Луна доктора Фауста - Франсиско Эррера Луке

– Фауст, – отозвалось несколько голосов.

– Фауст? – удивленно переспросил граф.

– Доктор Фауст? – расхохотался Даниэль Штевар. – Тот самый, что смастерил себе крылья на манер Икаровых и летал над Венецией? Тот самый, что проглотил какого-то крестьянина с телегой, а потом изверг его тем же способом, как мы очищаем желудок? Тот даже не слишком отсырел… Так это он?

– Он и есть, ваша милость, – ответил кто-то из посетителей. – Это величайший волшебник всех времен.

– Он творит неслыханные чудеса! – с готовностью подхватил трактирщик.

– Я слыхал, что ему перевалило за сто лет, – продолжал Штевар.

– Да, это так, – подтвердил Циммер. – Мой дед в бытность свою при дворе Людовика Одиннадцатого повстречал там Фауста – он продал королю какую-то книгу.

– Так, значит, этот Фауст – сподвижник Гутенберга! – заключил Штевар, в возбуждении царапая шпорой землю.

– Ты прав! – отозвался граф, трижды отхлебнув пенящегося пива.

– Выходит, он знает тайну бессмертия? На вид ему лет пятьдесят, в ту пору было не меньше двадцати… Вот и получается добрая сотня.

– Это оттого, что он продал душу дьяволу, – таинственным тоном пояснил трактирщик.

Гуттен медленно поднял голову.

– Отчего же тогда он не прибег к своим чарам, когда эти монахи хотели сцапать его?

Все расхохотались, а Гуттен смутился и покраснел.

– Ими еще и не пахло, – принялся объяснять трактирщик, – а старик уже знал, как повернется дело. Мы слушали россказни Ганса-рудокопа, а он вдруг прервал его такими словами: «Трое сильней шестерых».

– Да-да, все так и было, – кивнул парень с провалившимся носом. – Я рассказывал о своих приключениях, а он возьми и произнеси эти странные слова. Мы попросили растолковать, к чему это он, а старик загадочно сказал: «Шестеро грядут по мою душу: четверо – в латах, двое – в сутанах. Но я сделаю так, что три князя освободят меня».

– Истинное чудо! – вскричал Циммер, склонный к преувеличениям, как и все люди, любящие пиво.

– Он и вправду великий чародей, – сказал Штевар.

– А ведь меня не очень томила жажда, когда мы проезжали мимо этой харчевни, – с довольным видом заметил граф. – Но внезапно я почувствовал, что мне до смерти хочется пива. Нет сомнения, это была уловка Фауста: он задержал нас, чтобы с нашей помощью выпутаться из этой передряги. Каково? Вот мне уже и не хочется пить!

– Ничего удивительного, – отвечал Штевар. – Ты выпил десять с половиной пинт.

– Так или иначе, это необыкновенное происшествие подтверждает его всесветную славу. Ну да ладно, оставим это. Расскажи-ка нам, Филипп, о Вельзерах, о стране, называемой Венесуэла, и о Доме Солнца.

– Им несладко пришлось, – начал юноша, – но теперь, когда прибудет Федерман, станет полегче…

– Не люблю я твоего Федермана, – перебил граф. – Отец его был купцом, а сам он, как поговаривают, сторонник Лютера. К тому же любит читать, а наше рыцарство не слишком подвержено подобному пороку.

– Он отважен, сведущ и находчив, – снова покраснев, вступился за него Филипп.

– Рассказывают, что в том краю кровли домов из чистого золота, а стены до половины – из серебра, – с обычной своей насмешливостью добавил Штевар. – Послушаешь этот вздор – поневоле припомнятся побасенки о похождениях Амадиса Галльского и его сына Эспландиана.

– Напрасно ты смеешься над «Амадисом», – молвил Гуттен. – Это любимая книга нашего государя. Долгими зимними вечерами я читывал роман вслух, доставляя императору пищу для ума и отдохновение для души.

– Уж не знаю, как там насчет отдохновения, но этот твой Федерман – двурушник и предатель! – с внезапной злостью воскликнул граф.

Глаза юноши потемнели. Устремив взгляд прямо в лицо Циммера, он твердо сказал:

– Прошу прощения, что осмеливаюсь перечить вам, но я отменно хорошо знаю Николауса Федермана и свидетельствую, что он порядочнейший человек, достойный всяческого уважения и приязни.

– В тебе говорит юношеская пылкость, Филипп, ты неопытен и не можешь проникнуть его душу. Николаус Федерман – величайший мошенник, какого мне доводилось встречать за всю мою долгую и трудную жизнь. Он – лжец самого низкого разбора, шарлатан и обманщик, но распознать его удается не сразу, ибо сам сатана, должно быть, наделил его даром обольщения. Упаси тебя бог поддаться его чарам!

– Я не думаю, что наши пути когда-нибудь Пересекутся, – отвечал юноша, которого явно тяготил этот разговор.

– Не зарекайтесь, ваша милость! – голосом доктора Фауста отозвалась из своей клетки сорока.

