Тайну охраняет пламя - Кирилл Станюкович

- Какая чушь,- говорил Аркадий,- среди каменных орудий - пайцза! И вделана в рукоятку так же, как вделывались каменные топоры. Выходит, что пайцза принадлежала людям каменного века. А если она была у людей более позднего времени, то почему такая примитивная заделка в рукоятку? Вообще странная штука.

- Дамский способ мышления,- буркнул Рыбников,- и можно подумать, что, например, тысячу лет назад, когда культура ушла далеко и в Индии, и здесь, на Памире не могло быть полудиких племен: к ним попала пайцза, а они ее употребляли на лезвие для топора.

- Интересно,- сказала Кира,- кругом культурные страны, а посередине культурных стран сидит в пещере дикий человек, рисует животных далекого прошлого и делает топор из чуть ли не современного украшения. Или, может быть, это отшельник-мизантроп, человеконенавистник?

- Ну и что же? Может быть, именно так. Вы воображаете, что это стадо антропоидных обезьян, именуемое человечеством, всем так нравится?

- Другим, может быть, и нет! Но самим-то себе, конечно, нравится! отвечала Кира.

- Это тем, кто поглупее, а тем, кто поумнее, смотреть на людей противно и они с удовольствием удерут в любую пещеру, чтобы быть подальше, не видеть этих безволосых шимпанзе.

- Вот вам бы и устроиться в пещерке, а то другие вряд ли согласятся. Да не забудьте взять с собой зеркало, в нем вы каждый день сможете видеть единственную не противную для вас обезьянку! - сказала Кира.

- Теперь я понимаю как прав был Гоголь, когда говорил "Господи боже ты мой! И так много на этом свете всякой дряни, а ты наплодил еще жинок!" буркнул, отходя Рыбников.

Так мы ничего и не поняли с этой пайцзой.

Усложняло то, что на сильно стертой поверхности пайцзы не сохранилось рисунка.

- Так как вы думаете, Рыбников,- спросил я у него вечером, когда все страсти поостыли,- надо, видимо, продолжать поиски? Эта пещера, похоже на то, что мы ищем?

Он промычал что-то неопределенное. Оглянувшись через некоторое время, я уже его не увидел. Оказалось, что Рыбников по обыкновению исчез, не прощаясь.

В этот вечер я сказал Сатанде, что это, по-видимому, не то, что мы ищем, но что будем продолжать поиски. Он промолчал, но мне показалось, немного обиделся. Однако, подумав, сказал, что другой пещеры он не знает, во всяком случае в районе Зор-таша и Курумды.

- Где же ты хочешь искать? - спросил он.

Я сказал, что, может быть, дальше, в безлюдных районах по Солон-кулю или по Сютатыр-саю. Сатанда молчал.

- Как ты думаешь? - спросил я его. Он пожал плечами.

- Зря. Но если хочешь - поедем.

В общем, он согласился искать с нами и дальше.

Во время ужина случилось нелепое происшествие. Ужин теперь у нас проходил шумно, народу много. Кира, как всегда, в центре внимания. И мне казалось, что у нее, несмотря на ее хладнокровие, все-таки начинала кружиться голова.

Я смотрел на нее и думал, будет ли она счастлива или нет? И вообще, счастливее ли судьба у очень красивых девушек, чем у других. Я стал вспоминать всех красивых девушек, которых знал, и думал, была ли их жизни лучше, чем у других.

Рядом с Кирой напротив меня сидел Вася. Он смотрел в сторону на горящий закат, и лицо его было задумчиво и грустно.

В это время я заметил, что на него же внимательно смотрит и Дима, на лице которого появилось вдруг радостное и злорадное выражение. И вдруг Димка ни с того ни с сего размахнулся и ударил Васю по лицу. Вася наклонился к земле, чашка вылетела у него из рук, он весь сжался, его лицо перекосилось, рука, державшая вилку, сжалась, и я думал, что сейчас увижу, как эта вилка будет воткнута в горло Димке. Но Димка и не думал отклоняться или защищаться от ответного удара Васи, он сидел спокойно, смотрел прямо в глаза Васе и весело улыбался.

Совершенно неожиданной и непонятной была и реакция Васи. Его лицо, вспыхнувшее злостью, внезапно прояснилось и на нем появилась еще более радостная улыбка чем у Димы, а рука, сжимавшая вилку, выпустила ее, протянулась к Димке и они обменялись крепкими дружескими рукопожатиями. Затем оба оглядели присутствующих и как ни в чем не бывало принялись за кашу.

Все застыли кто как был: кто с недонесенной ложкой, кто с открытым ртом и вытаращенными глазами. Разговоры смолкли. Но гул то негодующих, то недоумевающих, то вопрошающих криков, раздавшихся вслед за этим, не привел ни к каким объяснениям.

