ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ - Виктор Тихомиров

Сидор Сидорович обнаружил вдруг необычайную сноровку, мышцы его раздулись, ладони стали как клещи, из которых было не вырваться, да, пожалуй, и не стоило: по всему судя, дело свое они знали туго. Плавность движений исчезла, руки педагога сделались тверды и непреклонны. Все действие приобрело упорядоченный вид.

Малиновая пустота становилась все более фиолетовой, рассекаемой лимонными вспышками, возникавшими не то от неисправного электричества, не то от соприкосновения изогнутой девичьей шеи с пушистым темным завитком.

У Раи почти вдруг возникло осязаемое представление, что она — Египетский сфинкс, гордо созерцающий соседствующую пирамиду. Причем, сфинкс увеличивающийся, растущий от воздействия равномерных подземных толчков, которые выталкивали из-под нее еще одну пирамиду, и нужно было или поглотить ее или расколоться на части. Взгляду школьницы открылась большая окрестность Египта и, кажется, вот-вот она должна была увидеть весь Египет у ног своих. Он оказался так велик, что у девочки захватило дух.

Сидор же Сидорович почувствовал, что в его голову, сквозь темя плавно влетела шаровая молния, роняющая редкие искры. Молния коснулась изнутри переносицы и взорвалась.

Когда молекулы его мозга вновь собрались в целое, первое, что он увидал перед мысленным взором, был уже упомянутый зал народного суда.

— Ничего не хотим слушать! — гневно отчеканивала женщина-судья, сопровождая слова кузнечными взмахами руки. — Таких казнить надо! Казнить! Казнить! И казнить!

— Меня черт толкнул! — жалобно возражал учитель, ища вокруг хотя бы один сочувственный взгляд.

— Так может вы и в Бога верите? — хищно поинтересовалась судья, и глаза ее сощурились, сойдясь при этом на переносице и превратившись в единственный, как у циклопа горящий глаз.

— Верую! — опрометчиво соврал учитель…

…

— Что, что это было с вами, Сидор Сидорович? — вернул учителя к реальной жизни не особо смущенный голос школьницы.

— Рая, ты меня в гроб вгонишь! — забормотал педагог, принимая более вертикальное положение, чтоб застегнуть ремень и подтянуть съехавший нарукавник. — У меня из-за тебя помутнение разума случилось!

Он предупредительно нагнулся к полу и подал ученице отцепившуюся резинку. При этом его еще раз бросило в жар от увиденных Раиных ног.

— Папе не говорить? — с некоторым цинизмом в голосе спросила девочка, — Как вам не стыдно, вы же учитель, обещали опыт объяснить, а сами…?

— Ну да, конечно, конечно стыдно! — облегченно и обрадовано затараторил педагог, — Да я, знаешь, такое тебе еще объясню, что и во сне никогда не привидится. У меня же знаний полная голова! — убедительно стукнул он себя по лбу, — Жизнь ведь длинна! Причем, одной только тебе эти тайны раскрою и никому больше! — опять потянулся он к девочке, запоздало зыркнув глазом на дверь — заперта ли.

— Я так люблю химию! — подняла Рая на учителя ослепительный взор, и твердо отводя его руку, — У меня на вас вся надежда.

— Будешь химиком, даю слово! — запальчиво пообещал учитель, подтверждая сказанное особым шевелением своих мелкобуржуазных усов. — Посмотри-ка, что получилось, — достал он пинцетом значок из противня. — Аналогично любую форму можно создать! Ордена, знаки, монеты!

— Вот здорово! — обрадовалась школьница и вдруг довольно фамильярно, шлепнула учителя по заду.

Тень неудовольствия пробежала у того по лицу.

— Рая, ты только на людях, пожалуйста, так вот не хлопни меня. Посадят ведь, глазом не моргну. А ведь я не виноват, что ты такая красивая уродилась мне на горе. Иначе, разве б я решился руки без спроса распускать? Папа — полярник у тебя, я слышал, орденоносец? Он и засадит.

— И очень просто, — подтвердила школьница, — у него связи такие, вы бы знали!

Рая достала остальной шоколад и, отломив, протянула часть озадаченному химику. Оба уселись на лабораторный стол и, свесив ноги, в задумчивости принялись его грызть.

9

Вечером наконец-то произошла торжественная встреча полярника с домашними. Все разместилось на свои места. Закуска и выпивка на большом круглом столе. Хлопочущая нарядная жена, обрызганная духами «Красная Москва», приглашенные соседи.

Из соседей поглядеть на героя явились: крупная женщина, с навсегда прилипшей к губе папиросой и в китайском шелковом халате. Муж ее, расчетливый интеллигент, пьющий, и поэтому сразу прицелившийся сесть между непьющим сослуживцем Поликарпа и его несовершеннолетней дочерью, дабы обеспечить себе возможность, при известной ловкости, пить за троих. Руки его в нетерпении взлетали трепетно над столом, но тотчас опускались пока, под воздействием хорошего воспитания и невозможностью наливать первым.

По другую сторону матери уселся их сын, лоботряс лет пятнадцати, награждаемый то и дело материнскими профилактическими затрещинами. Была еще пригожая дама в пиджаке с ватными плечами и перманентом, в которую немедленно впился взглядом Поликарпов друг, плюс несколько неопределенных лиц.

Рая с матерью горделиво сидели по бокам от отца. Рая то и дело вставала с табурета, чтобы переворачивать и менять пластинки на патефоне. Чучело пингвина, сохранившее в глазах смертный ужас, возвышалось на тумбочке у буфета и недоуменно созерцало происходящее.

Взрослые дружно выпивали, произнося краткие тосты и, на всякий пожарный, здравницы вождям. Мелодично звенели бокалы. Орден на отцовском лацкане тоже, кажется, слегка позванивал.

Друг-военный попросил даму в пиджаке передать ему салату. Та с энтузиазмом принялась исполнять просьбу, военный же взял руководство:

— И селедочки тоже попрошу из ваших прелестных ручек!

— Ради Бога, — громко ответила та, радостно вспыхнув.

— А я вот везде побывал, всю землю облазал и небеса облетал, а Бога не видел! — заявил глава семейства, будто кто за язык его потянул. — Кругом, где ни копни, одна только химия. И Бог, я полагаю, какая-нибудь тоже химия мозга. Химическое соединение, — уточнил он.

— Раечку учитель химии больше всех хвалит! — похвасталась невпопад мамаша, — дополнительно занимается с ней.

— Каких лет? — пьяно поинтересовался отец.

— Да перекрестись ты! — возмутилась мать, — чего еще выдумал?

— Я жизнь знаю. Принесет тебе в подоле, вот и все занятия, — не без прозорливости настаивал летчик, — ты только посмотри на эту кровь с молоком! Таких теперь больше не делают! Одна грудь, так не уступит…, — воскликнул было он запальчиво, но получил звонкого леща от супруги.

«Звонко и как-то весело, жена оплеуху отвесила!» — пришла на ум полярнику поэтическая строка и тут же улетучилась, чтоб через много лет еще раз прийти на ум настоящему поэт[1].