Воспоминания театрального антрепренера - Николай Иванов

Впоследствии, театр Кокорева обращен был снова в жилое здание, а в городе построен настоящий, в котором мне привелось в разное время антрепренерствовать два раза.

После Вологды я держал театры: казанский, вятский, костромской и снова Ярославский. Последние два даже одновременно. Антреприза Ярославского театра далась мне в руки совершенно случайно, я не искал ее, она сама навязалась. Эпизод этот интересен по характерной обрисовке того времени, дающий понятия о простоте нравов отживших людей.

Дело было так:

На первой неделе великого поста, проездом из Костромы в Москву, остановился я на один день в Ярославле, в гостинице «Лондон». Выхожу в общий зал и вижу сидящих за одним столом трех старых знакомых: актера Ивана Ивановича Лаврова, Ярославского помещика Ваксмана и бывшего антрепренера Бориса Соловьева. По происходившему между ними спору, я заключил, что это претенденты на аренду местного театра.

— Все 600 душ заложу, а не уступлю театра! — кричит Ваксман.

— Моя мошна потолще всякой! — заявляет Лавров, доставая из-под полы холщевый мешок с металлическими деньгами и побрякивая ими.

— А я тоже очень богат! — вставляет Соловьев.

Заметив мое появление, они чуть не в один голос произнесли:

— А! И ты пожаловал сюда! Напрасно только, — не дадим тебе театра… Рылом не вышел! На сегодняшние торги и не подступайся!

— Зачем он мне?! — постарался я их успокоить. — У меня есть свой, костромской…

— Ладно, рассказывай… Нашел тоже дураков! Так тебе и поверили! Лучше отъезжай по добру, по здорову.

Задорный их тон меня и удивил, и рассердил. Я отошел от них, а они быстро собрались и вышли из гостиницы. Я пошел за ними без предвзятого намерения вступать с ними в борьбу, а просто посмотрел, что это будет за шумный торг. Являемся в сиротский суд. Городской голова Соболев, поджидавший их, сейчас же приступает к делу.

— Театр этот ходил в прошлом году за 1,500 рублей, — сказал он. — Кто теперь предложит больше?

Претенденты молчат. Соболев предлагает снова тот же вопрос, опять молчание. Разочарованный в своем предположении услыхать необыкновенно горячий торг и даже рассерженный этим обстоятельством, я накинул пятьдесят рублей. Признаюсь, у меня было злостное намерение подлить масла в огонь, но, увы! мое поползновение оказалось тщетным.

Видимо, сам Соболев дивился такой решительной уступке со стороны Ваксмана, Лаврова и Соловьева.

— Иванов дает 1550, произнес он, — а вы, господа?

— Ведь переторжка будет? — спросил кто-то из них.

— Да, после завтра.

— Ну, мы тогда потолкуем! — многозначительно проговорил Ваксман и вместе с своими приятелями покинул залу присутствия. Вся эта процедура меня задела за живое, и я задумал во что бы то ни стало завладеть театром. Своими манерами, тоном, они возбудили во мне непреодолимое желание восторжествовать над ними. Для этого пришлось действовать окольными путями. Отправляюсь к секретарю сиротского суда и без церемонии завожу с ним откровенный разговор:

— Можно ли, спрашиваю, сделаться арендатором театра без переторжки?

— Нельзя, — отвечает.

— Ну, а если, говорю, — я предложу вам за совет сто рублей.

— Подумаю!

— А много ли времени нужно вам на размышление?

— Немного: деньги в стол, совет на стол.

— А верно ли будет?

— Ручаюсь!

Я, разумеется, вручил ему обещанное и спросил:

— Каким же образом мы это сделаем?

— Приходите сегодня ко мне, на квартиру, в восемь часов вечера — все дело покончим.

Являюсь к нему в назначенное время и застаю у него собственницу театра, вдову М. Я. Алексеева, опекуншу своей дочери. Секретарь указал нам на один пункт контракта покойного Алексеева с городом, в котором говорилось, что владелец театра может по желанию отдать в аренду свое здание или оставить его за собой, т.е. быть лично антрепренером, при чем если он оставляет за собой, то об этом просто делается заявление в сиротский суд, а если отдает в аренду, то таковая должна состояться непременно при посредстве городского управления с публичных торгов. Этот пункт секретарь ловко развил в намек такого хитрого рода: Алексеева может оставить театр на свое имя, быть его фиктивной антрепренершей, а на самом деле отдать его по домашнему договору мне, мнимому сотоварищу. Наведенные на мысль, мы повели в этом тоне разговор. Алексеева оказалась сговорчивой и охотно согласилась на 1500 рублевую арендную плату и половину чистой прибыли. Призвали тотчас же маклера (в то время так называли нотариусов) и заключили условие, в котором, между прочим, было выговорено, что она, Алексеева, не будет вмешиваться ни в режиссерские, ни в хозяйственные дела, а кассир при театре будет от нее.

Долгое время она искала верного человека, которому было бы можно довериться и, наконец, обрела такового в лице виолончелиста театрального оркестра, Василия Андреевича Смирнова, служившего еще у ее покойного мужа и, по-видимому, очень благонадежного.

Из музыканта он превратился в кассира и должность свою нес с похвальным рвением и удивительным усердием, хотя в его новой деятельности встречалась масса недоразумений и курьезов, благодаря его излишней суетливости и услужливости всем и каждому.

У Смирнова было два брата, которые тоже служили при театре, один в качестве ламповщика, другой — билетера. Все они были полузаиками и у каждого из них было по роковому словцу, которое вклеивалось в каждую фразу и лишало их речь понимания и смысла. У Василия Андреевича было поговоркою: «да, потому что, да», у среднего брата-билетера: «значит, значит», а у младшего: «того, этого, того». И когда, бывало, они соберутся вместе и заведут о чем-нибудь разговор, то для всякого постороннего было большим наслаждением послушать их милую беседу, впрочем, всегда оканчивающуюся, благодаря полному непониманию друг друга, жестокими ссорами.

Однажды, в бытность Смирнова кассиром, приключилось такое неприятное недоразумение с губернаторской ложей.

Шла какая-то новая пьеса с заманчивым названием. Билеты в театр брались нарасхват. В день спектакля, когда в кассе не было ни одной ложи, является некий богатый помещик, бывший в контрах с губернатором, и просит ложу. Смирнов отвечает, что все распроданы.

— Не может быть! — сомневается помещик. — Посмотрите хорошенько.

— Да, потому что, да… — затараторил Смирнов, подавая ему билетную книжку. — Если не верите, сами взгляните…

— А вот ложа! — воскликнул помещик, указывая на литерную губернаторскую.

— Да, потому что, да… эта не продажная, — это его превосходительства…