Вестник беды. Islama nox - Исмаиль Кадарэ

«Аллах хранит меня», — пронеслось в мыслях. Аллах действительно хранил его. Ведь в тот миг, когда он приблизился к самому краю пропасти, Аллах привел его сюда, посадил за этот стол, чтобы спасти. Вот вернется домой, сразу же пойдет в старую теке,[3] а потом — к усыпальнице дервиша Али, чтобы снять с себя эту напасть. Он будет усердно молиться по пять раз на дню, как пристало правоверному мусульманину.

Было поздно, когда постояльцы поднялись наконец из-за стола. «Спокойной ночи!» — говорили они друг другу, прикладывая руку к груди. «Спокойной ночи!» — бормотал растроганный Хаджи Милети.

Освободившись от мучивших его сомнений, счастливый, направился он в свою комнату. Перед сном молился дольше, чем обычно. Шептал старые молитвы, которые не вспоминал годами. Но сон, как и в прошлую ночь, был тягостным, беспокойным. Во сне его преследовала желтая луна, которая, как рана, разъедала спину Мраморного моря, и этот кошмар преследовал его целую ночь. Несколько раз он просыпался, шептал: «Спаси, Всевышний!» — и засыпал вновь. Утром он проснулся с головой тяжелой, точно свинец.

VIII

С каждым днем все больше холодало. Чем дальше он продвигался, тем выше и выше казалось ему небо. Оно словно хотело оторваться от грешной земли.

Хаджи Милети оставлял позади один за другим города и поселки Албании. Налегке мулы двигались намного быстрее. Да и стражников, которые раньше замедляли ход каравана, теперь не было. На душе посветлело, и дорога показалась Хаджи Милети намного приятней.

В Дурресе, Эльбасане, а затем и в Охриде он отметил про себя, что женщины встречались ему на улицах гораздо реже. Видимо, фирман все же вступил в силу. Он почувствовал, как что-то кольнуло его в сердце. Почему-то он считал, что это случится гораздо позднее, когда он будет уже дома, а это значит, что у него не будет случая убедиться в этом самому. Однако в здешних краях фирман, видимо, уже действовал. Оно и понятно: в городах, куда караван доставил чадру раньше, фирман раньше вступил в силу.

И чем ближе был дом, тем заметнее становилось отсутствие женщин на улицах. «Эта осень будет осенью без женщин, — подумалось ему. — И наступившая зима будет зимой без них. А вслед за зимой такими же будут все зимы, все весны…»

Хаджи Милети старался не думать об этом, но не мог. Мир казался ему холодным, серым, застывшим, как во время затмения. И те редкие женщины, которые попадались ему на глаза, тоже казались холодными. Притихшими, погрустневшими были и мужчины. Это оледенение, это запустение ощущалось и в них.

Хаджи Милети почувствовал, что его душу вновь охватывает то смятение, которое он недавно с таким трудом преодолел. Но тщетно пытался припомнить он все сказанное за столом на том постоялом дворе в Шкодре. Его недавние собеседники казались ему призраками, привидевшимися во сне, едва различимыми, бледными тенями.

И каждый раз, когда на дороге встречалась ему девушка или женщина с открытым лицом, он думал о том, что она, возможно, станет последней. И даже если ему как караванщику придется еще раз проделать этот путь, он никогда больше их не увидит. Люди печалятся, когда отцветают розы, когда увядают лилии. Но это — мимолетное огорчение, поскольку исчезают они на несколько месяцев. А представьте, если бы людям сказали: полюбуйтесь на эти розы, они — последние. Аллах повелел, чтобы никогда больше не росли они на этой земле. Что тогда?

То же происходило с женщинами. Могло случиться, что он вновь прибудет в эти края с грузом золота или ковров и не увидит их больше. Всех их поглотит ночь. И эту чуму привез сюда он.

Тщетно старался Хаджи Милети рассеять свою печаль. Разве он издал этот фирман о ношении чадры? Да и кто он такой? Мелкая сошка, простой караванщик, подневольный человек. Но оправдания эти принимал лишь разум, сердце их отвергало. Внутренний голос словно нашептывал ему: не случайно же именно тебя выбрали для этого дела. И в его сознании, непривычном к такого рода терзаниям, вина приобретала невиданные размеры. Ведь он причинил это зло. Это он тянул за собой эту черную завесу, переходя из города в город, из села в село. Он — сатана с черной отметиной, нечистый, затмивший луну. Их ненависть никогда не даст ему покоя. «Бежать, спасаться! Иначе они поймут, кто я такой и что привез сюда. Они бросятся мне вслед, догонят и придушат. А не догонят, так меня настигнут их проклятия». Вот о чем думал Хаджи Милети, беспокойно оглядываясь на дымок над трубами остающихся позади городов. А в городах этих на десятке балканских языков говорилось лишь об одном — о чадре. Ведь случались же раньше и солнечные, и лунные затмения. А теперь было иное затмение. Затмение женщин. И весь мир содрогнулся и оцепенел.

