Истеричка (сборник) - Ирина Крицкая

– Органа! – Он сказал и руку вверх, и палец пистолетом. – Я замечал, что в туалете он всегда слишком далеко стоял от писсуара и все вытряхивал, вытряхивал…

– Бражник! – Чернушкина дернула плечиком. – Я ем!

Чернушкина трясет кудряшками и дергает плечом. Это не тик, она всегда так делает, если ей что-то не нравится.

– Да, извини. – Бражник улыбнулся, коварно, еще как коварно. – Я знаю, тебе неприятно. Мне тоже было не очень приятно на него смотреть, когда он там стоял – вытряхивал. Я думаю, он просто хотел лишний раз продемонстрировать…

Бражник надеялся испортить Чернушкиной аппетит. Но это мало кому удается, аппетит у нее всегда был хороший. Она ела много, быстро и никогда не толстела. Уплела целый тазик черной холодной лапши – и хоть бы что.

– Я ем! – Она повторяла. – Я ем!

– Да, да, прости.

Бражник понимающе кивал, и ладонь, конечно, прижимал к сердцу. Я сразу поняла, теперь он целый вечер будет гнуть свою линию про размер.

– Но я же видел, как девки за ним бегали! То одна рыдала! То другая! Синицкий был в себе очень уверен, он думал, что у него самый большой…

– Бражник, хватит, – Чернушкину слегка подтрясывало. – Ну правда, хватит!

– Да как же ты не понимаешь? Я же не просто так об этом говорю. У них же отношения строились на сексе! А в сексе, милочка моя, если ты не в курсе, любая ерунда может сыграть свою роль…

– Бражник! – Чернушкина тряхнула кудряшками. – Тебе давно пора жениться! Ты не тяни, не запускай, надо как-то уже успокоиться, как-то вылечить поскорее все твои детские комплексы…

Бражник сделал наивные глаза, он очень хорошо умеет это делать.

– Да? – он спросил. – Ты так считаешь?

– Точно тебе говорю! Женись, Бражник! Тебя еще можно спасти.

Чернушкина немножко нагрубила, она всегда была резкой. А между прочим, я разглядела у Бражника на пальце интересный камешек. Он носит изумруд в прямоугольной оправе, почти такой же, как у меня. Он тоже сразу же просек мое колечко, взял меня за пальчики и промурчал, что наши камешки от чего-то там такого страшного нас защищают.

5

Лиза и Синицкий – это сочетание мне что-то отдаленно напоминает… Шампанское с водкой скорее всего – смесь дикая, бессмысленная, и химические реакции в этом коктейле проходят так же стремительно. За столом вот это мое тонкое наблюдение звучит немного проще.

– И как же быстро они успели снюхаться! – Аллочка читает мои мысли.

Мы все удивляемся этому обстоятельству и сразу начинаем сопоставлять события, подсчитываем сроки.

– На первом курсе Лиза была беременная, – Аллочка рассуждает, – весной она родила…

– В феврале, – Чернушкина поправила, – я знаю точно, ребенок был февральский.

– Хорошо, в феврале родила, летом каникулы, а осенью она уже с Синицким. Я даже знаю, в какой день…

Аллочка хотела поделиться, но пока она моргала, Бражник прошмыгнул вперед.

– Я помню, помню! – он засуетился. – Я помню странный эпизод… На лекции по философии, нам читали Ницше, – он уточнил, – вы тоже должны эту лекцию помнить!

– Естественно, мы помним, – усмехнулась Чернушкина. – Бражник, даже и не сомневайся.

– Вы все пропускали, а я был на каждой паре…

– Пушистик! – Я его погладила по спинке.

– Это было еще зимой, – он улыбнулся, – у Лизы был уже большой живот, но платья она всегда носила короткие. Она никогда не прятала свои ножки. Вы помните, какие у Лизы были ножки?

Бражник прищурился, хитро, как фокусник, и я увидела, я вместе с ним тоже увидела Лизу и вспомнила ножки.

– Точеные ножки, в черных колготках.

– У нее было платье такого цвета, как шоколад. Из мягкой ткани… – Бражник показывал пальцами, как будто щупал сукно, – ткань похожа на мех. Какая-то чудесная шерсть! Мне все время хотелось потрогать…

– Ангорка, – Аллочка прогундела, – тогда все рынки были завалены китайской ангоркой.

– Наверно…

Бражник закрыл глаза, чтобы лучше вспоминалось, и стал похож на грустного кота.

– И что-то такое летящее на ней всегда висело, платок или палантин… А вы еще все подбегали к ней, я помню, помню, вы просили потрогать живот, чтобы загадать желание. Что вы там загадывали-то? А? Вот дурочки…

– Я не трогала живот, – говорю, – я была в ужасе от живота! Восемнадцать лет – какие дети?

– Ближе к теме! – Чернушкина подстегнула.

– Так вот, рассказываю. На этой лекции Лиза сидела рядом с Синицким. И что удивительно, до этого он никогда не приближался к ней и вдруг садится рядом и сразу начинает ее отвлекать. Я даже знаю, над чем они смеялись! Он рисовал меня с хлыстом, я тогда увлекался Маркизом де Садом, и этот засранец…

– Регламент, Бражник, регламент!