2. ТУРОК

Через неделю Гуттен и Штевар приехали в Ульм. Высокие стены, окружающие город в устье Дуная, отблескивали темно-красным в лучах послеполуденного солнца. Путники проникли в город через восточные ворота и немедля поняли, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Повсюду виднелись кучки оживленно переговаривающихся людей – самый воздух, казалось, насыщен тревожным ожиданием.

– Господи, спаси и сохрани нас! – испуганно воскликнул какой-то старик, выслушав известие, принесенное офицером.

– Что стряслось, лейтенант? – спросил Гуттен.

– Турки, сударь, турки! – прерывающимся от важности сообщения голосом отвечал тот. – Турки наступают на Вену! Их двести пятьдесят тысяч, и предводительствует ими сам Сулейман.

Гуттен рассеянно теребил бороду.

– Надо сей же час отправляться в Вену, – сказал он Штевару. – Я нужен отчизне и эрцгерцогу.

– Полно, Филипп! Куда тебе ехать? Через два часа стемнеет. Давай-ка лучше зайдем в эту харчевню – тут довольно чисто – да поужинаем. Переночуешь, а на рассвете тронешься в путь со свежими силами.

Они сели за широкий стол и принялись за сочного жареного гуся. Сидевший напротив белобрысый веснушчатый крепыш то и дело приветливо посматривал на них, словно ожидая возможности вступить в разговор. Гуттен не обращал на него внимания и горячо доказывал Штевару, что должен выехать сегодня же в ночь.

– Прошу прощения, сударь! – не выдержал наконец крепыш. – Я невольно подслушал ваши слова. Вам нужно попасть в Вену? Нет ничего проще. Я капитан быстроходного парусника, который через два часа снимется с якоря. Если угодно, могу взять вас на борт.

– Как славно! – просиял, позабыв свою надменность, Гуттен. – Принимаю ваше предложение.

– Меня зовут Андреас Гольденфинген, – представился моряк. – Ручаюсь вам: быстрей, чем на моей посудине, вы ни на чем до Вены не доберетесь, тем паче что Дунай сейчас полноводен, а ветер попутный.

Он пустился было в пространные объяснения, но тут за спиной у Гуттена раздался голос, при звуке которого он так и подскочил на стуле:

– Здорово, толстяк! Здорово, старый плут!

Гольденфинген радостно облобызался с новоприбывшим – рыжеволосым статным молодым человеком лет двадцати восьми.

– Как я рад нашей встрече, господин Федерман!

– Клаус! – вскричал, обернувшись, Гуттен.

А Штевар впился в лицо гостя внимательным взглядом. Федерман был среднего роста, волосы его и борода были тщательно подстрижены. Портило его лишь легкое судорожное подергивание головы – она то и дело откидывалась к левому плечу. Швабское наречие, на котором он говорил, звучало в его устах так певуче и музыкально, что Даниэль, хоть и был предубежден против Клауса, памятуя нелестный отзыв графа Циммера, почувствовал, что веселость гостя поневоле передается ему. Федерман приветствовал его с дружелюбной непринужденностью, не дожидаясь, пока ревнитель этикета Гуттен церемонно представит их друг другу. Все снова уселись за стол, бегло обмениваясь новостями. Кто-то сослался в разговоре на графа Циммера, и Федерман лукаво спросил у Штевара:

– Мне было и невдомек, сударь, что вы понимаете язык зверей! Как это вы сумели объясниться с этим боровом? – И, не получив ответа, повернулся к Гольденфингену: – Ну, поговорим о вещах более приятных. Скажи мне, толстяк, в добром ли здравии оставил ты свою красавицу Берту? Во всей империи не сыскать трактирщицы милее. А уж стряпня ее и вовсе чудо из чудес.

– Спасибо на добром слове, – поклонился моряк. – Непременно передам жене.

– Что занесло тебя в Ульм? – спросил Гуттен, дотоле молчавший. – Я полагал, ты уже плывешь в Венесуэлу.

– Отчаливаем завтра на рассвете. Я приехал проститься с матерью и отцом. Со мной несколько латников и двадцать четыре силезских рудокопа. Ну, а ты что намерен делать? Неужели так до старости и будешь бегать с поручениями их величеств?

– Ради бога, замолчи, Клаус! – взмолился Филипп. – Разве тебе не ведомо, что моя служба зиждется на строжайшем соблюдении тайны?

– Да какая там тайна! Здесь, в Ульме, каждая собака знает, кто ты и чем занимаешься. На рыночной площади один из моих латников сказал мне: «Только что прибыл Филипп фон Гуттен, любимый государев гонец». А когда я спросил у какого-то старика, где тебя найти, он не только указал мне эту харчевню, но и добавил: «Он – вылитый Альбрехт Дюрер в молодости». Ты видел в Нюрнберге его автопортрет? Действительно, похож как две капли воды: темно-русые длинные волосы и скорбный лик Христа. А почему бы тебе не отправиться со мной в Индии? – внезапно перебил он себя. – Может, там твое счастье? Вернешься, обретя и деньги, и опытность.