«Жизнь происходит от слова…» - Владимир Колесов

В результате совмещения разноценных, но однонаправленных по своему динамическому импульсу систем, общерусская система получила свою материальную основу (в виде разговорного койне и разных наддиалектных форм, обслуживавших словесное народное творчество) и отныне уже не могла сохраняться в качестве застывшего диалектного «языка»; вместе с тем всеобщность этого общерусского языка ставила его в один ряд с другими формами «всеобщего» языка, например с церковнославянским. Последний был общерусским по своему использованию в определенных литературных жанрах, но он не был языком устного общения.

Таким образом, на протяжении XVII века произошло второе усложнение общерусского языка: в его структуру были введены многие элементы традиционного для восточных славян и многим обязанного самому русскому языку церковнославянского книжного языка русского извода. Этот язык по своему происхождению и предшествующим этапам развития не очень отличался от русского и представлял собою еще более архаический срез все того же восточнославянского языка, чем новгородский диалект в момент совмещения его с южнорусскими говорами. Однако в лексическом и синтаксическом отношении этот книжный язык был богаче разговорного русского и более развит, тут сыграли свою роль столетия длительного совершенствования письменного языка, лексические и синтаксические заимствования из греческого – кальки, семантические смещения и т. д.

Все это привело к тому, что на протяжении XVIII века новый общерусский язык активно осваивает наследство церковнославянского языка; основные изменения этого времени – изменения в синтаксисе и лексике. Наследуемое входит в структуру русского языка не простым заимствованием, а в переработке, критическим и творческим усвоением модели на основе имеющихся в самом русском языке средств с аналогичным функциональным содержанием. Например, усвоение многочисленных подчинительных конструкций церковнославянского языка начинается в общерусском языке с отработки условных предложений, которые существовали и в русском языке, но обслуживались иными, чем в церковнославянском языке, союзами и союзными словами. В этом последовательном и весьма продолжительном процессе оттачивались грамматические средства нового языка, многие старые формы становились ненужными и устранялись (особенно дублеты, например условные союзы, которых к XVIII веку накопилось около двадцати). Даже заимствованные из других языков слова (особенно в петровское время) обслуживались не русскими, а церковнославянскими суффиксами, которые к тому времени еще не вошли в словообразовательные потенции самого общерусского языка и воспринимались как столь же чуждые, что и сами заимствованные слова.

Таким образом, на протяжении XVIII и особенно первой половины XIX века началось новое обогащение общерусского языка заимствованной лексикой, происходило усложнение его за счет новых сочетаний, калькированных с новоевропейских языков форм управления, фразеологизмов, многих семантических новаций. На этой стадии развития общерусского языка в его структуру включились еще и новые элементы, которые также способствовали развитию самого русского языка, завершали динамические тенденции общерусского развития. Если ограничиться в качестве примера только системой фонем, можно указать на то, что именно в заимствованной лексике материально проявилась корреляция заднеязычных согласных по мягкости – твердости, ср. произношение слов гяур, Гете, Гюго и др., что указывает на полное завершение в развитии этого важного для структуры общерусского языка системного признака, в русских словах не фиксированного.

Каждый раз новые источники внешних воздействий на систему усиливали действие ее собственных динамических тенденций, ускоряли их развитие и кристаллизацию в словесном тексте, оформляли все усложняющиеся потребности мыслительной и речевой деятельности. В результате сложилась динамичная, открытая для новых элементов система, которая постоянно обогащается и преобразуется в связи с включением в орбиту ее действия все новых социальных и национальных коллективов. Со временем эта система оказалась способной принять на себя функцию межнационального средства общения в новых социальных условиях. Вместе с тем и параллельно развитию системы языка происходило изменение социолингвистической структуры русского языка, т. е. социальной и национальной сферы его употребления, его функциональных связей с другими языками и взаимных отношений между различными уровнями языка. Происходит перераспределение между основными единицами этих уровней (фонемой, морфемой, лексемой и т. д.) с переключением внимания каждый раз на другие единицы, воспринимаемые в качестве основных, ведущих, определяющих процессы общения (например, не слово или словоформа, а морфема и принципы организации морфемного ряда, и т. д.). Социолингвистический сдвиг структур как бы вырастает из динамики собственного системного развития языка и определяется последним.

