Происхождение - Ирвинг Стоун

Ее любили все, кроме Чарлза. После смерти матери, которая умерла, когда Чарлзу исполнилось восемь, Каролина заменила ее. Она держала его в необычайной строгости. Даже сейчас, в двадцать два года, Чарлз с тревогой думал, стоило ей только войти в комнату: "Господи, за что теперь она будет меня ругать".

Он признавал, однако, твердость, пускай и чрезмерную, ее характера. Каролина, к примеру, организовала воскресную школу для самых маленьких из числа детей неимущих во Фрэнкленде, самой бедной части графства, неподалеку от Маунта. Там их – бледных, болезненных, плохо одетых – учили таблице умножения и молитвам. С этими детьми Каролина проводила большую часть своего свободного времени, стараясь раздобыть для них средства не только на книги и пособия, но и на еду, лекарства и теплую одежду. Кроме семьи Дарвинов, ее усилий никто не поддерживал, но она не сдавалась.

Сюзан налила профессору Седжвику еще мадеры. Подняв бокал за здоровье молодых дам, он обернулся к Чарлзу:

– И за нашу успешную охоту за горными породами в предстоящие недели. А вы уверены, что не захотите остаться со мной на более длительный срок?

Чарлз смущенно улыбнулся:

– По правде говоря, я и так думаю, что сошел с ума. Отправляться в геологическую или вообще в какую-нибудь еще научную экспедицию сейчас, когда в Мэр-Холле началась охота!

Седжвик понимающе кивнул головой:

– Еще бы. В молодости я тоже увлекался охотой у себя в Денте. До того как стать геологом, я был заядлым охотником. Но как только я обосновался в Тринити-колледже, то сразу распрощался и с любимыми собаками, и с ружьем.

– Скажите, профессор, – обратилась к нему Сюзан, – что увлекательного находят в геологии люди, которые, подобно вам, отдают ей свои многочисленные таланты?

Адам Седжвик довольно долго молчал. Казалось, он изучает ее длинные золотистые кудри, сверкающие глаза оттенка морской воды и кожу лица, белую, как крем, и розовую, как внутренняя поверхность раковины, – цвет тончайших фарфоровых ваз, которые Сюзанна Веджвуд принесла доктору Роберту Дарвину в приданое. Когда профессор наконец заговорил, голос его звучал проникновенно и мелодично, но куда более захватывающим был сам ход его мыслей, последовательно вытекавших одна из другой. По вечерним беседам в доме Генсло Чарлз зная: профессор Седжвик использует все свои немалые ресурсы, стараясь произвести наиболее благоприятное впечатление. – Мисс Сюзан, мой близкий друг поэт Вордсворт не жаловал людей науки, смотревших на природу другими; нежели он, глазами. Однако для меня он сделал исключение, написав любовное стихотворение, адресованное… геологии. Адам Седжвик обожал цитировать и мог делать это на полдюжине языков. На сей раз он произнес по-английски:

О ты, кто отбивает молотком

Куски породы от скалы несчастной,

Которую сберечь природа тщилась…

Благоговейную тишину нарушила хлопнувшая входная дверь.

– Час прилива настал, – прокомментировала Каролина не без сарказма.

Чарлз тут же вышел в холл, чтобы поздороваться с отцом. Они не выказали при этом никакой особой сердечности, хотя полагали, что любят друг друга, да и на самом деле и отец и сын испытывали друг к другу неподдельную симпатию, только не знали, как ее лучше выразить.

Доктор Роберт Дарвин, 30 мая отметивший свое шестидесятипятилетие, относился к Чарлзу с неизменной добротой, хотя подчас, случалось, бывал с ним и резковат. Но после двенадцатичасового рабочего дня в Шрусбери, да еще проведенного в разъездах по ухабистым грязным проселочным дорогам графства, по которым ему приходилось добираться до своих пациентов, это было не слишком удивительно.

В сущности, Чарлз мог припомнить всего одну неприятную сцену с отцом, когда в шестнадцать лет его отчислили из школы в Шрусбери за год до окончания курса обучения: не отличник, но и не из самых последних в классе, он и в школе и дома считался безнадежным середняком со способностями самыми посредственными. Тогда его глубоко уязвили слова, сказанные отцом:

– Тебя не интересует ничего, кроме стрельбы, собак и охоты за тараканами, ты станешь позором не только для самого себя, но и для всей нашей семьи.

Чарлз считал такой упрек незаслуженным. Каждое утро в школе, во время богослужения, он повторял про себя заданные накануне сорок – пятьдесят строк из Вергилия или Гомера, усердно учил древние языки и никогда не пользовался никакими шпаргалками. Он упивался Горацием, чьи оды доставляли ему истинное наслаждение. А успеваемость? Он просто не был примерным учеником и не имел ни малейшего намерения им стать.

– Отец, – возразил он, – ты несправедлив ко мне. Об этом разговоре больше ни разу не вспоминалось.

Чарлз, объявил отец, должен будет присоединиться к своему брату Эразму, изучавшему медицину в Эдинбургском университете, с тем чтобы оба его сына смогли стать врачами, как стал врачом он сам, унаследовав эту профессию от СЕоего отца, знаменитого в Англии доктора Эразма Дарвина.

– Из тебя должен выйти неплохой врач, Чарлз. Ведь главное в нашем деле – это уметь внушить к себе доверие. А ты доказал, что умеешь, когда хочешь, этого достичь. Особенно у женщин и детей – помнишь, прошлым летом ты отлично помогал мне в лечении бедняков у нас в Шрусбери.

Чарлз действительно составил тогда подробные истории болезней тех двенадцати пациентов, осмотр которых отец ему поручил. Он указал все до одного симптомы болезни, чем привел доктора Дарвина в изумление, читая ему на сон грядущий свои скрупулезные записи.

– К тому же, – заметил он, – ты прекрасно справляешься с приготовлением прописанных мною порошков.

Похвала отца окрыляла. Доктор Дарвин побуждал его заняться медициной: в сущности говоря, Чарлзу нечего было на это возразить. Возможно, отец прав.

Но вышло все по-иному. Той осенью, в октябре 1825 года, после того как его зачислили в университет и он поселился вместе с братом Эразмом в студенческом общежитии на Лотиан-стрит, где жили около девятисот будущих медиков, Чарлз сразу же записался на курсы по основам медицины, химии и анатомии. С самого начала, однако, его природа решительно взбунтовалась.

Как-то он побывал на двух хирургических операциях в больнице, проводившихся без всякой анестезии (в одном случае пациентом оказался ребенок), и оба раза, не выдержав, сбегал, будучи не в состоянии достоять до конца. Никакая сила на свете не могла бы заставить его вернуться в операционную.

– Не лучше, кстати, обстояло дело и с теоретическими занятиями. О кошмарных лекциях доктора Дункана по основам медицины (о, эти холодные зимние утра, когда так не хотелось вставать!) нельзя было даже вспоминать без содрогания, настолько ненавистны они ему были. Лекции же доктора Монро по анатомии нагоняли на него невероятную скуку.