Под покровом небес - Пол Боулз

— Есть три девушки родом с гор, из места неподалеку от родных краев Марнии, и зовут их Утка, Мимуна и Айха. — Не сводя с Порта больших ласковых глаз, Марния медленно покивала головой в знак одобрения. — Они отправляются искать счастья в Мзаб. Большинство девушек с гор отправляются в Алжир, Тунис или сюда, чтобы заработать денег, но эти девушки больше всего на свете хотят только одного. Они хотят пить чай в Сахаре. — Марния продолжала кивать; она следила за рассказом исключительно по названиям мест, которые упоминал Смаил.

— Понятно, — сказал Порт, который понятия не имел, смешная эта история или трагическая; он был вынужден внимательно слушать, чтобы вовремя сделать вид, что он по достоинству оценивает рассказ — так, как она от него явно того ждала. Он лишь хотел, чтобы рассказ был коротким.

— Мужчины в Мзабе все, как один, уродливые. Девушки танцуют в разных кафе Гардайи, но им всегда грустно; они по-прежнему хотят пить чай в Сахаре, — Порт опять взглянул на Марнию. Выражение ее лица было абсолютно серьезным. Он снова кивнул. — Так проходит много месяцев, и они все еще в Мзабе, и им очень, очень грустно, потому что мужчины там все уродливые. Страх уродливые, как свиньи. И они платят бедным девушкам недостаточно денег, чтобы те могли отправиться пить чай в Сахару. — Всякий раз, когда Смаил произносил слово «Сахара», выговаривая его на арабский манер с сильным ударением на первом слоге, он прерывался и мгновение медлил. — И вот однажды появляется Таргуи. Он высокий и красивый, он на прекрасном мехари; и он обращается к Утке, Мимуне и Айхе и рассказывает им о пустыне, в которой живет, о своем крае, и они слушают его с широко открытыми глазами. Потом он говорит: «Станцуйте для меня». И они танцуют. Потом он занимается любовью со всеми тремя и дарит серебряный слиток Утке, серебряный слиток Мимуне и серебряный слиток Айхе. На рассвете он садится на своего мехари и уезжает на юг. И после этого им становится очень грустно, и мужчины в Мзабе кажутся им еще уродливее, и в мыслях у них один высокий Таргуи, который живет в Сахаре.

Порт закурил; затем, заметив выжидательный взгляд Марнии, протянул ей пачку. Она взяла сигарету и грубыми щипцами элегантно поднесла пылающий уголь к ее кончику. Тот мгновенно загорелся, после чего она передала сигарету Порту, взяв в обмен его. Он улыбнулся ей. Она едва заметно поклонилась.

— Так проходит много месяцев, а у них все еще не хватает денег, чтобы отправиться в Сахару. Они сохранили свои серебряные слитки, потому что все трое влюблены в Таргуи. И им всегда грустно. Однажды они говорят: «Мы так и закончим свои дни — всегда грустные, не выпив чая в Сахаре, — так что нам все равно надо ехать, пусть и без денег». И они складывают свои деньги, добавляют к ним серебряные слитки и покупают заварочный чайник, поднос и три стакана и билеты на автобус до Эль-Голеа. И там у них остается совсем мало денег, и они отдают их баххамару, который ведет свой караван на юг Сахары. И они идут вместе с караваном. Однажды вечером, на закате, дойдя до великих барханов, они думают: «Теперь мы в Сахаре; приготовим чай». Выходит луна; все мужчины, кроме часового, спят. А часовой сидит с верблюдами и играет на флейте. — Смаил пошевелил пальцами перед своими губами. — И вот, Утка, Мимуна и Айха тихо уходят, неся поднос, чайник и стаканы. Он хотят найти самый высокий бархан, чтобы оттуда можно было увидеть всю Сахару. Тогда они приготовят чай. Они идут долго-долго. Утка говорит: «Я вижу высокий бархан». И они идут к нему, и взбираются на вершину. Там Мимуна говорит: «Я вижу другой бархан. Он гораздо выше, оттуда будет видно все как на ладони до самого Ин-Салаха». И они идут к нему, и он действительно гораздо выше. Но когда они забираются наверх, Айха говорит: «Смотрите! Вон самый высокий бархан. Оттуда мы сможем увидеть Таманрассет, где живет Таргуи». Уже взошло солнце, а они все еще продолжали идти. В полдень им стало очень жарко. Но они дошли до бархана и стали подниматься на него. Они взбирались и взбирались, и когда забрались на самый верх, то очень устали и сказали: «Немного отдохнем, а потом приготовим чай». Но сначала они расставили поднос, чайник и стаканы. Потом они легли и уснули. А потом, — Смаил сделал паузу и посмотрел на Порта, — много дней спустя мимо проходил другой караван, и один человек заметил что-то на вершине самого высокого бархана. И когда они подошли посмотреть, то нашли Утку, Мимуну и Айху; девушки лежали там в тех же позах, в каких легли спать. И все три стакана, — он поднял свой маленький чайный стакан, — до краев были полны песка. Вот так они выпили чай в Сахаре.

Наступило долгое молчание. Это был явно конец истории. Порт посмотрел на Марнию; она по-прежнему кивала головой, не сводя с него глаз. Он решил отважиться на замечание.

— Это очень грустная история, — сказал он. Она тут же переспросила у Смаила.

— Gallik merhmoun bzef[20], — перевел Смаил.

Она медленно прикрыла глаза, не прекращая кивать.

