Владлен Бахнов - Владлен Ефимович Бахнов

Но вернемся к «шестнадцатой полосе». Отец стоял, что называется, у ее истоков. Много лет спустя он не без само-иронии напишет: «Нас было человек 15, и я себя чувствовал поначалу в этой компании неуютно, потому что был самым пожилым и опытным по части перестраховки литератором. Я уже знал, какой рассказ может пройти, а какой — нет И первой, а может быть, и главной удачей нашего отдела было то, что руководить им стали не такие наученные горьким опытом перестраховщики, как я, а молодые отчаянные Витя Веселовский и Илья Суслов».

Не знаю, как там насчет «перестраховщиков», но представить себе отца в роли руководителя, пусть даже самого прогрессивного, я, как ни тужусь, действительно не могу. Он не любил и, я думаю, не очень-то и умел общаться с начальством.

Ему вообще было трудно с людьми, лишенными чувства юмора, а тем более — с оставляющими его за дверями своего кабинета. Фразу типа: «А я вам как коммунист коммунисту заявляю, что в этом рассказе нет ничего недозволенного!», которую, случалось, побагровев, бросал очередному дежурному редактору Веселовский (и которая, кстати, иной раз действовала лучше любых аргументов), — такую вопиюще шаблонную фразу он вряд ли способен был бы произнести, даже если бы и числился коммунистом.

Достоинство это или недостаток — не знаю. Жить, во всяком случае, это не помогало.

Как бы то ни было, в пору расцвета «шестнадцатой полосы» отец был едва ли не самым многопечатаемым на ней автором. Да даже и без «едва ли». Тогдашнюю популярность этой «полосы» можно сравнить разве что с нынешней славой Аллы Пугачевой — выступления «Клуба 12 стульев», я уже говорил, собирали целые стадионы.

Соответственно гремело и папино имя.

Несколько лет он работал, как говорится, для души.

В 70-м вышла его книга «Внимание: АХИ!», которую составили «фантастические» рассказы и повесть «Как погасло солнце». Оформлял книгу уже сильно опальный к тому времени Вадим Сидур. Обложка была бумажная, и тираж по тем представлениям крошечный — каких-то 30 тысяч, и раскупили ее мгновенно.

И тут я не могу не вспомнить случай, который произошел много позже, в раннеперестроечные уже времена. Познакомили меня с нашим бывшим соотечественником — года на три старше меня парень, программист, живет в Штатах, приехал сюда посмотреть, что и как, вспомнить молодость. Тогда подобные визитеры были еще редкость. «Как — поразился он, — так вы — сын Бахнова? Того самого?!» «Какого, — спрашиваю, — «самого»?» Отца к той поре уже почти не печатали, правда, какое-то время назад он писал с Гайдаем сценарии для его фильмов, — но кто же помнит фамилии сценаристов? «Ну как же, Дино Динами, Огогондия — «Как погасло солнце»… Это ведь его повесть?» — «А в чем дело?» — «Да я же ее чуть ли не наизусть помню! У меня ее на ночь брали, очередь выстроилась, чуть было не зачитали. Я с собой почти ничего не взял, а ее хотел провезти, только не удалось — на таможне отобрали, тогда, помните, увозить разрешалось книги только до семьдесят пятого года».

Книга, а особенно повесть проскочила действительно чудом. Спохватившись, заведующего редакцией чуть ли к не уволили, а ведущий редактор получила выговор.

В «Новом мире» книгу отрецензировали положительно.

Открою маленький секрет. Первоначально «Как погасло солнце» было не повестью, а сценарием фильма. Отец вообще очень любил Чаплина, а особенно — «Великого диктатора». Думаю, воспоминания об этом фильме, виденном на каком-нибудь закрытом просмотре, были одним из тех моментов, что вдохновили его на создание собственной комедии о диктаторе. Времена как раз были обнадеживающие — 65-й — 66-й годы, отчего бы не попробовать?

Заявку приняли. Ставить фильм должен был Вениамин Дорман. Но тут как раз прогремел процесс Синявского и Даниэля, обрушился XXIII съезд партии — ветры переменились. Сценарий долго мурыжили и в конце концов зарубили.

Не знаю, как папе с Дорманом, а мне этот фильм как-то даже приснился. Успех наверняка был бы грандиозным.

Впрочем, еще вернее фильм бы положили на полку. А студию лишили бы премии. Так что чиновники, ведавшие прохождением сценариев, вполне могли бы поставить себе галочку в графе «забота о людях».

Почему того же самого не произошло с книгой? Выручил Мао, великий кормчий. С Китаем у нас тогда были отношения на грани «первой социалистической» войны. Папе предложили срочно окитаить повествование. Китайте, дескать, пока не поздно! Сравнивая текст в книге и в рукописи. я действительно нашел там «китайский след»: слова «порция мороженого» отец заменил на «чашку риса». Хуже досталось Сидуру: диктатора с именем европейца ему пришлось изобразить с монгольской бородкой и узкими глазками…

Когда книга вышла, Зиновий Гердт (их с папой словесные дуэли или, точнее сказать, состязания в остроумии, ей-богу, стоили того, чтобы записать на видео, только вот о штуках таких в те годы еще и не мечтали) дал почитать ее Образцову. Прославленный кукольник пришел в восторг: «Сейчас, сейчас будем ставить «Как погасло солнце»! Немедленно делаем пьесу, где тут у нас договор?!»

Увы, как говорится, и ах… Сергей Владимирович тоже, видать, не чужд был известных иллюзий.

Куда там! Надвинулись глухие семидесятые, уже стало поздно пускать рис в глаза.

Что до материальных дел. то гонорар за «АХИ» ушел на долги, и. кроме тоненьких «крокодильских» брошюрок, впереди ничего не маячило.

И тут отец встретил Гайдая. То есть буквально на улице, дорогой в магазин. Гайдай предложил ему распить бутылочку коньяка, а заодно спросил, не согласится ли он взяться за сценарий «Двенадцати стульев».

Так началось их многолетнее сотрудничество. «Двенадцать стульев», «Иван Васильевич меняет профессию», «Не может быть!», «Инкогнито из Петербурга», «За спичками», «Спортлото-82» — по фильму каждые два года.

Кроме последнего, все так или иначе — «по мотивам».

Только несведущие люди могут полагать, будто в творческом плане над экранизацией работать легче, чем над оригинальным сюжетом.

Но в смысле прохождения цензуры — действительно легче. Хотя и к экранизациям она будь здоров как цеплялась — сколько смешных ходов и реплик загублено хоть в тех же «Двенадцати стульях» и «Иване Васильевиче»! — но все же не так, как к «оригинальным» сценариям.

Это понимали оба соавтора. Обращение к чужим произведениям было во многом вынужденным. Но вот что я хотел бы заметить.

В упомянутом уже предисловии Б. Сарнов цитирует папину поэму, написанную в 1945 году и представлявшую собой откровенное подражание знаменитому в те поры «Рыжему Мотеле» Уткина. Там были главы: «Мотеле в «Молодой гвардии», «Мотеле студент». «Мотеле