Ведьмы и ведьмовство - Николай Сперанский

«Господь по неизмеримой своей благости, — так возражали на подобные протесты авторитеты в роде Дельрио и Бинсфельда, — сам никогда не попустит, чтобы при искоренении ведьм легко могли страдать невинные». И долговременный судебный опыт показывал, что они правы. В конце концов из тех, кто раз переступал порог застенка, никто почти не оказывался невинным, и благодаря усердному содействию заплечных мастеров «служители Божественной Юстиции» развязывали, наконец, связанный дьяволом язык, который и выговаривал все «желанные для правосудия ответы».

С тем, как звучали подобные ответы, нас лучше всего познакомят несколько характерных выдержек из подлинных отчетов о ведовских делах.

В 1597 году в имперском городе Гельнгауэне попала на Допрос 69-летняя вдова поденщика Клара Гейслер. Ее оговорила одна из ранее казненных ведьм: «Клара–де распутница, она сразу живет с тремя чертями, вырыла из могил сотни невинных младенцев и извела много народа». На суде Клара добром ни в чем не пожелала сознаться. Тогда ей ущемили пальцы в тиски и начали ставить различные вопросы; но «дьявол навел на нее упорство, и она крепко стояла на своем». Однако когда ей стали «мозжить ноги и надавили посильнее», то она «жалостно завопила, что все, о чем ее допрашивают, сущая правда: она пьет кровь детей, которых ворует, когда летает по ночам; она их извела душ шестьдесят; она назвала и еще ведьм около двадцати, которые бывали у них на танцах; покойного старшины жена, показала она, распоряжается и вылетами, и пирушками; она призналась также, что при ней всегда находится черт в виде кошки; с ним вместе она, тоже скинувшись кошкой, ночью бегает по крышам и получает от него утехи». Но как только пытку прекратили, она сейчас же все взяла назад: «Все это–де сказала она от муки, все это выдумка, где нет ни слова правды». «Ради Бога и ради Господа нашего Иисуса Христа, молила она, должны они пожалеть ее; женщина она хворая, и от болезней у ней и в голове часто бывает неладно». «И про других, кого она оговорила, она тоже ничего такого не знает: сказала она лишь то, что про них толкуют в народе; и их она просила пощадить». Тогда «высокопочтенные следователи» решили, что «преступницу надо покамест заключить в тюрьму и не давать ей есть, чтобы посмотреть, как ее будет кормить ее любовник–дьявол», а что тем временем «надо будет взять на допрос кое–кого из оговоренных ею злодеек и поспрашивать их добром или с пристрастием». Когда же одна из новых подсудимых порассказала о Кларе Гейслер такие дела, «которые оказывались гораздо страшнее и бесчеловечнее того, что та сама о себе показала из–под пытки», то и Клару снова взяли в застенок. Прихваченная тисками сразу за руки и за ноги, она было сказала «да» на все предложенные ей новые вопросы, но без тисков она опять от всего отреклась и «впала в такое безумство, что стала звать судей и палачей к ответу перед Судом Господним». Понадобилась третья пытка, которая длилась несколько часов и производилась «накрепко», чтобы преступница, наконец, созналась вполне. «Я более 40 лет распутничала со множеством чертей, которые являлись ко мне в виде кошек и собак, а то и в виде червяков и блох. Я погубила жалкой смертью более 240 человек, старых и молодых; я родила от своих чертей 17 душ детей, всех их убила, съела их мясо и выпила их кровь. За 30 или 40 лет я много раз в широкой округе поднимала бури и девять раз сводила огонь на дома. Я хотела было спалить дотла и весь наш город, но демон, который зовется Бурсиан, мне не велел, говоря, что он еще много женщин сумеет тут обратить в ведьм и заставить служить себе, как Богу». К концу пытки она стала бледнеть и слабеть, когда же ее освободили, она упала бездыханным трупом. «Дьявол, — так говорит судебный отчет, — не захотел, чтобы она еще что–нибудь выдала, и ради того свернул ей шею». Труп ее был сожжен. Процесс этот был предан широкой гласности, так как на нем впервые «из достоверного показания самой ведьмы выяснилось, что дьявол может являться и действовать также в образе блохи или червя». Помимо же этого, в показаниях Клары Гейслер для современников не было ничего удивительного. Действительно, точь–в–точь такие же рассказы со страшным однообразием наполняют бесчисленное множество дошедших до нас отчетов о процессах.

