Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин. - Джордж Макдональд

У корней деревьев, в укромных мшистых уголках, тонувших во мраке, сквозь кустики травы мерцали светлячки, окутанные ореолом зеленоватого света, сплетая вокруг себя причудливую сеть тонких стеблей и их теней. Они были совсем такими же, как у нас, — ведь феи всегда остаются феями. В нашем мире днём они остаются самыми обычными насекомыми, но ночью, когда вокруг появляются их сородичи, превращаются в крохотные фонарики, без опаски обретая своё подлинное обличье и для других, и для самих себя. Однако здесь у них были враги. Тяжелобокие неповоротливые жуки с крепкими ногами неуклюже поспешали туда–сюда и, по всей видимости, искали именно светлячков: стоило одному из них заметить зеленоватое мерцание посреди мха или густой травы, которая, должно быть, казалась им непроходимым лесом, как они тут же бросались на свою жертву и, легко одолев её, утаскивали прочь. «Только вот зачем им светляки?» — подумал я и, решив внимательно проследить за одним из жуков, увидел нечто совершенно невразумительное.

Впрочем, искать объяснения в Стране фей — тщетное занятие, и любой оказавшийся там путник вскоре оставляет всяческие попытки докопаться до смысла и причин происходящего и начинает просто принимать всё так, как есть, словно ребёнок, глядящий на мир вокруг с восхищённым интересом, но ничему не удивляющийся.

Вот что я увидел: под деревьями, в траве, тут и там лежали небольшие комочки тёмного цвета размером с каштан, похожие на комочки обычной земли.

Жуки охотились парами; когда они натыкались на такой комочек, один оставался за ним следить, а другой кидался на поиски светляка. Должно быть, они как–то сообщались между собой, потому что второй жук, заарканив свою добычу, довольно быстро и безошибочно отыскивал своего товарища.

Вдвоём они крепко хватали светлячка, подносили его светящийся хвост к тёмному земляному комку, и через мгновение светляк сверкающей ракетой взвивался в небо — правда, редко достигая макушек самых высоких деревьев.

Взлетев, он, как хлопушка праздничного фейерверка, весело взрывался и падал на землю среди целого дождя искр самых удивительных цветов и оттенков. Алые и золотые, фиалковые и изумрудные, голубые и розовые огни снова и снова пересекались в тёмном воздухе под тенистым покровом раскидистых деревьев, между стройных колонн их стволов. Я заметил, что жуки ни разу не ловили одного и того же светлячка дважды, но всегда отпускали его на волю, и он, целый и невредимый, снова скрывался в траве.

Я пошёл дальше, и вскоре увидел целый рой других светлячков, поменьше.

Многоцветными огоньками они танцевали и кружились в воздухе, освещая собой листву ближних деревьев, пересекаясь, резко поворачивая на ходу, устремляясь то в одну, то в другую сторону и снова пересекаясь, словно выписывая своими движениями сложный, гармоничный рисунок. Некоторые деревья сами испускали фосфоресцирующее свечение, и по этому едва заметному мерцанию можно было угадать очертания могучих корней, впивающихся глубоко в землю, а все веточки и прожилки на широких листьях были похожи на тонкие струйки бледного пламени.

Пока я пробирался через лес, меня не покидало странное ощущение, что где–то рядом среди зарослей со всех сторон движутся и другие существа, куда более похожие на меня и видом, и размерами. Однако разглядеть я их не мог, хотя месяц был уже довольно высоко и его свет прямыми лучами падал между деревьями, необыкновенно ярко освещая всё вокруг. И всё равно мне постоянно казалось, что неведомые создания снуют совсем неподалёку, вполне зримые и реальные, и становятся невидимками или сливаются с листвой и ветвями лишь тогда, когда я устремляю на них взгляд. Как бы то ни было, если не считать этого ощущения чужого присутствия, во всём лесу не было ни одной живой души. Правда, время от времени мне чудилось, что я вижу очертания человеческой фигуры, но стоило мне подойти поближе, как я раз за разом убеждался, что зрение обмануло меня и я принял за человека куст, дерево или большой валун.

Через какое–то время мною завладело непонятное смутное беспокойство. Я то немного успокаивался, то опять начинал волноваться, но ощущение тревоги постепенно возрастало, как будто где–то неподалёку, то подходя ближе, то снова удаляясь, вместе со мною через лес пробиралось какое–то злое, нехорошее существо, и рано или поздно наши пути должны были пересечься.

Тревога становилась всё сильнее и явственнее, и вскоре вся радость, которую я испытывал, глядя на таинственные прелести леса, говорящие о присутствии озорных фей и лукавых эльфов, мало–помалу пропала. Неуёмный страх наводнил мне душу, но чего именно я так боялся, сказать было трудно.