— Ei oua![21] — сказала она, открыв их снова. Порт быстро повернулся к Смаилу:

— Послушайте, уже очень поздно. Я хочу договориться о цене. Сколько я должен ей заплатить?

Смаил выглядел возмущенным.

— Нельзя вести себя так, будто вы имеете дело со шлюхой! Ci pas une putain, je t'ai dit![22]

— Но если я останусь с ней, то я ей заплачу?

— Естественно.

— Тогда я хочу договориться о цене сейчас.

— Друг мой, я не могу сделать этого для вас.

Порт пожал плечами и встал:

— Я ухожу. Уже поздно.

Марния быстро переводила взгляд с одного мужчины на другого. Затем, очень ласковым голосом, она сказала несколько слов Смаилу. Тот нахмурился, однако покинул шатер.

Они легли на кушетку. Она была очень красивой, очень послушной, очень сообразительной, и тем не менее он ей не доверял. Она не согласилась раздеться полностью, но в деликатных жестах ее отказа он уловил предельную уступчивость, добиться которой требовалось лишь время. Будь у них время, она доверилась бы ему; этой же ночью он мог получить только то, что с самого начала воспринималось как должное. Он поразмыслил над этим, пока лежал, глядя в ее невозмутимое лицо, вспомнил, что через день-два отправляется на юг, мысленно призвал удачу и сказал себе: «Лучше что-то, чем ничего». Марния перегнулась и пальцами затушила свечу. На какое-то мгновение воцарилась полная тишина, полный мрак. Потом он почувствовал ее пальцы у себя на шее и прикосновение губ ко лбу.

И почти сразу же вдалеке завыла собака. Сначала он не услышал воя, а когда услышал, тот встревожил его. То была неподходящая музыка для такого момента. Вскоре он поймал себя на том, что воображает, будто Кит молча наблюдает за ним. Фантазия подействовала: скорбный вой перестал его отвлекать.

Не более чем через четверть часа он приподнялся и, заглянув за завесу, всмотрелся в колыханье шатра: было еще темно. Вдруг ему захотелось уйти. Он сел и стал собирать одежду. Две руки незаметно подкрались опять и обвились вокруг его шеи. Он решительно отстранил их, подарив на прощанье пару игривых шлепков. Затем появилась только одна рука; вторая скользнула к нему под пиджак, и он почувствовал, как его грудь отзывается на ее поглаживанья. Какое-то едва уловимое ложное движение заставило его дернуться и схватить ее кисть. Ее пальцы уже сжимали бумажник. Он выхватил его и толкнул ее обратно на кушетку.

— А-а! — завопила она, очень громко.

Он вскочил и с шумом бросился пробираться сквозь отделявшую его от выхода груду вещей. На этот раз она крикнула отрывисто. В соседнем шатре послышались голоса. Порт выбежал наружу, все еще держа бумажник в руке, резко повернул влево и помчался к стене. Он дважды упал, один раз споткнувшись о камень, другой — потому что земля под ним неожиданно ушла вниз. Поднявшись после второго падения, он увидел мужчину, который приближался с одной из сторон, чтобы отрезать его от лестницы. Мужчина хромал, но очень быстро приближался. Ему удалось успеть первым. На протяжении всего пути вверх ему казалось, что кто-то у него за спиной вот-вот схватит его за ноги. Его легкие были сплошным кульком боли, готовым лопнуть в одну секунду. Перекошенный рот зиял, зубы стучали, и с каждым вдохом между ними со свистом врывался воздух. Наверху он обернулся, схватил большой валун, который никак не мог оторвать от земли, наконец каким-то чудом поднял и обрушил вниз. После чего сделал глубокий вдох и побежал вдоль парапета. Заметно светлело; безукоризненно серая ясность разливалась по небу, поднимаясь из-за лежавших на востоке низких холмов. Ему не убежать далеко. Кровь пульсировала у него в голове и в шее. Ему никогда не добраться до города. Со стороны дороги, уводившей из долины, высилась стена, которую ему никогда не преодолеть. Но вот впереди, шагах в двухстах, в ней показался небольшой пролом, а состоявший из слипшейся грязи и камней скат служил отличной приступкой. Очутившись по ту сторону, он повернул в направлении, откуда только что приковылял, и, задыхаясь, стал поспешно карабкаться вверх по склону холма, усеянного плоскими каменными плитами. То были мусульманские надгробья. Наконец он присел, уронив голову на руки и отдавая себе отчет сразу в нескольких вещах: боль в голове и груди, где-то по дороге выроненный бумажник, громкий стук сердца, который, однако, не помешал ему минуту спустя расслышать внизу на дороге возбужденные голоса преследователей. Он поднялся и, пошатываясь, пошел вверх, перешагивая через могилы. Наконец он достиг точки, откуда холм обрывался в противоположную сторону. Здесь он почувствовал себя в большей безопасности. Но с каждой минутой приближался рассвет; его одинокую, бредущую по холму фигуру будет легче теперь заметить издали. Он вновь пустился бегом, на этот раз вниз по склону, все время в одном и том же направлении, пошатываясь и не поднимая головы из страха упасть; так продолжалось довольно долго; наконец кладбище осталось позади. Он добрался до возвышенности, покрытой кустами и кактусами; отсюда открывалась вся местность. Он забрался в кусты. Было необычайно тихо. Небо побелело. Время от времени он высовывался из своего укрытия и осматривал окрестности. Так что когда взошло солнце, он увидел, выглянув между двумя олеандрами, как его алые лучи отражаются на искрящейся солью себхе, на многие мили раскинувшейся между ним и горами.