Новый аттракцион - Михаил Чулаки

- Ну так всё уже сделано. В больницу увезли.

- Ну да. Но что теперь делать?!

Видно, с Лизой тоже случился шок, одну фразу "что теперь делать?!" повторяла, как заклинание.

- Иди дежурь туда. Куда его повезли?

- В травму. В "В Память 25 октября". Она теперь называется по имени святой вместо октября, я забыла. Но я же совсем отлучиться не могу. Надо и Альмочку лечить тоже. Мне же оставить ее не на кого. Она совсем в шоке. И тоже неизвестно, что у нее внутри. Этот же подонок ее бил ногой.

- А где этот самый подонок?

- Его милиция увезла. Но, говорят, временно.

Всё это было ужасно, но Степан Васильевич прежде эгоистически подумал о себе: он тоже теперь довольно поздно возвращается, а Феня - тоже не защитница. Дик - защитник, и когда он выходит вечером гулять с Диком, ну и Феня тут же крутится, то он никого не боится: профессиональные киллеры с автоматами за ним охотиться не станут по случаю полного его финансового ничтожества, а вульгарный хулиган или мелкий грабитель никогда не нападет, если увидит большую собаку. Зато с гастролей из метро он возвращается с одной Феней - и мешком денег. Отличная добыча для любого, даже робкого грабителя, любого раскуражившегося хулигана.

И на следующий день, после того как Валя дозвонилась до больницы, узнала о состоянии Ивана - состояние тяжелое, спасибо, что все-таки жив, Степан Васильевич заговорил о необходимых мерах безопасности:

- Наш подъезд тоже как ловушка. Иду вечером, не знаю, кого встречу. Подъездофобией нужно теперь страдать - самая актуальная мания, очень практическая. У нас лифта нет, а то бы еще - лифтобоязнь.

- Встречать тебя, что ли, с твоей подъездофобией? Караулить вместе с Диком?

- Смешно как-то, - сам же он и застеснялся своей новой практической мании. - Вроде как родители запоздалую девушку встречают.

- На стариков нападают, как и на девушек. Еще даже и легче. Девушки нынче знаешь какие? Гренадерши! Снимут туфлю и отделают каблуком.

Валентина Егоровна и сама являет собой совершенный тип гренадерши разумный бандит десять раз подумает, прежде чем на нее напасть. А Степан Васильевич слишком стройный, легкий. Раньше он гордился своей подтянутой фигурой, запоздалой моложавостью, но недавно заметил в зеркале, что здоровая худощавость сменилась как-то незаметно старческим усыханием. И уже кондукторши не спрашивают у него пенсионное в автобусах, несколько раз слишком вежливые девушки уступали ему место. На такого всякий нападет, не постесняется.

И хоть Степану Васильевичу неприятно было числить себя стариком, но оправдывать свой возраст он не стал.

- Посмотрим. Если сговоримся, когда я точно буду возвращаться, может, и выйдешь с Диком. Все равно же гулять с ним вечером.

Лиза снова позвонила в отчаянии:

- Нужны настоящие лекарства, а в больнице ничего нет! Один старый пенициллин, который мало действует на современных микробов. Они говорят, нужен сильнейший антибиотик, какой-то новый, французский, иначе не справиться с инфекцией и она пойдет в мозг, в менингит. Я бросилась в Литфонд, у них ничего нет. Дали вот сто тысяч. Между прочим, на похороны дают триста. А живую помощь - только сто. Получается, помереть выгоднее. Но не дождутся! Ваня еще сам некоторых тут похоронит, хотя и с пробитой головой. Между прочим, этот сильнейший антибиотик стоит четыреста, выходит, он один дороже всех литфондовских похорон. А еще и обезболивающие, и даже шприцы свои, если хотим одноразовые. А от общественных шприцов, знаешь, можно СПИД заработать на старости лет. Совсем не по возрасту получится.

- Лизочка, ну о чем разговор. Мы вам дадим. Для Вани же.

- Мы отдадим! Потом. Не умирать же ему сейчас - от бедности.

- Отдадите, когда сможете. У вас же у самих такие же пенсии, как наши, - с чего вам отдавать? А Степа нечаянно аванс получил.

- Отдадим, если починимся. А то бандита этого подержали временно в милиции и выпустили обратно к нам на лестницу. Может продолжать, еще не все старики перебиты. Я хожу, его боюсь, а он меня - нет. Жалобы наши ему - как людоеду капуста. Полная свобода бандитам, вот и вся новая жизнь. Ну, может, выкарабкаемся все-таки, отдадим.

- Не думай об этом. Лишь бы Ваня вылечился!

Лиза не знала, как и Иван, что у Степана Васильевича теперь твердый заработок. И хвастаться ни он, ни Валя не собирались: одно дело, когда шутили за столом, и совсем другое - реально ходить по вагонам. Это не служивую Альму спасать - на терпеливой покорной бумаге да еще большим тиражом. В материальной действительности всё иначе, чем на страницах: прочитают - расчувствуются, а узнают, что он в жизни по вагонам ходит - еще и осудят. Даже Иван, хотя и друг, - неизвестно, что станет говорить за спиной. Не со зла, а вышутит так, что все потом будут пересказывать, как про гориллу из зоопарка.

