От мира сего - Юлий Крелин

Начальнику стало ясно, что участь Романа Васильевича окончательно решена, а ему уготована роль преемника. Хорошо, что его часть проверки была, во-первых, несущественна, а во-вторых, действительно для любого глаза абсолютно благополучна. В своем выступлении он разобрал несколько случаев ошибок и указал на объективные причины их возникновения, а в заключение сказал: «…И напрасно здесь раздаются голоса, отрицающие и отвергающие хорошую работу Романа Васильевича. Профессор работал на полную мощь своих сил, и не надо требовать от человека другого поколения, хирурга старой школы, уровня сегодняшнего понимания и сегодняшнюю сноровку. Он честно и правильно все делает, как был приучен долгими годами работы, не его вина, что изменились требования в наше время, что появилось много нового, за чем он, естественно, не может угнаться, и нельзя этого от него и требовать. Мы, многие из его учеников, весьма благодарны ему за уроки. Мое мнение — он работал хорошо, и мы должны поблагодарить Романа Васильевича за долгие годы работы на общую пользу».

Начальник был доволен тем, что не отдал старика на поругание, что защитил его от неправедных нападок, и с чистой совестью приготовился выслушать заключение Дмитрия Михайловича, который и сказал, что единодушное мнение членов комиссии будет обсуждено в административных инстанциях, что лично он учтет резвость стремящихся вперед молодых профессоров, что, по-видимому, Романа Васильевича надо будет достойно проводить и пожелать ему счастливого заслуженного отдыха, что он надеется услышать об уходящем профессоре теплые и хвалебные слова не только в некрологической тональности, как это было на заседании сегодняшнем.

Начальник понял, что Дмитрий Михайлович и некоторые другие профессора не очень были довольны его выступлением, либо потому, что им было неприятно его заведомое, уже как бы решенное для себя, прощание со старым профессором, что не пристало, по их мнению, возможному преемнику; либо им не поправился сам факт хвалебных слов, чего они себе не позволили и теперь чувствовали себя оскорбленными. Начальник больше склонялся ко второму варианту, но особенно не стал над этим задумываться, а быстро распрощался со всеми и уехал. А по дороге все ж таки стал с удовольствием думать, что ему удалось не поддаться общему настроению участников заседания и сказать о старике добрые слова. Вот только не был уверен он — понравилось ли Дмитрию Михайловичу. «И все-таки вот таким же принципиальным, терпимым и независимым от общепринятой точки зрения, и особенно от мнения начальства, — вдруг четко и ясно подумал он, — надо будет и показать себя с первых же дней в новой клинике». Да, но если придется переходить в другую больницу, наверное, могут несколько осложниться отношения с Люсей. Все-таки удобно, когда работаешь вместе.

Люся ждала его дома. Он посмотрел на часы и увидел, что, как и всегда, сумеет приехать точно в назначенный час. Это прекрасно. Точность — качество прекрасное. Он бы с удовольствием приехал и раньше. На Люсю приятно смотреть и еще приятнее слушать ее. Если он уйдет на новую работу, ему, конечно, труднее будет встречаться с ней — много забот, большая работа. Но Люся умница — она все поймет.

— Я знаю, ты не опоздал, но мне хотелось, чтобы ты пришел еще раньше. — В дверях стояла улыбающаяся Люся, короткие волосы ее гладкой прически чуть растрепались, и это было красиво. Ему сейчас все в ней нравилось, все красиво было. Удивительно, что она никогда не манерничает, говорит, что думает. Начальник с ходу начал ей рассказывать о заседании. Когда он ехал в машине с этого собрания без Люси — он думал о ней, а вот когда он приехал к ней — говорит о заседании.

Он стал ей рассказывать, как ему жалко Романа Васильевича, как он единственный, кто выступил в его защиту, как он сказал о его многолетних заслугах, как это, по-видимому, некоторым не понравилось: кому ж нравится, если что-то хорошее мог бы сказать ты, да побоялся, и говорит другой. Это, конечно, опасно, потому что люди не прощают своих ошибок другим. Но…

Начальник, казалось, был доволен собой и не очень обращал внимание на недовольство сильных заседания того.

Люся же считала, что у профессоров, присутствовавших и решавших, могли быть и другие основания для недовольства, тем более что о Начальнике говорили как о наиболее вероятном преемнике.

— Смотри, милый, от вашей комиссии, особливо от твоей защиты, Роману Васильевичу слишком худо на душе может быть. Смотри, милый, если с ним что случится, навек тебе на душе худо будет.

