Собака Раппопорта - Алексей Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Повисло молчание.
— Вот теперь он мой, — с отчаянием и с некоторым злорадством признал Мозель.
9
Александр Павлович обедал.
Он просидел в приемнике полтора часа, оформляя битую публику. Он сколько-то времени побегал вокруг злополучных докторов, но Мозелю было не отвертеться, да и реанимация подтянулась, а потому Прятов незаметно скрылся в своей смотровой, тихо радуясь, что смотреть придется не шестерых, а пятерых. Про седьмого, спавшего на каталке в терапии, он по-прежнему ничего не знал. Он видел снимок, но в суматохе отнес его на счет кого-то другого.
Потом Александр Павлович вообще отвлекся, потому что к нему заглянул знакомый доктор со скорой, и Прятов спросил у него, как поживает мясорубка, а тот пустился подробно рассказывать. Дело было в том, что карета скорой помощи битком набита разными приспособлениями с приборами, о которых врач даже не знает, что они такое суть и для чего. Очень хитрое, современное внутреннее устройство — но понятно, что во всем разбираться и ни к чему.
И вот скорый доктор, еще институтский приятель Прятова, смотрел да разглядывал это убранство, это техническое изобилие, а потом пожал плечами и принес новенькую, сверкающую мясорубку. Привинтил ее к какой-то полочке. И скорая стала ездить при мясорубке.
Некоторые больные, конечно, интересовались, что это и зачем.
— Но как же ты им объясняешь? — Александр Павлович сгорал от любопытства.
Тот затушил сигарету о подошву:
— Да всякий раз по-новому, в зависимости от контекста извоза…
На все про все с посторонними разговорами ушло часа полтора.
Незаметно подступил обед, полагавшийся дежурному доктору. Сначала он подступил в хорошем смысле, то есть приблизился по времени, но потом подступил к горлу. На выходе из пищеблока Александр Павлович столкнулся с Хомским.
Кутаясь в халат, тот порывался проникнуть внутрь, с алюминиевым чайником в руке.
— Куда? Нельзя сюда, — угрюмо предупредил Прятов.
Хомский удивленно поиграл чайником:
— Так Миша послал. За компотом для сестричек…
От носков Хомского поднималось что-то такое, что равномерно поступало ему в кровь и выделялось через глаза и рот. Александр Павлович вдруг отрыгнул. Он хорошо покушал, сегодня был куриный день: ему выдали полную тарелку не самого вкусного, но зато исключительно горячего супа, а потом положили две порции курицы вместо одной — за то, что Прятов никогда ничего не взвешивал и не проверял, пробу не снимал, закладку масла не контролировал, и все ему за это приветливо улыбались из облаков пара, клубившихся над котлами.
Особенной любовью Александр Павлович пользовался у бабушки Августы — буфетчицы Августы Гордеевны, которая заодно подрабатывала кем придется: санитаркой, уборщицей, сиделкой.
Она как раз маячила вдалеке, возле котлов и самозабвенно прощалась с поевшим Прятовым, махала ему тяжелой рукой, провожала. Александр Павлович бросился наутек, отчаянно боясь бабушки Августы. Ей было лет семьдесят при вероятном плюсе и не столь вероятном минусе. Одутловатое лицо, в котором навеки уснула совесть; заплывшие глазки. Рост был бы миниатюрным, но прилагательное казалось неуместным из-за совокупного объема Августы. Халат ниспадал балахоном, весь в заплатах; рукава закатаны, сдобные локти скрещены на размытой грудобрюшной границе, где спит нерадивый, одинокий часовой в полосатой будке. Синие треники с лампасом, тонкие короткие ножки, пузо, плоскостопие. Талия — в области шеи, замаскированная десятикратным подбородком. Насупленные брови. Короче говоря, работница дореволюционного выпуска, прабабушка милосердия.
В случайной, но доверительной беседе со средним, сестринским, звеном, под звон мелкой посуды Александру Павловичу однажды открыли, что бабушка Августа — сексуальный эксперт с колоссальным теоретическим и практическим опытом, которого она продолжает безостановочно набираться; советчица во всех деликатных делах, тантрическое божество с утиной походкой. Знает все, материнский архетип в тренировочных штанах.
Прятов был поражен и почти убит, а среднее звено было поражено и убито его поражением. В понимании Прятова сексуальное влечение к бабушке Августе занимало в патологии место после зоо- и некрофилии. Или перед. И он не знал, как распорядиться полученной информацией. Что же происходило, когда она обогащалась опытом? Ей читали все новые и новые стансы к Августе? Паралитики-пациенты? Профессура и доцентура, конкретно — Рауш-Дедушкин? О них поговаривали…
…Устрашенный Августой и Хомским с чайником, Александр Павлович помчался было к себе на этаж, но вынужденно притормозил, остановленный криками, летевшими из приемного.
