Клочья тьмы на игле времени - Михаил Емцев

Он сказал себе, что заснет, и сразу же заснул, как это делают охотники, которым надо с рассветом подстеречь антилопу у водопоя.

— Мирандо! На допрос, — громко сказал кто-то на незнакомом языке.

Миндела понял только, что это его вызывают куда-то. Почему он понял это и что заставило его вскочить на ноги? Вряд ли он смог бы объяснить. Это был зов через подсознание. Других слов просто нет. Люди часто разговаривают с теми, кто снится им ночью. Но они не замечают, что ведут разговор только сами с собой. Молчаливый разговор, когда губы не шевелятся, а мысли сразу вкладываются в мозг.

Мозг — источник всего. Он может создать иллюзию внешнего мира. Спящий человек думает, что живет обычной жизнью. Он не знает, что живет лишь в собственном мозгу. Даже мертвых возвращает на время из небытия человеческий мозг, как вернулась на время к Орфею тень Эвридики.

Кто-то громко сказал что-то на незнакомом языке. Миндела не знал языка, и имя Мирандо ему ничего не говорило. Да и не различил он в чужой речи, что это слово означает чье-то имя. Но незнакомая речь коснулась каких-то извилин его мозга, и он услышал голос внутри себя: «Вставай. Тебя зовут на допрос».

Он прошел вдоль узкого сырого коридора. За спиной грохотали тяжелые шаги конвоя. Что-то звенело и лязгало. А с низкого каменного свода падали холодные гулкие капли. За спиной трещал факел и, шипя, капала на пол смола. А тень впереди то укорачивалась, то вдруг далеко вырывалась и пропадала в неосвещенном сумраке.

Тяжелая рука легла ему на левое плечо. Нажала и толкнула куда-то. Он едва не ударился головой о стрельчатый свод и чуть не свалился с высоких ступеней, уходивших во тьму. Сорок восемь ступеней… Темно-красный свет факела залоснился на чугунной двери. Химерические тени сузились и шарахнулись прочь. Дверь заскрипела, взвизгнула. Опять упала на левое плечо тяжелая рука. Краем глаза увидел он черную замшу перчатки и лиловый перстень поверх замши на безымянном пальце.

А прямо перед ним — облицованное кирпичом подземелье. За бронзовой решеткой, тускло поблескивающей из-под копоти, синеватое пламя. Щипцы, крючья, канаты, блоки, мехи, напоминающие искалеченное туловище какого-то животного.

Он остановился перед столом, покрытым черным бархатом. Серебряное распятие. Человеческий череп и две тонкие высокие свечи по краям. И еще книга. Старинная. Сумасшедшая книга. Страницы ее шелестят и переворачиваются. Словно читает ее кто-то невидимый, словно сама она книга судьбы. И еще протокол, тоже сумасшедший и странный. Невидимое перо заполняет незнакомыми письменами чистый лист. А за черным столом — ничто. Невидимое, непрозрачное ничто. Словно вырвалось все это из неведомого мира, да малость застряло и осталось в непостижимых пространствах и временах. Не проявилось окончательно, как изображение на недодержанном негативе. Но невидимый голос, но голос из дальнего далека беспощадно сказал:

— Dominus vobiscum! [2] Вы предстали перед чрезвычайным следствием Святой службы.

И опять он не понял значения чужих слов. И опять они вошли изнутри в его сознание. А по бокам стукнули об пол невидимые алебарды невидимой стражи. Только черная рука с аметистовым перстнем все лежала на его плече. И он боялся обернуться. Боялся увидеть, что рука эта никому не принадлежит…

Но автомобильный клаксон и рев сирены ворвались к нему в уши. Он вскочил и отшатнулся, прикрыв глаза, ослепленный голубоватым светом фар.

Перед клеткой стоял черный «роллс-ройс». Выскочившие откуда-то трое полицейских взяли под козырек. Мотор работал. Фары, включенные на дальний свет, лунными струями прохлестывали клетку. Бушмен, все так же сжавшись, сидел на камнях.

С обеих сторон раскрылись дверцы. Из машины выскочили два юнца в шортах, со значками и аксельбантами молодежной полиции. Бросились к задним дверцам, отворили их, вытянувшись, замерли. Полицейский офицер почтительно помог вылезти пожилому джентльмену в черном котелке и смокинге.

— Восемьдесят восемь! [3] — сказал джентльмен, поправляя гвоздику в петлице.

— Восемьдесят восемь! — дружно ответили полицейские.

Джентльмен снял котелок, стянул и бросил в него тугие лайковые перчатки. Юнец, склонив к груди безукоризненный пробор, принял котелок с ловкостью опытного камердинера. В открытые ворота с воем влетел полицейский «джип» с мигающей красной лампой на крыше. Он еще не остановился, как из него выскочили трое полицейских и поспешили присоединиться к свите джентльмена в смокинге.

— Здравствуйте, рыцари, — приветствовал их джентльмен, осторожно пригладив набриолиненные волосы. Был он весь черно-бел, а голова его в электрическом свете казалась дымчато-голубой.

— Будь славен, апостол! — полицейские опять отдали честь.

Один из них проворно открыл замок и поднял дверь. Джентльмен прищурился, медленно поднял руку, и указательный палец его, как ствол пистолета, уставился в грудь Минделы.

— Выходи! — крикнул кто-то из полицейских, и Миндела пошел навстречу беспощадному свету.

Ему опять надели наручники, которые с лязгом защелкнулись, как винтовочный затвор, и синевато блеснули. Потом его повели к «джипу» и затолкнули в отгороженный от кабины стальной сеткой кузов. Он упал на гладкую металлическую скамью.

Когда приученные к ночным просторам глаза опять привыкли к темноте, увидел, что напротив него кто-то сидит. Секундой позже разглядел, что это был белый, но тоже в наручниках.

Потом в кузов залез полицейский и стал надевать на глаза Минделы черную повязку.

Вот сейчас, вот человек напротив скроется, и Миндела больше никогда не увидит его, и никто не увидит, потому что скоро ему предстоит умереть.

За что? Почему? Кто знает…

Месяц назад человек этот получил повестку:

«Сэр, я должен сообщить вам, что наше бюро располагает данными, которые противоречат вашим показаниям в анкете, где вы утверждаете, будто являетесь человеком белой расы. После тщательной проверки этих данных я пришел к выводу, что в графе «Расовая принадлежность» вам следует писать «цветной». До того как я воспользуюсь правами, предоставленными мне 5 (I) закона 1950 года о регистрации населения, хотел бы дать вам возможность доказать, что вы белый. С этой целью предлагаю вам незамедлительно предоставить для рассмотрения нашему бюро документы, которые могут подтвердить это».

Очевидно, человек этот не просто уклонился от дачи показаний, а сделал нечто такое, за что должен скоро, совсем скоро умереть.