— Во-первых, я его действительно искренне защищал…

— Оставь. Хоронил…

— А во-вторых, о самоубийстве я и…

— Да я не…

— Нет, не в его привычках судить. А самоубийство потому и есть самый страшный грех, что судят при этом окружающих, да к тому же судом самым страшным — без всякой возможности оправдаться или даже просто просить прощения.

— Опять ты все обобщаешь — это ведь наиболее удобная форма оправдывания. А я тебе говорю конкретно, да и достаточно мягко: Роману Васильевичу худо будет, в частности и от твоего выступления тоже. А самоубийство!.. При чем тут? Я совсем не об этом. Что ты!

— Перестань, Люсенька. Что ты меня пугаешь? Я сделал, что мог, совесть моя чиста, от всей этой суеты и интриг пришел отдохнуть к тебе, отдохнуть душой, а ты опять про то же.

А дальше Люся повинилась и согласилась, и перестали они говорить на эту тему — действительно, что они будут обсуждать чьи-то чужие интриги и заботы, когда все это их не касается, когда у них есть более важное и вечное, то, что не осуждается, не должно осуждаться… И нечего его шпынять — он ведь не по расчету говорил так.

Так думала Люся.

А Начальник посмотрел на висящие перед ним книжные полки, на сдвинувшуюся вдруг гармошку книжных корешков перед глазами… он потянулся к Люсе.

— Не надо. Прости меня. Никак не пойму… Что-то в тебе не то сегодня, сейчас. Что?

Застыла книжная гармошка. Она ведь живет без расчета. Значит, сейчас ей так лучше. Ей. А каково же ему! Нет, он не может так. Он разобьет сейчас какую-то глупую преграду, созданную наверняка неправильно понятыми словами его. Он вспомнил, как Люся как-то сказала: «Никогда ничего никого и ни о чем, по возможности, просить не надо. При хороших отношениях люди сами должны понимать друг друга и помогать друг другу и все прочее. Я стараюсь не просить».

Речь тогда шла об операциях, о распределении их Начальником, а он обобщил. И тогда обобщил, и сейчас. Конечно, он не мог с этим согласиться. Надо добиваться своей цели, — естественно, сохраняя порядочность. Да, да, даже неправедной цели надо добиваться средствами праведными. Нет, нет, он сейчас сломает эту напряженность.

— Люсь…

— Не считай, не считай, не занимайся арифметикой. Я ж тебя люблю. Ты же знаешь.

— Думаешь, этого достаточно?

— Достаточно, недостаточно, а не считай.

— Не городи ерунды. При чем тут расчеты? Ты же знаешь, что я приехал не бухгалтерией заниматься и не уравнения решать.

— Все равно. Для меня главное, как я люблю.

А у него в глазах вновь бегали книжные корешки. Он молчал. Сейчас он правильно рассчитал.

Начальника не было на работе уже три дня. Не приезжал он и к ней домой. Хотя известно было, что он не болен и ни в какую срочную командировку не уезжал. Был дома — наверное, работал.

На третий день под вечер — звонок телефонный. Он был краток.

— Приехать можно?

— Конечно! Сейчас?

— Да.

— Жду.

Он был буквально через пять минут.

— Как ты быстро!

— Я был рядом. В департаменте нашем.

— А ты что такой смурной?

— Я когда общаюсь с начальством нашим административным — всегда смурной. Был там с Сергеем. Все им не так. Расписание составлено не так. Отчет о научной работе — тоже не так. Кучу бумаг дали — формы самых разнообразных отчетов. Ведь думают все только про бумаги, а до дела никому нет дела.

— Ну, а ты что — впервые с этим встретился? Почему говоришь с жаром первооткрывателя? Ведь не первый раз, наверное, и не сегодня только. Ты так кипятишься, как будто они тебя разочаровали. «Владыко дней моих! дух праздности унылой, любоначалия змеи сокрытой сей, и празднословия не дай душе моей».

— Ты права, Люсенька. Но иногда они выводят меня из себя. Сама подумай. Старика этого, Романа Васильевича, сняли. Я тебе рассказывал о комиссии. Слова никто о нем хорошего не сказал. А то, что я говорил тепло, — естественно, не понравилось. При этом делают хорошую мину — а игра-то плохая. Все им не нравится, и даже говорят, будто я просто хоронил его с почестями.

— Конечно. По-моему, тоже. Нехорошо. Особенно если тебя могут назначить на освобождающееся место. Не понравилось кому-то, наверное. Мне бы не понравилось. Да еще и всех стариков сразу обидел — целое поколение.

— Да что ты! Они все без обратной связи. Намеки бесполезны — они их к себе не относят, на свой счет не принимают. И все старики заседавшие, и главный наш старик. Ты подумай, кого назначили на это место!