Тамбовские волки. Сборник рассказов - Олег Верещагин

— Ага, ты же знаешь, — Ленок заговорила было громче, покосилась на нас — я успел притвориться спящим, — ты же знаешь, у меня сон чуткий. А тут спала, как колода…

— И я тоже, — согласилась Светка. И вдруг сказала: — Ле-е-ен… а что если это… что если это — домовой?

— Кто-о-о-о?! — снова повысила голос и снова оглянулась на нас Ленка. — Ты чего, Светик, перенедоспала?!

— Ничего подобного, — Светка не обиделась. — Домовые есть, я точно помню. Я тогда ещё маленькая была и жила с родителями… — её голос немного потускнел. — Только я вот этого как раз и не помню. Ни где, ни как мама и папа выглядели… — она тряхнула головой. — Ну вот. Он посмотрел, что мы тут обживаемся, проснулся и решил нам помочь.

— Нет, ты не перенедоспала, — убеждённо заявила Ленка. — Ты недопереспала. Домовые какие-то…

— Ну а как ты эту фигню объяснишь? — спросила в голос теперь уже и Светка. — А что консервы из банки доедены, рыбные, а сама банка в мусорнике лежит?! Я проверила!

Завозился и чертыхнулся Тёмыч.

Я понял, что пора вставать.

* * *

Генок был одним из немногих, кто помнил, что его настоящая фамилия — Путин.

Вообще в самом этом факте ничего странного не было. Путиных в России намного больше, чем президентов. Просто в младших классах фамилия Генка так достала его самого, что он возненавидел её "исконного" носителя и её саму. И даже на произнесённое старшими — не откликался в принципе. Он был просто Генок. Обычный Генок. Чего вам ещё надо?

Он шёл по лесу почти без перерывов до трёх дня, пока не стало жарко, как в печке. Паутина липла к лицу и рукам, нудно позванивали комары. Пару раз ему казалось, что слышен гул моторов, но снова и снова он понимал, что обманулся.

Ему стало скучно и немного страшно от этой пустоты, жары и того, какой вокруг большой лес. Когда они — все четверо — стоя за околицей, договаривались, кто куда пойдёт, ему казалось, что это всё равно. А сейчас Генок начал думать — может, если бы он пошёл в другую сторону, то уже наткнулся бы…

На что бы наткнулся? Он как-то сразу вспомнил, что идёт война и опять прислушался. Нет, ничего.

Он попил из фляжки, но вода степлилась и отдавала чужими запахами — аспирином, пластмассой, ещё чем-то непонятным и неприятным. Генок вообще стал за последнее время очень чутко различать запахи, но сейчас только поморщился и брезгливо вылил воду в трухлявый пень. Вообще-то это было нерационально, но, как это часто бывает, нерациональность оказалась вознагражденной сразу — в небольшом распадочке, заросшем диким тёрном, Генок нашёл родничок. Из-под корней большого дуба пробивалась бесшумная маленькая струйка ледяной воды — и тут же исчезала непонятно где. Чавкая по мокрой земле кедами, Генок напился и наполнил фляжку. Подумал, напился снова и щедро вымазал руки и лицо холодной грязью. От комаров (надоели, паскуды!) и для маскировки.

И только потом увидел у корней того же дуба заткнутые под них утиную голову, какие-то перья и прочее.

Сперва Генок решил, что это работа какого-то зверя. Но только сперва, потому что голова была явно отрезана, да и перья — сощипаны. Кто-то, видимо, тоже набирал воды и спрятал всё это. Человек. Человек, который считает нужным прятаться.

Мальчишка прислушался и принюхался. Через полминуты его нос уловил слабый

запах дыма от костра…

…Мальчишка был обросший, волосы висели сосульками. Накидка из какой-то мешковины, под ней — майка, драные в никуда джинсы. Босой. Он сидел по-турецки и лопал жареную утку. Рядом лежали школьная поясная сумка с торчащими из неё магазинами, алюминиевая фляжка, ментовский АКС-74У со сложенным прикладом. Горел маленький и почти бездымный костерок. Жуя кусок утятины, мальчишка вскинул голову — и тут Генок его, как ни странно, узнал. И почти рассмеялся.

Это был Антон. Антон Басманов по прозвищу "Папик". Потому что его папик — большой чиновник в мэрии — и правда был крут, как три часа варёное яйцо, и Антон на это то и дело нажимал: "А у меня папик…" Жили они где-то недалеко от детдома, и во время вылазок в город Генок с Антоном иногда пересекались. Он вообще был невредный парень, только заносчивый, ну а детдомовских просто презирал, что тут сказать. Без злобы, но презирал. Поэтому многие старались у него не одалживаться и не угощаться за его счёт — а другие наоборот, липли. Это уж кто как.

Но вот такая встреча была не более возможна, чем учёба Папика в этом самом инкубаторе. В смысле, такого не могло быть в принципе.

