Аррей, вырастающий из имен - Александра Созонова

Наконец он решился, но неудачно. Хиваро слушал вполуха, другой половиной ловя разудалые песни во славу богини любви Илайи, которые вопили подвыпившие женщины, совсем заглушив мужчин и вытеснив их из круга. Распустив по плечам черные и жесткие, как конские гривы, волосы, вдохновенно и грозно сверкая очами, дорийки пели так, что звезды дрожали в небе.

Дью совсем не был уверен, что старик хоть что-то расслышал из его взволнованного и бессвязного рассказа. Но лишь только он замолчал, Хиваро повернулся к нему, укоризненно вздохнув.

– Выбрось всё это из головы, волчонок. Ты разозлился, что тебе не позволили принять участие в испытаниях Крадущейся Рыси? Ты решил вместо оленьих и кабаньих голов притащить с охоты рассказ, который удивил бы всех? Но в него невозможно поверить! Мертвые воины не могут добывать железо. Их руки не могут быть теплыми и крепкими, как у живых. Старый Вьюхо чем-то досадил тебе, и ты решил ославить его как колдуна и властелина мертвых? А ты знаешь, что, если бы не Вьюхо, тебя самого не было бы в живых?

– Это почему же? – буркнул мальчик.

– Лет десять назад в наших краях бушевала страшная болезнь, может быть, ты помнишь, – Хиваро говорил чуть нараспев, покачивая головой в такт несмолкающим песням. – Мужчины, женщины, дети покрывались язвами, распухали и умирали в течение трех дней. Старина Вьюхо сбился с ног, перебегая от хижины к хижине со своими снадобьями. Из каждой раздавались стоны, в каждой кто-то был близок к смерти. Если б не его чудодейственные мази и травы, всё наше селение вымерло бы, на радость подлым нурришам. Он спас уйму народа, Дью, и тебя в том числе, потому что в первую очередь лечил молодых мужчин и мальчиков.

– Ну и что же! – запальчиво возразил сын Огдая. – Если он когда-то кого-то и вылечил, это не значит, что теперь ему нужно спускать все его колдовские мерзости!

– Очень прошу тебя, Дью, – голос Хиваро стал строже и суше, – забудь о том, что мне сейчас говорил, и никому больше не пересказывай свои глупые и злые выдумки. Если это дойдет до Вьюхо, он сильно на тебя обидится и будет прав. Еще больше обидится брат твой Крей, которого ты выставил трусливым предателем. Ты думаешь, он сейчас не слышит нас с тобой? Не каждый знает об этом, но тебе я скажу, сын Огдая: души погибших доблестной смертью слышат, когда живые вспоминают о них. Они могут даже слетаться на голоса друзей и родных и, невидимые, пребывать рядом. Крей слышит тебя, и ему сейчас очень горько. Ты глубоко оскорбил павшего славной смертью воина.

Дью готов был взвыть от досады. Мудрый старый Хиваро не верит ему! Считает лжецом, да еще и злобным, и глупым к тому же!

– И еще, Дью, – добавил Хиваро совсем сухо и холодно. – Ты нарушил запрет. Ты прошел по священной земле, на которой покоятся наши деды, отцы и братья. Ты знаешь, какое наказание полагается за это?

Дью кивнул.

– Но послушай… – начал было он.

– Нет, это ты послушай меня! – возвысил голос старик. – Тебя оправдывает лишь одно: ты забрел туда нечаянно, в охотничьем азарте. Но ты должен был немедленно, стремглав уносить ноги, лишь только понял, где находишься! Или, – прищурился Хиваро, – ты и не был вовсе в месте упокоения мертвых? Ты выдумал, что забрел туда, точно так же, как и всё остальное?

– Я был там, – буркнул мальчик. На миг ему захотелось отречься от своих слов, признать себя лжецом: мысль о наказании, ждущем нарушившего запрет, сжала сердце. Но слабость тут же прошла. – Я никогда ничего не выдумываю. Я будущий воин, а не слепой и слюнявый сочинитель песен.

– Что ж, – Хиваро кивнул и отвернулся в сторону поющих и пляшущих, словно потеряв к мальчику интерес. – Ты мудро поступишь, сын Огдая, если не станешь рассказывать о том, что забрел в запретное место, никому больше. Не каждый окажется столь снисходительным, как беззубый старик. Ты понял меня?

– Я понял тебя, – ответил Дью. Пора было подниматься и уходить, но гордость мешала закончить разговор с видом понурого высеченного щенка. – А откуда вообще взялся этот самый запрет? – поинтересовался он нарочито-беспечным тоном.

– Так было всегда, – отозвался Хиваро. Он принялся раскачиваться и прихлопывать ладонями, одобрительно подмигивая раскрасневшимся от пения, вина и огня женщинам. – Так повелось от предков. Не помню, чтобы когда-либо было иначе.

Суматошный праздник был в полном разгаре, когда Дью побрел прочь от Большого Огня, от шумного и хмельного веселья, в котором ему сегодня не было места.