Александр Павлович, как он сам полагал, все сделал правильно и без изъяна, но крики в больнице — особенно в "Чеховке", хотя других больниц Прятов пока не попробовал на себе — всегда настораживали: любое скандальное дело, которое, казалось бы, не имеет к тебе никакого отношения, по странному выверту могло коснуться тебя самым неожиданным образом, более того — поместить в самую середку событий.
Он разволновался не зря: не причастный в главном, он все же оказался причастным косвенно.
10
Нашелся седьмой больной.
Он проснулся, свалился с каталки и повторил судьбу своего товарища. Череп разлетелся на куски, и он жил за счет мозгового ствола, доставшегося человеку от животного, а то и от растительного царства.
Мозель безмолвно потрясал кулаками и багровел, стоя над несчастным.
— Он же помрет сейчас! — кричал Мозель. — И вы будете отвечать! И я буду! Но меньше вас! А вы будете иметь бледный вид!
Хомский, так и ковылявший мимо с тяжелым чайником, полным компота, задержался посмотреть.
Александр Павлович растерянно перебирал бумаги, никак не в силах сообразить, как это так вышло, что клиент ускользнул от его внимания. В руки ему попался уже знакомый рентгеновский снимок.
— Вот! — воскликнул Прятов. — Кто-то же им занимался! Вот его снимок!
Мозель подскочил, выхватил скользкий лист.
— Очень удачно, — молвил он неожиданно. — Молодцом, Александр Павлович. Череп-то целый! На снимке! Это очень хорошо, что его успели сфоткать…
Привлеченный криками, к Хомскому присоединился распаренный после ванны Кумаронов.
— Грузите его, — командовал Мозель. — Снимок есть, историю сейчас оформим. Мы не при чем. Череп целехонек. А что там дальше стало, мы не знаем. Никто не посмеет вякнуть, будто мы прозевали травму. Везите его в реанимацию!
Реанимация, с которой связались по телефону, привычным образом заартачилась. Явился реаниматолог, сильно раздраженный тем, что его уже во второй раз гоняют в приемник.
— Какая реанимация, — буркнул он, тыча пальцем в неподвижное тело. — Не гневили бы Бога, да?
Сестры приемного покоя злобно рассмеялись, показывая, что выхода у реаниматолога нет. Тот обреченно проводил каталку взглядом. Расколотый череп уже везли в его суетливое королевство.
— Да, дела, — покачал головой Хомский и многозначительно посмотрел на Кумаронова. Оба так увлеклись, что полностью вошли в приемник и присоединились к толпе.
— Что вы тут делаете? — напустился на них Прятов.
Те дружно попятились, не меняя почтительно-насмешливого выражения лиц.
"Спелись", — с неудовольствием подумал Александр Павлович.
11
В дверь ординаторской постучали.
Александр Павлович только что вернулся и засел писать очередное представление на инвалидность. Недавний обед постукивал в печень тяжелым копытом.
Вошел Кумаронов. Спортивный костюм замаячил кричащим пятном, от которого у Прятова заболела голова. Кумаронов излучал хищную самоуверенность.
— Виноват, — изрек Кумаронов подчеркнуто вежливо. — Как зовут вашего главного врача?
"А то ты не знаешь", — подумал Александр Павлович, и сразу понял, что ненужный вопрос — предлог.
— Дмитрий Дмитриевич Николаев, — нахмурился Прятов и выжидающе посмотрел на спортивное пятно, моргая по-кроличьи.
— Мы будем писать на вас жалобу, — зловеще улыбнулся Кумаронов и изогнул бровь, глядя на доктора искоса, с вызовом на бурную реакцию.
Тот покраснел и отложил ручку.
— Пишите, — Александр Павлович не без труда вернул себе самообладание. — И на что же вы жалуетесь?
— На беспочвенные угрозы. Не имеете права выписывать. На бездушное отношение — и ваше лично, и всего персонала. За безобразие в приемном покое. Людей гробите почем зря, на пару с этим, лысым…
Прятов не сдержался:
— Мангал не дали поставить?
— Это пустяки, — хохотнул Кумаронов, втягиваясь в дверной проем. — Мангал я поставлю. На нейтральной территории. Но так, чтобы вам было видно из вашего окна.