– Да! – Бражник подпрыгнул и засмеялся: – А профессор! Вы помните нашего философа?

– Лысина, очки и свитер, – прогундела Аллочка.

– О! Это был оч-чень талантливый человек! Он любил провокации. На этой лекции он специально переврал цитату из «Заратустры», он сказал: «Женщина – это средство для отдохновения воина». И что тут сразу началось! Все девки разорались: «Ницше – фашист!», «Мы никакое не средство»…

Бражник согнулся и начал хихикать, пока еще тихо, пока еще только от предвкушения, но мне уже хотелось, уже хотелось с ним похохотать, только я не могла вспомнить, над чем. На этой паре меня не было, я эту пару проспала.

– Все! – Чернушкина щелкнула пальчиками. – Вспомнила!

– Конечно, ты помнишь, дорогая! Ты же тогда громче всех возмущалась. Как обычно…

– Да что ты говоришь? – По-моему, Чернушкина кокетничала. – Я? Возмущалась?

– Да! – Бражник улыбнулся во весь рот и с великой радостью ей напомнил: – Ты встала и во всю ивановскую заявила: «Меня зовут Любовь Чернушкина! Я не согласна с Ницше!»

Он засмеялся, визгливо, с причитаниями: «Меня зовут Любовь Чернушкина! Я не согласна с Ницше!»

Чернушкина махнула на него рукой и взяла садок, такой небольшой беленький садочек, и с удивлением посмотрела на содержимое. Там были утиные головы. Их разрезали вдоль, симметрично, так, чтобы у каждой половинки остался свой глаз и клюв, череп вскрыли, а есть нужно было мозги, маринованные утиные мозги.

– Это что? – шепнула она. – Кто это заказал?

– Это ты заказала, – хихикнула Аллочка. – Ты сказала: «и что-нибудь мясное».

– Все, все. – Бражник вытер слезы. – И ведь к чему я все это начал?

– Ницше! – я напомнила.

– Да, – он собрался. – Ницше! Так вот, Лиза болтала с Синицким, все уже замолчали, а Лиза засмеялась. Тогда профессор к ней обратился: «Мадемуазель! Мадемуазель в третьем ряду, вы тоже не согласны с Ницше?»…

– Как он угадал! – я перебила, нечаянно. – Лиза и была мадемуазель! Эта шляпка ее… Это ее перо страусиное… Перчаточки зеленые! Как я себе хотела такие же…

– Вот, он и сказал ей: «Мадемуазель», а она встает… Вы помните, как она встала?

– Да! – Чернушкина ответила. – Она сказала: «Воин уже отдохнул!» – и пузом вперед!

– Нет, нет, нет! – Бражник погрозил ей пальцем. – Она не так сказала. Она сказала: «Отчего же? Я согласна с Ницше». А потом встала, повернулась боком и скинула шаль, показала профессору свой живот и говорит ему: «Смотрите, воин уже отдохнул» – вот так она сделала. Актриса…

– И он ей сразу пятерку автоматом, – Аллочка это запомнила. – Говорит ей: «Несите зачетку», а сам аж покраснел!

– Подожди, подожди, слушай! Сейчас будет самое главное!

– Ах, еще только будет!

Чернушкина подстегнула:

– Сокращай, Бражник! Сокращай!

– Да! – Бражник взмахнул рукой, без рук он говорить не может. – Лиза вернулась на свое место, а Синицкий… Он же везде тянул свои лапы! Вы не поверите – он потрогал ее живот! Он спросил ее: «Можно?» – и сразу лапу положил, она даже и не успела ответить, а он сразу к ней всю пятерню! А потом он руку отдернул… Мне показалось, он испугался.

– Ребенок толкнул? – я подумала.

– А я и говорила, – Чернушкина воспряла духом. – Синицкий – страшное ссыкло.

– Я это очень хорошо запомнил! – Бражник торопился. – Мне самому хотелось потрогать, необязательно Лизу, не в этом дело… Мне всегда хотелось так же просто и легко потрогать девушку, но я не мог себе такого позволить, мне казалось это хамством. И вдруг Синицкий… Его рука на животе у Лизы… И она разрешила…

– Нахальство, Бражник, – второе счастье, – Чернушкина опять кого-то процитировала.

– Все говорили, что Синицкий мачо… – Бражник не мог успокоиться. – И я верил во все эти слухи. Да, он сам их распускал, но я-то принимал все за чистую монету! Мне даже сейчас противно, как вспомню его… Стоит в туалете, вытаскивает свой орган…

– Хватит!

– Он мог бы как-то спрятаться, зайти в кабинку… А он всегда у писсуара! Я, честно говоря, не могу сказать, действительно ли там было у него что-то особенное…

– Бражник! – Чернушкина дернула плечиком. – У тебя всегда были какие-то странные эротические фантазии. Ты мне как-то сказал: «Почитай «Сто дней Содома». Я, овца, открыла… Боже мой!