В 1616 году, по приказанию вюртембергского герцогского правительства, суд принялся усиленно заботиться об очищении страны от ведьм. Схватив одну женщину из Сересгейма, которая прозывалась «матерью всех ведьм», он выпытал из нее такие показания: «Я с незапамятного времени сделалась ведьмой. Я извела сотни четыре детей, в том числе и троих из собственных. Все они были потом вырыты из могил, сварены и частью съедены, частью же пущены на мази и на другие волшебные снадобья. Косточки ног пошли на дудки. У собственного родного сына я извела жену и двоих детей; обоих своих мужей я много лет изводила и под конец погубила насмерть. С чертом распутничала я бесконечно. За 40 лет я навела бесчисленное множество пагубных бурь на протяжении многих миль вдоль Гейхельбергских гор. На этих горах пять раз в году бывает шабаш. Туда собирается до двух с половиною тысяч всякого люда: бедных, богатых, молодых и старых, кое–кто и очень знатного рода». Она говорила также: «Не будь нас, ведьм, подданным вюртембергским всегда бы можно было пить вино вместо воды, да и посуда у них была бы Уж не глиняная, а серебряная». Она объяснила, что если столько женщин поддаются такому соблазну, то виноваты пьяницы–мужья, которые их колотят. Она указала судьям и приметы, по которым ведьм можно узнавать. Суд сумел воспользоваться ее указаниями, и следом за «матерью ведьм» было сожжено множество других женщин.

Одну очень обычную подробность — осквернение гостии — дает нам такое показание, извлеченное Янсеном из франконских архивов. «Я, — так призналась подсудимая после целого ряда жестоких пыток, — вырыла и сварила 16 детей. Из сала их я приготовила волшебную мазь и намазала ею между прочим троих собственных детей, чтобы их искалечить. Я постоянно вылетала в трубу на танцы, где музыкант, сидя на липе между ветвей, высвистывает на дудочке танец: Pfeilen wir den Firlefanz, den Burlebanz. Таких собраний бывает четыре в году. На прошлой неделе в четверг, явившись к св. причастию, я вынула гостию изо рта и сунула ее к себе за пазуху. Попав потом в тюрьму, я дала ее пришедшему ко мне демону Бурсерану, и тот принялся ее так колоть, что полилась кровь. Потом он надругался над ней так скверно, как только можно».

«Я самолично был свидетелем, — говорит про подобные показания тот же Мейфарт, — как мучили на пытке старух, у которых меньше оставалось разума, чем у малых детей, и как они показывали такие сумасшедшие вещи, которым даже в горячечном бреду другому не могли прийти бы в голову… И они должны были за это идти на смерть». «Чего только не делают обезумевшие люди! Можно найти старух, которые обвиняют молодых женщин, что те из шеи рожали ребят ростом с мизинец. Я правду говорю: я сам раз слышал, как одна старуха твердо стояла на подобном нелепейшем, идиотском показании. Я мог бы из собственного опыта порассказать немало вещей и еще невероятнее и ужаснее, если бы перо не отказывалось их передавать». Тюрьма и пытка, продолжает Мейфарт, как будто обливают подсудимых какою–то водой безумия, так что они показывают, не запнувшись, решительно ни с чем несообразные вещи. «Один мужик показывал, что он танцевал в воздухе с Иродиадой и летал по воздуху с Пилатом». «Другие признавались, что они в одно мгновение ока перелетали в Испанию, во Францию, в Грецию, в Персию и там пировали в императорских, королевских и княжеских палатах. Другие еще рассказывали, что они через такие маленькие щелочки, куда и мыши не пролезть, забирались в погреба и там угощались вином или что они скидывались кошками, совами и воронами». «И с этими–то нелепыми, язычески–сказочными вещами, — заключает Мейфарт, — так носятся разбирающие дела о ведьмах судьи».

Приведенные выше документы дают ответ и на вопрос, почему казни ведьм по общему правилу носили массовый характер. Ведьма считалась членом преступной шайки. Она являлась непременной посетительницей ужасных шабашей. Понятно, что суд не мог не интересоваться, кого же подсудимые еще встречали на таких собраниях, и с крайнею настойчивостью допытывался у них об этом. Правда, по общим уголовным законоположениям той эпохи, оговор обвиненным других лиц в сообщничестве не принимался не только за настоящее свидетельство, но даже за «улику», достаточную для привлечения оговоренного к пристрастному допросу. Суд должен был искать против оговоренного других улик; если же их не находилось, то он обязан был оставить оговоренного в покое. Но, как мы видели, «в виду исключительной тягости преступления» судебная практика выработала для процессов ведьм совсем особые нормы, и привлечение к суду на основании оговора из–под пытки, с которым встретились на помянутых нами процессах в Гельнгауэне и Вюртемберге, представляло собой общий порядок при всех таких делах. Оговор одним лицом и тут, впрочем, не признавался еще сам по себе достаточным основанием, чтобы сразу взять оговоренного в застенок. Но если против человека оказывались еще другие подозрения, или если две подсудимых согласно показывали на одно и то же лицо, то суд имел полное право считать вину полудоказанной и требовать у оговоренных полного сознания при помощи известных нам средств. Не много пользы приносило обвиняемым и безусловное требование Имперского кодекса, чтобы сделанные подсудимым признания, особенно если они были у него вырваны пыткой, строжайше сверялись с наличностью объективно установленных обстоятельств и в случае противоречия больше не принимались судом в расчет. Во множестве процессов свидетели показывали суду, что в то число, когда подсудимая, по собственному своему признанию, якобы распутничала на шабаше, она в действительности всю ночь спала спокойно рядом с мужем на супружеской постели. Но для суда это еще не являлось Доказанным алиби. Всякому сведущему в деле человеку твер-До было известно, что такое противоречие может иметь два