Золотой фазан - Ольга Погодина

Это как же? — Николай Михайлович аж подскочил на месте, — Как это — пятая часть? Ну ладно — вполцены бы, ну даже треть, но чтоб уж так…

А вот посчитайте сами. Местные купчишки сами далеко не ходят, скупают все у китайцев. Но китайцы денег наших не признают, с ними расплатись серебром, потому бумажные рубли в Хабаровке к серебряным чуть не полтора к одному идут. Итого, если серебром где-нибудь в Европе запастись, уже в полтора раза прибыль чистая будет, а тут еще вот что. Китайцы продают соболей очень задешево, дешевле наших казаков, и все потому, что наши купчишки ссужают им товар, который те продают с большой выгодой инородцам. А товар самый что ни на есть бросовый, — пенька, свечи, скобы разные, гвозди… Дрянного качества все такого, что глаза б не смотрели! А берут! Потому как вроде бы мелочь, да куда без них?. Ну, и знамо дело, больше всего берут проса и водки, — первое как лучшую еду, поскольку сами не пашут, а второе — как великое лакомство. Вот так, понемногу, без счета влезут к китайцу в долг в счет будущей охоты, а тот уж им потом по такой цене насчитает, по которой захочет. Бедняги, право!

Разбойство, настоящее разбойство! — огорченно бормотал Николай Михайлович, — И никакой на них нет управы!

Какая уж тут управа, — вздохнул Родион Андреевич, — Даже и военных-то сюда ссылают больше за провинность какую. Здесь скорее можно золотые россыпи найти, чем людей с совестью. Потому вы мне, Николай Михайлович, все равно что глоток свежего воздуха, пусть и опоздал я из-за вас немилосердно! Раскупили всех лучших соболей, одна дрянь осталась.

Не огорчайтесь, — Николай Михайлович ободряюще похлопал торговца по плечу, — Поедем с нами на Уссури. Лодка будет наша, а расходы на гребцов пополам поделим. Глядишь, и окупятся ваши невзгоды.

Выехали из Хабаровки засветло. Гребцы, дюжие казаки, нанимаемые посменно от одной станицы до другой за три копейки за версту с человека, гребли дружно, спины в белых полотняных рубахах ритмично двигались. Коля, как обычно, располагался на корме и вовсю вертел головой. Несмотря на то, что Амур остался позади, его могучее дыхание все еще чувствовалось в рельефе местности, — громадных равнинах, наверняка заливаемых по весне обеими реками, а сейчас представляющими из себя болотистые низины, перемежающиеся протоками, озерками и старицами, поросшими осокой, тростником и чилимом. На водной глади здесь и там виднелись заросли кувшинок, а по берегам все утопало в розовых метелках какой-то неизвестной Коле травы. Однако довольно быстро по правому берегу равнина сузилась, вдалеке завиднелись горы, и на Колин вопрос Николай Михайлович ответил, что это хребет Хехцир. Название звучало чудно и дико, под стать этому необитаемому краю. Потом горы остались позади, и только отроги хребта, словно застывшие волны, все набегали и набегали на берег Уссури, окаймляя ее топкие берега. В нижнем течении река имела множество островков и протоков, однако через сотню верст русло выровнялось. Берег стал круче и суше. И начали попадаться следы человеческого жилья. Вдоль Уссури, по словам Родиона Андреевича, был расселен Уссурийский казачий полк. Тут у него были не то что бы знакомцы, но люди, продававшие ему соболя в прошлом или предыдущем году, которые могли оказать помощь незадачливому торговцу, а потому, едва прошли устье Норы, — нижнего притока Уссури, пристали к ближайшей станице.

Первое, что поразило Колю, едва усталые путешественники сошли на берег — какое-то царящее вокруг уныние. Вроде бы все как в иркутских селах — ряды лиственничных, почерневших от времени изб, нехитрые огороды, выпасы, огороженные слегами… Однако, в отличие от привычных Коле резных наличников, палисадников, придававших каждому дому опрятный и неповторимый вид, предмет гордости хозяйки, дома и палисадники здесь никто не белил и не красил. Многие избы покосились. Дети, игравшие у ворот, выглядели худо и бедно, у попадавшихся собак выпирали ребра. Да и огороды не зеленели ровными рядами капуст, моркови и свеклы, а все казались какими-то побитыми, словно хозяйки все как одна были здесь нерадивы. Николай Михайлович тоже заметил эту явственную печать запустения:

— Что-то больно бедно тут живут.

Беднее некуда, — кивнул Родион Андреевич, — У иных хлеба до весны не хватает, мясо в мясоед не у каждого десятого на столе увидишь. А самая беднота вообще к весне ест один бурдук, — это вроде болтушки из чая и ржаной муки по примеру здешних инородцев. Но еще выше по Уссури, у иных и чая-то нет, пьют шульту, взвар из гнилушек березы и дуба.

Коля судорожно сглотнул, пытаясь, чтобы отвращение не слишком сильно было заметно по его лицу.

— Как же такое возможно? — возмущенно вскричал Николай Михайлович, остановившись, — Край-то какой огромный, благодатный! Это ж не тундра тебе какая! А и там люди споро живут! А тут… зверья, птицы, рыбы — пропасть! Как не жить? Не понимаю!

Родион Андреевич помолчал немного, потом глянул тяжело и как-то обреченно:

— Люди — они существа стайные, навроде собак. Заведется в стае парша — так и все обовшивеют. А нет болезни более заразной, чем нравстенная низость.

О чем это вы?

Дай Бог, не придется повидать, — совсем тихо сказал Родион Андреевич и замкнулся совсем, как его Николай Михайлович и сгорающий от любопытства Коля не выспрашивали.

В станице Родион Андреевич задерживаться явно не хотел, все торопил своих спутников, так что ничего толком повидать и не успели. Припасов в дорогу запасли еще в Хабаровке, да с тем расчетом, чтобы хватило до самого озера Ханка, — конечной цели, к которой всей душой стремился Николай Михайлович. После станицы заливные луга по левому берегу тоже сменились плавными рядами небольших сопок. Грести вверх по течению с учетом довольно быстрого течения реки было далеко не так просто, как сплавляться по Шилке. Потому Родион Андреевич и казаки-гребцы явно не возражали против того, чтобы Николай Михайлович и Коля шли берегом. Иногда в азарте погони или за сбором образца случалось им отстать, но всегда выходили они к призывному огоньку костра, который те, причалив, разжигали на берегу. Однако случалось и наоборот: не дождавшись лодки, запалить в сумерках костер и встречать горячим кирпичным чаем продрогших и уставших от борьбы с мелями и порогами пловцов.

— Природа здесь абсолютно нетронута! — восхищался Николай Михайлович, когда Коля, отдуваясь, следом за ним карабкался на очередную сопку, — Говаривают, ежели отойти на двадцать-тридцать верст от поймы, там уже не ступала нога русского человека. Эх, не будь со мной Родиона и не плати я столько казакам — ушел бы посмотреть на те нехоженные места. Одна надежда, что и на озере Ханка таких найдется немало!