Секционный зал номер четыре - Стивен Кинг

— Вспомни, где они его нашли, — откликается она от дальней стены секционного зала. Одну песню «Роллинги» допели, следующую еще не начали, поэтому я четко слышу в его голосе лекторские интонации. — Поле для гольфа. Вторая половина летнего дня. Я бы не удивилась, если бы термометр показал девяносто восемь и шесть десятых.

— Конечно, конечно, — голос обиженный, как у наказанного ребенка. — На пленке это будет звучать странно, не так ли? — Перевод: «Послушать пленку, так я круглый дурак?»

— Ничего странного, обычное практическое занятие. Собственно, так оно и есть.

— Хорошо, отлично. Поехали дальше.

Его обтянутые резиной пальцы раздвигают мне ягодицы, движутся вниз, к бедрам. Я бы напряг мышцы, будь у меня такая возможность.

«Левая нога, — я посылаю ему телепатический сигнал. — Левая нога, Пити-бой, левая голень, видишь?»

Он должен видеть, должен, потому что я чувствую, чувствую, это место пульсирует болью, как после укуса пчелы или укола, сделанного неумехой медсестрой, которая вместо вены впрыскивает содержимое шприца в мышцу.

— Известно, что играть в гольф в шортах — идея не из лучших, и субъект — наглядное тому подтверждение, — говорит он, и я желаю ему родиться слепым. Черт, может, он и родился слепым, ведет он себя так, будто глаз у него нет. — Я вижу множество укусов насекомых, царапины…

— Майк говорит, что его нашли в кустах, — подает голос Арлен. От нее столько шума. Такое ощущение, что она моет посуду в кафетерии, а не раскладывает предметные стекла и карты. — Предполагаю, у него случился инфаркт, когда он искал мяч.

— Ага…

— Продолжай, Питер, все у тебя идет хорошо.

Я нахожу, что с этим утверждением можно поспорить.

— Ладно.

Вновь прикосновения и нажатия. Нежные. Возможно, слишком нежные.

— Укусы москитов на левой голени выглядят воспаленными, — его прикосновения остаются нежными, но пульсирующая боль усиливается до такой степени, что я бы закричал, если б мог кричать, а не едва слышно бубнить. И тут мне приходит в голову мысль о том, что моя жизнь зависит от времени записи «Роллинг стоунз», которую они слушают… я полагаю, это кассета, а не си-ди, на последнем одна песня сразу следует за другой. Если запись закончится до того, как они начнут резать меня… если я смогу пробубнить что-нибудь достаточно громко и один из них услышит меня прежде чем они перевернут кассету…

— Я, возможно, захочу взглянуть на эти укусы после общего вскрытия, — говорит она, — хотя если наше предположение насчет его сердца верно, нужды в этом не будет. Или… ты хочешь, чтобы я взглянула на них прямо сейчас? Они тебя тревожат?

— Нет, это обычные укусы москитов, — лопочет этот болван. — Здесь они крупные москиты. У него пять… семь… восемь… почти дюжина укусов только на левой ноге.

— Забыл, куда пошел.

— Куда, может, и не забыл, а вот захватить «дигиталин» точно не удосужился, — отвечает он и они на пару смеются отменной для секционного зала шутке.

На этот раз он переворачивает меня сам, должны быть, вне себя от счастья, поскольку может продемонстрировать силу накачанных в тренажерном зале мышц, пряча от посторонних глаз укусы змеи в обрамлении москитных укусов. Я вновь, не мигая, смотрю во флуоресцентные лампы. Пит отступает на шаг, исчезает из моего поля зрения. Стол начинает наклоняться, и я знаю, почему. Когда они меня вскроют, жидкость потечет вниз, в специальные сборники у изножия. Чтобы центральной лаборатории штата в Огасте было, что анализировать, если при вскрытии возникнут какие-то вопросы.

Я концентрирую волю и усилия на том, чтобы закрыть глаза, пока он смотрит на мое лицо, но не могу даже дернуть веками. Во вторую половину этой субботы я хотел всего лишь пройти восемнадцать лунок, а вместо этого превратился в Спящую Красавицу с волосами на груди. И никак не могу отделаться от мысли: а что буду чувствовать, когда они ножницы вонзятся мне в живот?

Пит держит в одной руке какой-то листок. Сверяется с ним, откладывает в сторону, начинает говорить в микрофон. Голос его звучит увереннее. Он только что поставил самый неправильный диагноз в своей жизни, но не знает об этом, а потому нисколько не сомневается в том, что все идет, как положено.

— Я провожу это вскрытие в пять часов сорок девять минут пополудни, в субботу, 20 августа 1994 года.

Он оттягивает мои губы, смотрит на губы, как человек, подумывающий о покупке лошади, затем тянет вниз мою челюсть.

— Хороший цвет, — комментирует он, — и никакого петехиального кровоизлияния на щеках, — очередная песня заканчивается и я слышу щелчок: он наступает на педаль, останавливающую запись. — Можно подумать, что этот парень все еще жив.

Я изо всех сил бубню, но в этот самый момент доктор Арлен что-то роняет, по звуку, подкладное судно.

— Как бы он этого хотел, — смеется она. Он ей вторит и в этот момент я желаю им заболеть раком, неоперабельным и вызывающим длительные страдания.

Он наклоняется над моим телом, ощупывает грудь («Никаких синяков, припухлостей, других внешних признаков инфаркта», — оглашает он результаты — большой сюрприз), потом пальпирует живот.

Я рыгаю.

Он смотрит на меня, глаза округляются, челюсть чуть отвисает, и я вновь отчаянно пытаюсь бубнить, зная, что он не услышит меня: уже пошла песня «Начни со мной сначала». Но очень хочется думать, что бубнение вкупе с рыганием прочистят ему мозги, убедят, что вскрывать он собирается отнюдь не труп.

— Извиняюсь за тебя, Гоуви, — доктор Арлен, эта сука, подает голос, стоя за моей головой, и хихикает. — Будь осторожен, Пит, у посмертной отрыжки отвратительный запах.

Он театральным жестом разгоняет воздух перед собой, потом возвращается к прерванному занятию. Практически не касается паха, походя отмечая шрам на правой ноге, который с задней стороны бедра переходит на переднюю.

«Не заметил важную подробность, — думаю я, — возможно, потому, что она находится выше, чем ты смотришь. Невелика беда, мой дорогой Пляжный Мальчик, но ты также упустил из виду, что Я ЖИВОЙ, а вот это уже катастрофа!»

Он продолжает наговаривать в микрофон, по голосу чувствуется, что он осваивается в новой для себя обстановке (напоминает голос Джека Клугмана из «Куинси, М. Э.»), и я знаю, что у его напарницы, которая стоит у меня за головой, Полианны местного врачебного сообщества, нет мыслей о том, что ей придется перематывать назад пленку с записью этой части «практического занятия». Если не считать одного пустяка: первый труп, который он собирается вскрывать, живой человек, у Пита отлично все получается.

Наконец, он говорит: «Полагаю, я готов перейти к следующему этапу», — в голосе, правда, проскальзывает сомнение.