«Неужели это Ясень ищет меня, — подумал я, — и тропа его ночных скитаний постепенно приближается к моей?» Я успокаивал себя, рассуждая, что он ушёл в совершенно противоположную сторону и потому никак не мог подобраться ко мне, ведь я уже два или три часа усердно, никуда не сворачивая, шагал прямо на восток. Поэтому я продолжал идти дальше, невероятным усилием воли сдерживая нарастающий страх, пытаясь отвлечь себя иными мыслями, и так в этом преуспел, что сумел не останавливаясь прошагать по лесу ещё около часа — правда, всё время осознавая, что стоит мне поддаться слабости хоть на секунду, и мною тут же овладеет дикий ужас.

Я не знал, что за враг приближается ко мне, как и зачем он собирается на меня напасть: на все мои расспросы хозяйка лесной хижины так и не дала мне ясного ответа. Я плохо представлял, как и чем от него защищаться, по какому признаку угадать его присутствие, ведь до сих пор об опасности меня предостерегало лишь сильное чувство страха. А тут ещё тучи как назло заволокли собой западный край неба и медленно, но неумолимо двинулись навстречу луне. Вскоре их передний край уже коснулся её ореола, и ей пришлось пробираться сквозь дымчатую пелену, которая постепенно густела и становилась всё темнее и темнее.

В какой–то миг луна совершенно пропала из виду. Однако когда она снова вынырнула из тьмы, по–особенному светлая и блистающая, передо мной на небольшой травянистой прогалине между отступившими деревьями, совершенно явственно проступила тень громадной узловатой руки с множеством бугристых наростов. Почему–то, несмотря на охватившую меня паническую дрожь, я с жуткой отчётливостью разглядел шишковатые, утолщающиеся на концах пальцы.

Я поспешно обернулся: за спиной ничего подозрительного не было. Но теперь у меня было хоть какое–то, пусть самое неясное, представление о том, что за опасность подстерегает меня; чёткое осознание угрозы и необходимости что–то предпринять прогнали тягостное ощущение оцепенения, которое и является самым жутким оружием любого страха. Уже в следующее мгновение я сообразил, что тень (если это в самом деле была тень) может отбросить лишь тот, кто так или иначе загораживает собой луну. Я вытянул шею и прищурился, стараясь как можно пристальнее вглядеться в чащу, но так ничего и не увидел. Вокруг не было ничего похожего на ясеневое дерево.

Однако тень не исчезала. Она не оставалась на месте, а двигалась туда–сюда. Время от времени её пальцы сжимались, как будто пытаясь что–то раздавить, подобно тому, как дикий зверь, почуяв добычу, нетерпеливо выпускает и сжимает когти. Оставался один единственный способ узнать, откуда она взялась. Несмотря на бившую меня дрожь, я решительно двинулся вперёд, пока не оказался на том самом месте, где темнела жуткая тень, присел, обернулся и, подняв голову, взглянул на луну. Боже праведный! Что это? Не знаю, как я смог тогда подняться; одной этой тени было довольно, чтобы намертво пригвоздить меня к земле, пока страх окончательно не парализует моё сознание. Передо мной была престранная фигура: смутная и полупрозрачная внутри, к краям она постепенно сгущалась, обретая плотность, так что её конечности и отростки были способны отбрасывать тени вроде той, что падала сейчас от руки, жутко черневшей на фоне луны. Казалось, она была занесена для удара, как львиная лапа, готовая вот–вот обрушиться на жертву.

Но ужаснее всего было лицо. Его черты то проступали во всей своей пугающей ясности, то зыбко расплывались и гасли — но вовсе не из–за переменчивости лунного света, а из–за скрытых, внутренних приливов и отливов пульсирующей в нём силы. Не знаю, смог бы кто из живущих описать это лицо. Оно вызвало во мне новые, доселе неведомые чувства. Как не выразить словами тошнотворный запах, дикую боль или звук, вселяющий в нас ужас, так и я никогда не смогу передать это невиданное обличье живой мерзости. У меня под рукой нет ничего, кроме бледных сравнений с ужасами нашего мира; но они всё равно остаются далёкими и неверными. Увидев это лицо, я вспомнил всё, что когда–либо слышал о вампирах, потому что больше всего оно походило именно на погасшее лицо мертвеца, особенно если представить его подвижным, хотя и лишённым всякого признака жизни. Лицо это было бы даже красивым, если бы не губы, в которых не было ни единого намёка на изгиб.