Так, в полудреме, он продолжал свой путь и вот, очнувшись от размышлений, вздрогнул: перед ним в ночи белел песчаный берег, полого спускающийся к морю. Да, это было то самое место, где он пел во весь голос. Вот и тот источник, где он впервые увидел их… Теперь кругом было пустынно, безжизненно. Камешки, мох под желобками источника были серыми, холодными, чужими.

Он спешился и, неловко ступая, направился у источнику. Он и подумать не мог, что от воды, так же как от покинутого виноградника или невспаханного поля, может веять запустением. И от этого запустения вода казалась какой-то особенно холодной. Но это была не живительная, а смертельная холодность.

Пить эту воду не хотелось. Он огляделся по сторонам, как будто ожидая появления чужеземок. Он невольно представил их: чужие, равнодушные, с лицами, скрытыми чадрой. «Нет, — подумал он. — Пусть лучше не появятся никогда, чем вот так, словно немые призраки».

Он резко повернулся и направился к каравану. Но не сделал он и сотни шагов, как тело его стали сотрясать рыдания. Такого с ним никогда не было. Он не вытирал текущих по щекам слез, не пытался сдерживать себя. В голове лишь мелькнуло: как хорошо, что мулы существа неразумные.

Караван продвигался все дальше на восток. Царство женщин оставалось позади. Начинался мир многовековой чадры, в котором не было ни волнующих женских глаз, ни крамольных мыслей. Но теперь он вступал в этот мир словно чужой. «Упаси меня, Всевышний!» — повторил он несколько раз. Потом мысли его смешались, словно от порыва налетевшего ветра. Вспомнилось все, что видел и слышал за последнее время. Ему нестерпимо захотелось крикнуть: «Скрой солнце и луну, о Великий! Скрой звезды и море, только их пощади!»

Дорога приближалась к берегу моря. Столица была недалеко.

«Проклятый фирман!» — вырвалось у него. Никогда раньше он не позволял себе такого.

Песчаный берег, по которому гулял порывистый ветер, казался еще более пустынным и серым. Крошечные песчинки, холодные и надоедливые, жгли в уголках глаз. «Отмени фирман!» — почти простонал он, словно кого-то предупреждая, прежде чем сразить ножом.

Караван приближался к Орман-чифлику. Еще издали увидел он темнеющие островки деревьев на его подступах. Мрачные предчувствия не покидали Хаджи Милети. Не перебросившисы ни с кем ни словом, не отряхнув с себя дорожной пыли, он распряг мулов и направился в комнату, отведенную ему для ночлега. Лег, вытянулся. Нет, уснуть он не мог. Поворачиваясь с боку на бок, поднялся, зажег керосиновую лампу. И под ее тусклым, навевающим тоску светом заплакал навзрыд.

IX

Его арестовали ранним утром. Еще не рассвело, когда в комнату постучали и, не говоря ни слова, не причиняя боли, не волоча и не толкая, на его еще мягкие ото сна руки надели наручники.

Но не меньше, чем сам Хаджи Милети, которого взяли без единого объяснения, были удивлены его пленители. Их поразило его спокойствие и непротивление. Ничего не понимая спросонок, он рассматривал наручники, словно не веря, что видит их на собственных руках.

— Что я такого сделал?

Но в голосе его не слышалось жалобы. Скорее он походил на человека, который, отрезвев порле пьянки, хочет узнать, чего он такого по пьяному делу натворил.

— Скоро узнаешь, — был ответ.

Услышав этот голос, Хаджи Милети узнал в нем голос того человека, который два месяца назад, в ту ночь, когда он прибыл сюда из столицы, успокоил его, когда он спросил о мулах: «Не тревожься, место здесь надежное».

Его везли в закрытой повозке в сопровождении двух охранников, не спускавших с него глаз. Третий, подсевший в повозку, судя по всему, был их начальником. В его кармане лежал сопроводительный документ следующего содержания:

«Донесение по делу о недоверии Хаджи Милети, сыну Рахима и Хатиджи, служащему заготовительной конторы дворца Шейха уль-Ислама, вернувшемуся из двухмесячной поездки в западные края империи.

Сегодня, 17-го числа текущего месяца, на основании правил нашей священной империи, определенных тайным указом номер 31 и дополненных распоряжением за номером 13063; проведено ночное подслушивание служащего заготовительной конторы Хаджи Милети, посланного караванщиком в районы, подпадающие под действие вышеназванных распоряжений.