Платоника и Плутос - Евгений Александрович Козлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Встала с постели, оделась, послышалась десница мужа страх несущая,
Ключ повернулся в двери, не молод, но стар
В мгновенье стал он, лицо избороздил порок,
Руки трясутся, а очи пламенем пылают.
“Дорогая, ты не спишь, мужа ожидаешь скорое явленья в срок,
Так вот я, что же ты стоишь, обними, ведь женщины нежной лаской обладают,
Не будь ночи холодней, сотворим же брачный долг”.
“Никогда” – говорила твердо Каролина.
А муж не унимался и продолжал неуместный торг.
“Довольно я терпел твои капризы, в руках мастера ты глина,
И женщину из тебя я сотворю, открой уста для поцелуя,
Отвори объятья для нежности”.
Дева, на то лишь негодуя, взывала к совести и сердцу блудника.
Без излишней говорливости,
Муж, с усмешкою шепнув, продолжил истязанья.
“Словом не идешь ко мне, так сам возьму тебя я силой”.
И ринулся девой овладеть, не имея места преткновенья
Страсти ветреной своей, ради гуманности лживой мнимой,
Животным став, жадностью сожженный.
До плоти, до наслажденья снизошел, протянувши руки.
Но дева вдруг молитву шептать украдкой начала, потаенный
Крик извергся из души ее, охлаждая мужа муки.
Оторопел он и будто бы ослеп, прозрел и окаменел.
Каролина, не собрав вещей, тихо вышла из комнаты
Не согрешив и мужа от беды отворотив, день просветлел.
И девство, от рожденья сохранив, ушла в девичий монастырь,
Оставив земли суетный удел, средь облаков ныне чистыми очами зрит,
Исполнив обещанье данное Господу в памяти и духе силе.
Не убоялась искушенья, тихо на кроватке монастырской спит.
Более не стучатся к ней мужья, сон ее прибывает в мире.
До старости Каролина дожила, также скромна.
И история ее вразумляет подвигом великим,
Ведь легка невинность без искушенья,
Но в искушенье девственность трудна.
Песнь первую окончим ныне, гимн, воспевши чистоте, в дни гоненья,
Не убоимся мы, без преткновенья,
Исполним дарованные Богом предназначенья.
Песнь II
Безмолвно таинство скрывает дол,
Там из тумана выплывают корабли,
Состарились купцы, неинтересны им платья кружева подол.
Факелов зажгли огни.
На бриг вступили старики в страданьях от тоски.
Родны земли и жены заждались по заботе, по любви.
Созерцал я странником сей картины, различал мельчайшие мазки,
Терзаемый разлуки раны, ожидая окончанье своего дальнего пути,
О том, что ведал, смею вам поведать, то, что видел, смею описать.
Святый образ, Ариана, в книге и вне печального романа,
Вне реальности и духа, но отважусь робко воспевать.
Еще не раз в доспехах рыцаря с поникшею главой, в позе раскаянья Адама,
Прильну грешными глазами к ее царственным очам.
Не прикоснусь к ее девственным рукам и ныне
Средь болот, городов и лесов блуждаю, спускаюсь по горам.
И музыку играю в часы прибоя, на песке возлегши, словно на перине.
Глас поэта ею слышен, она одна подобна вдохновенью,
И образ ее свят и вечен, в воспоминаньях седого старика, не скрою,
Уж минул век, ушли и скорби, и радости ушли вслед веселью.
Познаю тайны тайн сокрытых пеленою.
Невидимо в одной одежде и с посохом единым в знак смиренья.
Однажды светлою порою, когда мир покоренный негой,
Струится медом по существу, и благочинность вступает в ряды правленья.
Под дубом раскидистым различил я две разные фигуры, они были заняты беседой.
Один на камушке сидел, мал и хвастлив, темен и речист,
То Плутос был лукавый бес.
В деяньях и в словах далеко нечист.
Вертелся, паучьи лапки поджимал, крылья мышиные трепал, но не слез
С камня хладного, свой гнев тем самым остужал.
На расстоянии сотни стад заблудших пас.
А рядышком прислонившись к стволу, дева светлая сидела,
То Платоника была ангел Божий.
Поджавши крылья белые свои, распрямить их не решила.
Лик ее светился доброй лаской ко всем твореньям существам и схожий
С нею святый муж живет в уединенье и молит Бога о прощенье.
А она, вразумить решила знакомого плута.
“Горделив ты Плутос, не пастырь для стада ты, а искушенье.
То Божье попущенье, вот воцаряется луна,
И мысли сеешь злые, для чего мужа Каролины потревожил?”
Платоника неловко говорила, тихо укоряла.
Плутос с коварством отвечал – “Я порок не множил,
Лишь подтолкнул слегка, чтобы он впоследствии упал, Каролина же о его приходе знала.
И вправду я букашка, но раздавши каждому по черному зерну,
Глядишь да и взойдет оно, а шепот мой зловещ,
Люди охотно слушают мои козни, ведь в переводе я есть – богатство.
А как любят они достаток, не говоря о золоте, или иная златая вещь,
То устарело, богатство есть наслажденье плоти, вот что почитают нынче за блаженство.
Тот богач кто многих женщин знает, и кто яства заморские вкушает.
Драгоценности нынче не в почете, удовольствия – вот чем искушаю я”.
Платоника вознегодовала – “За что ты так их ненавидишь, что тебя так раздражает?
Знаю, не ответишь, гордыня воспротивиться признаться в слабости пред людьми”.
“Что и ты слаба?” – заявил лукавый.
“Они из притчи Спасителя блудные сыны, вернувшись, всех дороже.
Уготованы им пиры, замысел Творца тот тайный”.
Имели они малые чины, но стояли доблестно на страже
Душ человеческих, многого не понимали, но наказы с честью соблюдали.
Лишь изредка встретившись, у дуба ворковали.
И встреча их не была случайной, поджидали явленье пары званной,
Молодые люди, покинув города предел, к уединенью устремились.
Встреча их казалась тайной.
Платоника и Плутос за дубом скрылись.
Деву прозывали некогда Аэллой, а юношу “любящего Бога” Амадеем.
Скромны и жизни коротки, до описанья снизойти,
Увольте, извольте вас самим представить Еву пред змием,
Страдали оба от всепоглощающей любви, но не решались ближе подойти,
Вкусить плода запретного не спешили, днем одним лишь жили.
Аэлла подобна райскому цветку, с лилией лишь сравниться,
Ручки и личико белы, портреты старины образ тот изжили,
Не украшает то, что и так прекрасно, невинность в ней хранится.
Амадей кроток сердцем, силу отвергает он и всякую вражду,
Поэт в отношенье жизни, возвышено его мироустройство.
Познания малы, подвергается частому ума труду.
Одним словом – поэт и муза, решили под тенью дуба поэму сотворить.
Аэлла присевши на мягкую траву, мягко говорила.
“Удобный день сегодня, ты мне почитаешь?
Поведай новые стихи и рифмы прозы, ведь давно уже просила”.
“Извини Аэлла, я не смею, понимаешь,
Разве могу говорить
