Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта - Мор Йокаи

Первый вопрос обвиняемому:

— Как тебя зовут?

— В Подолии Ярослав Тергуско; в Збарасе Зденек Кохановский; в Одензее брат Гилариус; в Гамбурге юнкер Илия; в Мюнстере Вильгельм Штрамм; в Амстердаме менеер Тобиас ван дер Буллен; в Сингапуре магараджа Конг; в море капитан Руж; в Хоогстратене рыцарь Мальхус; в Лилле шевалье де Монт-Олимп; в Пфальце доктор Сарепта и здесь Гуго фон Хабенихт.

— А других имен нет? — удивленно воскликнул председатель.

Все засмеялись при столь комичном вопросе. Сначала обвиняемый на дыбе, затем князь, потом члены трибунала, все смеялись, даже череп на столе, только советник застыл в сугубой серьезности.

— Других не вспоминается, — фыркнул обвиняемый.

Второй вопрос:

— Какую религию ты исповедуешь?

Ответ:

— Родился еретиком аугсбургской общины, в Кракове примкнул к социнианам, на Украине вошел в лоно православной церкви. Позднее стал католиком, розенкрейцером, квакером. В Индии поклонялся Шиве и Брахме. В конце концов присоединился к богоотступникам и дьяволо-поклонникам манихейцам. Иными словами, стал каинитом.

— Прекрасная коллекция, — заметил председатель.

Протоколист все подробно записал.

Вопрос третий:

— Сословие?

— Знаменосец, пленный, раб, харампаша, крестьянин, княжеский обер-гофмейстер, нищенствующий монах, церковный служка, вербовщик, благородный рыцарь, продавец раковин, спекулянт, олдермен, судовой капитан, вице-король, пират, учитель, живодер, колдун, рыцарь козла, палач, копейщик, вундердоктор, пророк и констаблер…

— Стоп, стоп! — крикнул председатель. — Писец не поспевает.

И снова присутствующие рассмеялись, услышав перечень столь нелепых и странных занятий и призваний, даже обвиняемый усмехнулся, даже череп осклабился. Сегодня выдался на редкость забавный денек.

Четвертый вопрос после соответствующих звучал так:

— В каких греховных деяниях признаешь себя виновным?

Ответ пристрастно вопрошаемого:

— Состоял в разбойничьей банде.

Точности ради председатель диктовал протоколисту латинскую номенклатуру преступлений.

— Primo latricinium.

— Склонил супругу моего благодетеля к греховной любви.

— Secundo adulterium.

— Разграбил церковь, доверенную моей охране.

— Tertio furtum. Sacrilegium!

— Под фальшивым именем выдавал себя за дворянина.

— Quarto larvatus.

— Изготовил себе фальшивое свидетельство.

— Quinto falsorium!

— Убил на дуэли лучшего друга.

— Sexto homicidium ex duello!

— Обманул своего торгового компаньона.

— Septimo stellionatus.

— Выдал важную государственную тайну.

— Octavo felonia!

— Вел торговлю, пользуясь имуществом другого лица.

— Nono barattaria!

— Перешел к идолопоклонникам.

— Decimo idolatria!

— При живой первой жене завел вторую.

— Undecimo bigamia.

— Завел третью, четвертую, пятую и шестую.

— Duodecimo trigamia, polygamia!

— Совершил цареубийство.

— Decimo tertio regicidium!

— Занимался пиратством.

— Decimo quarto pirateria.

— Убил свою первую жену.

— Decimo quinto uxoricidium!

— Не чуждался колдовства.

— Decimo sexton sorcelleria!

— Заключил пакт с дьяволом.

— Decimo septimo pactum diabolicum implicitum.

— Был фальшивомонетчиком.

— Decimo octavo adulterator monetarum.

— Возвещал новую религию.

— Decimo nono haeresis! Schisma!

— Врачевал ядовитыми снадобьями.

— Vigesimo veneficus!

— Предал врагу вверенную мне крепость.

— Vigesimo primo crimen traditorum.

— Ел человечье мясо.

— Vigesimo secundo antropophagia! Cannibalismus! — громко возгласил советник и положил тяжелую руку на пачку листов. Пот струился с его массивного лба.

— Это все, наконец? — устало вздохнул советник, и пристрастно допрашиваемый ответил резким хохотом. На сей раз смеялся только он один. Подручный палача неверно истолковал жест советника и круто затянул веревку, которая опутывала руки и ноги обвиняемого, так что смех перешел в тягостный вопль, словно его щекотали и душили одновременно. А ведь советник всего лишь хотел дать понять, что на сегодня допрос окончен и обвиняемого можно вернуть в камеру.

Дело выходило весьма примечательное. Этакое нагромождение преступлений! Субъекта сего надлежало проштудировать досконально.

Самому князю стала любопытна связь вышеназванных титулов и преступлений, и он приказал не начинать следующего допроса без его сиятельного присутствия.

Обвиняемый имел недурные основания для смеха: ведь пока судьи подробно разберут его двадцать два преступления, французы вполне успеют взять Кобленц, выпустить его из темницы и спасти от мучительной смерти.

Как следует поступить с таким человеком?

Казнить, вне всякого сомнения, но каким способом? Трудный вопрос.

Если бы ограничиться первоначальным обвинением — сговор с врагом и предательство, — то приговор однозначен: расстрел. «Лицом к стене, пли!..» Но при таком скоплении преступлений выбор казни чрезвычайно затруднителен для судьи. Разбойнику полагается колесование. Живущему в дву-, трех-, четырех-, пяти-, шестибрачии — рассечение на столько же частей. Цареубийцу надлежит разорвать, привязав руки и ноги к четырем лошадям. Хорошо, но как это устроить, если его уже разделали на шесть частей? За подделку свидетельств отрубают правую руку, служителя сатаны сжигают на костре. Но в таком случае невозможно истолочь его живым в ступе — справедливое наказание за убийство супруги. И если даже казнить его всеми способами и заслуженно, то как предать голодной смерти, предписанной людоеду?

Князь принял соломоново решение:

— Поставим злодея перед судом. Пусть он подробно расскажет о всех своих грехах. И пусть возмездие будет соответствовать тяжелейшему.

С таким решением даже советник согласился.

Судьи единодушно решили с первого же дня допроса не применять дыбу, ибо преступник, истощив свои силы, не сможет выдержать длительной беседы. Уместней всего пытка водой, а именно: лежащему на спине обвиняемому засунуть рожок в рот и накачивать водой, дабы вынудить его к полной откровенности.

— Не пойдет, — заметил князь. — Когда пьешь воду, ну какая радость рассказывать. (Я по себе знаю.) Надо подвергнуть его моральной пытке. Приговор должно тотчас объявить и посадить осужденного в камеру смертников. В этой камере злодей проведет горькие часы раскаяния. Народ, который столпится поглазеть на него, принесет хлеба, вина, мяса — ему в утешение. Тем самым его содержание ничего нам не станет. Человек, досыта поевший и хорошо выпивший, и говорит хорошо. Потом снова отошлем его в камеру смертников и так далее, пока он не продиктует в протокол рассказ о своих преступлениях до последней йоты.