Так и осталось непонятным, почему один бил, а другой был бит, и чему оба радовались. А то, что побитый, наоборот, был доволен и счастлив, явствовало из того, что после ужина в сгущающихся сумерках из васиной палатки раздались нестройные звуки гитары, и над затихающим лагерем понеслась пронзительная пиратская песня:

Гремит пальба, горят суда

И вьется черный флаг,

Настал день страшного суда,

Пляши, гуляй, моряк!

На абордаж! На абордаж!

Как молния топор,

Вцепились крючья в такелаж

И рвет картечь в упор.

От залпа накренилась ночь,

И навзничь тишина,

Как пыль, сметая звезды прочь,

Скатилась в зыбь луна.

Да, в фальконетах знает толк

Пиратский канонир.

Ласкают волны звездный шелк

Скупых купцов кумир.

Только поздней ночью, когда уже все спали, я, загнав Димку в угол, добился объяснения. Взяв с меня страшную клятву молчания, Димка поведал мне тайну.

Несколько дней назад, заметив как Вася с обожанием смотрит на Киру, Димка сказал ему, что его тошнит от "тайных влюбленных". На это Васька заявил "ничего подобного" и "откуда тебе известно"? Димка в свою очередь отвечал, что такое грустное выражение на лице бывает у голодных собак, видящих ветчину за толстым стеклом да у сопливых студентов, когда они видят, как другие ухаживают за девушкой, в которую они влюблены.

К удивлению Димы, Вася не обиделся, а задумался, потом неожиданно сказал:

- Слушай, Димка, неужели так заметно?

- Еще как! - отвечал Димка.- Смотреть противно!

- Больше этого не будет! - заявил Вася.

- Как бы не так! - отвечал Димка.

- А вот увидишь! Если хоть раз заметишь у меня такое выражение - бей по роже! Бей наотмашь!

- Обижаться не будешь?

- Нет, клянусь!

- Ну, смотри!

Вот, значит, где была собака зарыта.

На следующий день альпинисты решили уходить, они считали, что Смуров нашел именно эту пещеру и хотели идти в Алай штурмовать пик Ленина.

В этот прощальный вечер Уткин дорассказал нам историю военных скитаний Смурова. Ведь Смуров погиб не тогда в начале войны, а гораздо позже. Хил был немец и, несмотря на хороший размах, он не убил Смурова. Смуров пролежал некоторое время без сознания, а когда пришел в себя, то оказался вместе с раненым Уткиным в плену.

"Нас, пленных, согнали на холм,- рассказывал Уткин.- Под холмом река, но вокруг часовые, и в того, кто подходил к реке, стреляют. Четыре дня мы сидели, смотрели на реку. Пекло солнце, мы совершенно обезумели от жажды. Много народу умерло за эти дни. А Смуров выжил. Когда на пятый день нас погнали, его не пристрелили как всех тех, кто идти уже не мог. Кормить нас не кормили, а на привалы загоняли на поля. Там мы и питались. Загонят на капустное поле - едим капусту, загонят на пшеничное - лущим колосья. Тогда я понял, зачем немцы столько времени держат нас на холме, они старались нас ослабить, чтоб легче было гнать, чтоб мы меньше бегали. Но чуть мы немного отошли, сразу сбежали. В какой-то деревне прятались у деда в бане. Баня у него была здорово законспирирована, и до прихода немцев он в ней самогон гнал. Но прятать он нас долго не мог - деревня стояла на тракте. Мы решили двигаться на север в леса, где легче партизанить. Достали кое-какие документы и пошли. Но в одном селе полицаи, просмотрев наши документы, спросили: "Так вы, значит, на работу идете?" "На работу" - ответили мы. "Так чего же вам пешком идти, поездом поедете",- радостно улыбаясь, сказали они. Дело оказалось нехитрое, немцы требовали на работу в Германию людей с их деревни. Ну вот они своих свояков пожалели, а в зачет нас сдали. Нам-то, конечно, податься некуда.

Так мы очутились на заводе под Берлином в качестве гражданских рабочих.

Работали мы там, работали, видим дело дрянь, ни малейшей возможности бежать нет. А тут разнесся слух, что будут отправлять на работу в Норвегию на рыбные заводы. Туда отправляли как в наказание, во-первых, ехать морем опасно - топят много, а потом - холодно и голодно. Но мы сразу решили куда угодно, лишь бы вон из Германии.

Странная эта Норвегия. Там везде море, оно закрывает весь горизонт, входит глубокими языками вглубь земли. Узкие и глубокие бухты - шхеры окружали наш лагерь с обеих сторон. Летом прохладно, а зимой не холодно, но ужасно мозгло и сыро. Снег зимой выпадал часто мокрый, он ложился на низкие шапки корявых сосен, на тонкие веточки берез, на скалы. На скалах росли подушки мхов, папоротники, брусника. Снег падал, покрывал их, но листики папоротников и мхов были всю зиму зелены и если даже и замерзали порой, начиная хрустеть от мороза, то вскоре, оттаяв, снова окалывались живыми.