Степан Васильевич, когда врачи разрешили свидания, отправился в больницу навестить Ивана. Не только как друг, но и благодетель. Накупил и соков, и винограда в апреле: Лиза-то ему винограда не купит. А глюкоза хороша для всякого мозга, а уж для ушибленного - тем более.

Иван хотя и страдал, не утратил своего сарказма:

- Слышал? Сгоревший наш Дом писателя решили снести совсем. На фиг нужны горелые стены? Снесут, а на пустом месте построят Могилу Неизвестного Писателя.

- А кого же - туда? - растерялся Степан Васильевич.

- Ну мало ли неизвестных писателей-покойников. Надеюсь, пока еще не меня. Подберут кандидатуру на Волковом. Неизвестный писатель - это звучит грустно, но гордо. Мало-мальски известных можно шпынять по-всякому, критиковать взашей, а перед Неизвестным - шляпы долой, товарищи критики и господа литературоведы!

Иван увлекся, сел в кровати - но вдруг покраснел и рухнул обратно в подушку. Махнул рукой:

- Кровь в голову. Там у меня эта - гема-тома. Толстый том этой самой гемы. Лишней крови, значит.

Степан Васильевич ободрял друга как мог, внушал, что все рассосется и голова станет не хуже, чем прежде.

- Лучше! - почти прошептал Иван. - Бывает, от таких ударов по башке способности открываются. Ванга болгарская тоже - едва не померла сначала, зато начала потом ясновидеть. Вот и я - попробую.

Он упрямо улыбнулся. Видимо, через боль.

Степан Васильевич ободрял Ивана, но не хотел бы оказаться в таком положении. И не надо потом никакого ясновидения. Чтобы избежать ему плачевной участи слабого старика в лихом подъезде, они с Валей сверили часы, и Валя в самом деле стала выходить с Диком охранять мужа, возвращающегося с выручкой. Дик всегда первый издалека видел хозяина, начинал рваться, Валя спускала его, и он тяжелым галопом скакал навстречу все-таки годы у него уже солидные: большие собаки в городских квартирах жиреют и стареют к десяти годам, а Дику скоро двенадцать. Дик вставал лапами на грудь и начинал лизаться, а Феня суетливо крутилась вокруг. Выразив свои неизменные, но все равно пылкие чувства хозяину, Дик снисходительно лизал пару раз и ее. И все шли домой, не боясь никаких хулиганов. В мае по случаю череды праздников Таврический сад закрывали поздно, и так приятно было пройтись всем вместе светлым вечером по почти пустым дорожкам, ощутить запах земли и молодой зелени, днем обычно неразличимый.

Так они возвращались в очередной раз, довольные друг другом и почти что довольные жизнью вообще, как вдруг со стороны пруда раздались жалостные вопли. Видимо, там кто-то тонул. Порядочный человек не мог тонуть вечером в Таврическом пруду, ясно, что туда залез пьяный. Пьяным Степан Васильевич, как известно, не сочувствовал и лезть в холодную майскую воду, рискуя к тому же, что погибающий его самого утащит на дно, ничуть не собирался. Он посмотрел на Валю, та - на мужа, и они согласно пошли дальше своей дорогой. Дик несколько раз вопросительно взглянул на хозяев, скульнул растерянно - и вдруг бросился своим смешным тяжеловесным галопом туда, в сторону криков. Феня поскакала за ним - из чистого женского любопытства, надо было понимать. Тут уж за собаками поспешили и Степан Васильевич с Валентиной Егоровной.

Когда они подошли, то увидели барахтающихся метрах в двадцати от берега Дика и одетого человека. Дик пытался плыть к берегу, человек вцепился ему в ошейник - и топил Дика. Феня лаяла на берегу, но в воду не лезла. Да и не спасательница она.

- Не вытянет, ей-богу, не вытянет! - запричитала Валя. - Утянет его этот пьяный боров.

Дик, похоже, терял силы. Ну не мог Степан Васильевич вынести, чтобы Дика утопили прямо у него на глазах! Степан Радин ведь больше не писал повестей и романов, чтобы отпечатать стотысячным тиражом историю о том, как Дик героически спас утопающего, как когда-то чисто литературно воскресил Степан Радин пограничную овчарку Альму. В волнении плохо соображая, Степан Васильевич только разглядел какую-то палку на берегу, схватил ее и пошел в воду навстречу Дику, не чувствуя холода майской воды. Шел, пока вода не дошла до подбородка. Тогда он уперся как мог в дно и протянул Дику палку. Отчаянным рывком Дик выплыл навстречу - и схватил палку зубами. Если существует знаменитая "мертвая хватка", то Дик ее и продемонстрировал: зубы его вонзились в палку, как стальные челюсти капкана. Степан Васильевич тянул, благо в воде тела легче, чем на суше. Тянул Дика и пьяного, который, в свой черед, тоже намертво вцепился в спасительную собаку. Так Степан Васильевич их обоих и вытянул - Дика и неизвестного пьяного.