Но было. Папик — в обносках, с голыми пятками, но с автоматом — сидел в лесу и ел жареную на костре утку. Как бы не соврать, но в окончательной победе русских Генок подсознательно уверился именно в этот момент.

Честно сказать, сперва Генок собирался что-нибудь такое ляпнуть, поинтересней. Но потом сообразил, что ответом вполне могут быть не слова, а самая обычная очередь из автомата. Поэтому, лёжа на животе за кустами, напряжённо раздумывал: а что же ему, собственно, говорить-то?!

* * *

Мальчишек было двое. Оба — лет по 15–16, чумазые, в маскировочных обносках и грязных, но несокрушимых берцах с двойной застёжкой, в ярко-зелёных беретах, с кое-каким снаряжением и с оружием. На поясах — штыки, у одного — АКС-74, у второго — незнакомый Саньке пулемёт с лентами. Они сидели под деревьями, отдыхали, но не переставали смотреть — каждый за спину товарищу.

Санька сидел за невесть как и когда попавшим в цнинские леса гранитным валуном и поглядывал вниз через кусты, как эти двое молчат и, тоже неподвижно сидя, смотрят по сторонам. Санька подумал, что Серёня был прав, когда утром сказал: а почему мы ведём себя так, как будто никого кроме нас на свете не осталось? Может, сначала надо поискать не врага, чтобы тупо его завалить, а других таких же лесовиков?

Да, Серёня умный пацан. Он был прав. Эти двое явно не были захватчиками — ни по возрасту, ни по внешности, ни по знакомым Саньке беретам. Такие носили мальчишки из тамбовской кадетки, с погранцовской роты.

Санька чуть переместил пулемёт. Он уже привык к тяжести MG и ощущал её, как присутствие хорошего друга. Но пулемёт хорошо, а двое парней-погранцов — лучше. Особенно ещё с одним пулемётом. Тем более, что они выглядели не напуганными и не прячущимися.

— Пацаны, — сказал он громко. И изумился — оба тут же оказались — перекатами — за ближайшими деревьями, из-за которых немедленно высунулись стволы. Деловито, быстро и почти бесшумно. — Пацаны, — уже растерянно повторил Санька, — я свой.

Конечно, это звучало глупо. Но потом послышался всё-таки не выстрел, а напряжённый голос, произнёсший бессмертную фразу:

— Свой своему поневоле брат… Эй, свой, из какого фильма слова?

— "Брат-2", — вспомнил Санька. И добавил: — Ну чего, поговорим? Есть о чём!

* * *

Стёпка Пеньков и Алёшка Барутов были кадетами-погранцами из тамбовского корпуса, предпоследний курс. Во время наступления "большого П", как они определяли

всё произошедшее, по корпусу саданули "томагавком", не пожалели. Уж что там и как там было — сложно рассказать, но кое-кто из оставшихся в живых кадетов побежал не к мамочке (а таких было много — наверное, одно дело в мирное время там учиться, а другое…), а драться. Бой на восточной окраине Тамбова был коротким, но яростным и кровопролитным. Конечно, не прорваться противник не мог по определению, но обошлось ему это дорого, хотя спонтанными защитниками никто не руководил. Мальчишки утащили с поля боя своего офицера-воспитателя, раненого в живот и голову, но он всё равно умер у них на руках. Потом видели, как полтора десятка попавших в плен раненых или контуженных защитников — ментов, каких-то гражданских, каких-то военных, двух кадетов с последнего курса — связанных побросали на дорогу и переехали танком. Туда и сюда.

Дальше был лес, скитания с выходами к населённым пунктам и дорогам и злой, отчаянной пальбой по всему, что этой пальбы заслуживало. Кадеты питались тем, что находили в лесу (тут у них шло удачней, чем у детдомовцев) или отбивали. Кстати, пулемёт Алёшки — "миними" — они тоже отбили, свой автомат Алёшка утопил в болоте недалеко от Галдыма, когда уходили от погони.

Санька слушал погранцов и кивал. Потом спросил, поглаживая плавный изгиб пулемётного приклада:

— Ну и это. Пацаны. Что дальше думаете делать?

— Побежим сдаваться, — мрачно ответил Стёпка. — Только носки "кометом" постираем и полосок себе на жопах нарежем, чтоб было издаля-а видать: свои, пиндосы.

Алёшка нехорошо засмеялся и тоже спросил:

— Ну а ты, человек мира? Ты чего делать думаешь?

— Да я не думаю, я делаю, — сказал Санька. Он решился. — Со мной пойдёте?

— А пошли ты с нами, — удивился Стёпка. — Не один хрен?

— Не один, — покачал головой Санька. — У нас это. Типа базы есть.

* * *

Я шёл и размышлял, почему мы ведём себя так, как будто тут никого, кроме нас нет?