Система языка варьируется в определенных своих видоизменениях, зависящих от сферы употребления. Об одном и том же уровне, например о морфологическом, мы можем судить в применении к традиционной норме, установившемуся узусу, обычному просторечию или социальному говору (арго). В таком случае приходится говорить уже о вариациях различных ярусов языка и о внешней динамике развития языка, возникающей в результате противоречия между разными вариантами возможного произношения, говорения или использования слов общего языка. Это социолингвистический аспект лингвистического исследования, получающий все большее развитие в связи с повышением социологической емкости русского языка, усложнением не только самой системы языка, но и всей структуры его отношений. Развитие языка, по крайней мере в наше время, идет по пути усложнения структуры и упрощения системы языка; сам язык «становится проще» в связи с максимальным развитием его системности (минимальное число различительных признаков при постоянном увеличении единиц, которые этими признаками обслуживаются), но использование его «становится все сложнее» в связи с расширением социальной базы, которая им пользуется.

Совмещенные в общей системе вариации не приводят к механическому смешению их составляющих, они организуют новый уровень языка, который одну и ту же систему использует в различной функции, распределяя в разных стилях речи возникшие в результате исторического столкновения разных «языков» варианты.

Сам термин «стиль» даже в узколингвистическом смысле очень многозначен: разговорный и высокий стиль, деловой и научный стиль, и т. д. В точке пересечения структурных вариаций создаются функциональные стили, и чем богаче язык, чем разработаннее в нем внутриструктурные и функциональные отношения, тем сложнее и многообразнее в нем порождение все новых «стилей речи». Последнее касается уже не лингвистики и не социолингвистики, а, скорее, есть уже компетенция психолингвистики. Здесь динамический импульс, т. е. возможность изменения как окончательный предел варьирования, создается в результате противоречия, возникающего между общепринятым и аффективным употреблением наличных языковых средств; проблема метафоры и литературного штампа, например, относится к данному кругу лингвистических проблем.

Соединяя все указанные аспекты языковой динамики, системной, социальной и стилистической, мы должны разграничивать все три уровня описания, потому что всякое описание конкретного факта требует установления своей точки изменения.

Воспользуемся для примера возможными в русском языке изменениями безударных гласных после мягких согласных. Уровень системы требует совпадения всех гласных в этой позиции в одном гласном, следовательно, только иканье соответствует системному заданию: /п’и/так (пятак), /п’и/тух (петух) и /п’и/тух (питух). Дело усложняется тем, что на функциональном уровне современный язык имеет и другие вариации, направленные на подобную нейтрализацию в одном гласном, но не завершившие ее: наряду с иканьем возможно еканье, ёканье, яканье и т. д. Давая оценку этим другим типам безударного вокализма, мы отмечаем, что ёканье ограничено территориально (хотя и является по происхождению равноценным с еканьем, развилось и сохраняется в среднерусских говорах), а иканье и еканье не ограничены территориально. Иканье – завершающий этап развития общерусской тенденции к совпадению всех безударных гласных в одном, а еканье – предшествующий ему этап, на котором сохраняются в данной позиции еще два гласных (ср. схему еканья: /п’е/так, /п’е/тух, но /п’и/тух). Социологические исследования показывают, что иканье как обычное произношение сменило еканье буквально «на наших глазах» – в 30-е и особенно в 50-е годы XX века. Таково завершение общерусской тенденции: вместо двух гласных в данной позиции теперь возможен только один. Случилось это недавно, так что не все носители русского языка используют новый принцип говорения, да и не во всех случаях иканье проводится последовательно. Так, указывается, что произношение /д’ир/жи может сосуществовать с произношением /д’ер/зать в речи одного и того же человека. Еканье как норма произношения уже полвека тому назад становится просторечным, поскольку интенсивно вытесняется иканьем. Вместе с тем в речи современного интеллигента, различающего высокий и низкий стили речи, высокое слово дерзать в произношении по-прежнему отличается от произношения разговорного и обычного в простой речи держи. Тем самым и еканье автоматически становится элементом высокого стиля: поскольку два прямо противоположных по функции, стилистически окрашенных элемента – высокий (традиционный) и низкий (просторечный или разговорный) смыкаются в своем общем противопоставлении к новой форме выражения (иканье), которая становится нормативной. Крайности сходятся на уровне отдельного слова или фонетической позиции, и тем самым в рассмотрение включается третий фактор – стилистический. Можно сказать, что один и тот же факт, вроде только что изложенного, рассмотренный с разных точек зрения, требует каждый раз иного толкования. С точки зрения системы полноправен только один вариант – иканье, с точки зрения стилей – два (иканье и еканье), с точки зрения функций – по крайней мере три (если не говорить о крайностях яканья, уже никак не связанного с возможностями «грамотной речи»). В таком случае «точка изменения» каждый раз меняется, постепенно отсекая от системы все более и более архаические варианты; так, в нашем случае сначала отходит яканье, затем – ёканье, теперь на пороге уничтожения стоит и еканье.