Оглянувшись напоследок, он увидел, как старый Хиваро, поддавшись общему буйству, вскочил с места и заплясал вместе со всеми. Он размахивал над головой худыми руками, и растрепанная борода тряслась не менее бесшабашно, чем иссиня-черные гривы женщин.

Протискиваясь сквозь группу тех, кто не пел и не танцевал, но лишь наблюдал за весельем – то ли в силу возраста, то ли чрезмерно накачав себя молодым вином – Дью едва не задел плечом согбенную фигуру, с головы до ног обвешанную каменными и костяными украшениями. То был Вьюхо, пьяно покачивавшийся в ритме танца, прикрыв веки и пощелкивая сухими и жесткими, как стручки, пальцами. На его шее с обвислой, словно у ящерицы, кожей висело что-то вроде ожерелья из плотно пригнанных друг к другу перьев ворона. Это украшение, насколько помнил мальчик, старик не снимал никогда. На щуплой груди болтались амулеты из отшлифованных камней, медвежьих клыков и рогов оленя. И в будни, и в праздники Вьюхо разукрашивал себя больше, чем самая глупая и вздорная женщина, но Дью знал, что ни один из клыков или рогов знахарь не добыл своими руками. Рога, клыки и камни несли ему мужчины и женщины селения за то, что он врачевал раны, принимал роды, смирял резь в животе и отваживал злобных духов. На охоту же Вьюхо не ходил никогда, как и ни разу на памяти мальчика не принял участия в стычках с нурришами.

Миновав позвякивавшего и пестрого, словно детская погремушка, старика, сын Огдая оглянулся. Его словно кольнуло: маленькие и очень светлые, почти белые глаза Вьюхо впились в него в упор. В них не было ни капли хмеля, но только настороженная злоба. Несомненно, знахарь заметил, как Дью разговаривал с Хиваро, и теперь пытался догадаться о результатах разговора, прочесть их по лицу и походке мальчика. Дью ответил дерзкой усмешкой, подумав мельком, что, если бы Вьюхо мог, он проткнул бы его насквозь зрачками, как протыкают копьем спины больших рыб в ручье, испепелил белым огнем взора, как сжигают на костре туши падших от заразных болезней овец и коз.

Откровенная ненависть в глазах колдуна не испугала, но подстегнула. Уныние, в которое погрузил разговор с Хиваро, тотчас прошло, сменилось веселой яростью. Если до сих пор у Дью оставались сомнения (что, если он ударился головой, сорвавшись со скалы в погоне за козлом, и все эти страшные картины ему пригрезились?), то злобный взгляд рассеял их полностью. Сын Огдая не выдумщик и не лжец, и уж тем более не ударившийся головой недоумок! Вьюхо ненавидит его со страшной силой, выплеснувшейся из зрачков, как яд из зуба змеи, оттого что Дью прикоснулся к какой-то мерзкой его тайне.

Ненавидит. Вот и прекрасно! Он тоже ненавидит его. Хотя бы за Крея, веселого и бесстрашного брата, которого колдун вытащил из мира мертвых и превратил неизвестно во что. Посмотрим, чья ненависть окажется сильнее, и кто кому наступит на горло в конце концов!

Вернувшись домой, Дью не лег спать, а забрался на крышу – любимое укромное местечко. На бревна по обычаю дорийских селений был насыпан толстый слой земли, что помогало сохранять тепло во время долгих суровых зим. Летом на ней вырастала густая трава, и мальчик по просьбе матери часто затаскивал наверх одну или двух коз, чтобы те могли вволю пастись, не отходя от дома. Сейчас трава пожухла и была мокрой от выпавшей ледяной росы. Несмотря на сырость, Дью растянулся на спине, подложив ладони под голову. Немалое преимущество крыши состояло в том, что заметить снизу лежащего было невозможно. Это качество неоценимо, когда требуется побыть одному, а уходить далеко от дома лень или просто не хочется.

Подставив лицо знобким уколам звездного света, сын Огдая принялся размышлять. Прежде всего, кто он есть такой, этот самый старикашка Вьюхо? Знаменитый воин? Нет. Удачливый охотник? Как бы не так! Тогда отчего он пользуется таким уважением? Неужели только из-за того, что умеет выхаживать младенцев, лечить коз и пришептывать кровоточащие раны? Не маловато ли для того, чтобы голос его в общих сходках мужчин имел такой же вес, что и у старого Хиваро или других достойных, израненных в сотнях битв воинов? Кто он такой, разорви его Рург, на самом деле?!

Мальчику вспомнился взгляд колдуна: острый и белый, как раскаленная на огне игла. Ему пришло на ум, что и прежде он замечал особенную силу этого взгляда. Скажем, однажды Дью с мальчишками играли в битву с рыжими нурришами вблизи от хижины Вьюхо и так орали, что тряслась листва на деревьях и с веток сыпались испуганные птицы. Старик вышел из дверей и молча посмотрел на них. Он не крикнул, не выругался, не произнес ни слова, он просто переводил взор с одного мальчишечьего лица на другое, и все они почему-то притихли. И он, Дью, тоже умолк, хотя до этого вопил и носился больше всех.