Хорошие деньги - Александр Попов

– Я тебя понимаю, Михаил, – хрипло отозвался Дунаев, пощипывая свою спутанную, с мелкой металлической пылью бороду. – Да, я хотел сорвать деньгу, потому что не был уверен – что же будет завтра или послезавтра. Живем одним днем. Подвернулось – срываем, а потом хоть трава не расти. Будь я тут хозяином – не допустил бы такого.

– Гроши, эти проклятущие гроши… – вздохнул Левчук. – Сколько они приносят бед… Эх!

Василий не отваживался вступить в разговор взрослых товарищей, но в его душе так и звенел протест, что, мол, врешь, Левчук, – любишь ты деньги! И я люблю, и все любят. Василий зубами заскрипел – мужики удивленно посмотрели на него.

Закончили перекур. Крановщик с неохотой взялся за рычаги. Все работали осторожно, опасаясь аварии. Но к вечеру она все же произошла – стрела задела за колонну, и с нее мешком свалился монтажник Дулов. Он сильно ударился, но был в сознании, даже виновато улыбался.

– Я же тебе говорил, гад! – с кулаками подбежал к Дунаеву густо-красный Левчук.

– Прекрати истерику, – холодно произнес Дунаев, сильной рукой отстраняя Левчука. – Не убился мужик, и ладно. Эй, Иваныч, как ты?

– Очухаюсь, – морщился Дулов. – До общаги доковыляю. А вы, мужики, работу не останавливайте – хорошая деньга в наш карман заплывает…

– Я так работать больше не буду, – крикнул Левчук, удаляясь в бытовку.

– Как знаешь, Михаил, – ответил Дунаев и крикнул: – Продолжаем! Все по местам!

– Молодец, земляк! – вырвалось у Василия. Он по-детски восхищенно смотрел на своего рыжебородого бригадира. Дунаев подмигнул ему.

Вскоре Левчук ушел из бригады.

Дунаевцы работали так, что после каждой смены Василий в общежитии валился в постель и мгновенно засыпал. Иногда ночью тревожно пробуждался, испуганно нащупывал под подушкой пачки денег и снова проваливался в сон. Утром тишком он рассовывал банкноты по карманам и весь день с ними не расставался. Когда в комнате никого не бывало, он пересчитывал эти приманчивые ценные бумажки и даже любовался ими…

Однажды дунаевская бригада возвращалась из командировки в базовый поселок. По причине нелетной погоды пришлось проболтаться в аэропорту Мирного более двух суток. Небо рубили острые молнии, воздух сотрясал гром. Переполненный аэровокзал гудел. Невыносимая, спрессованная духота выталкивала людей на улицу под навес, но холодное осеннее дыхание северо-востока и резкие косые потоки воды загоняли вовнутрь. Было жутко тесно. Кто-то нервно часами ходил туда-сюда, кто-то собачился с работниками аэропорта, требуя вылета, угрожая или, напротив, умоляя, кто-то спал прямо на каменном полу, калачиком свернувшись на газете.

Наконец, на третьи сутки начались вылеты. Утром объявили посадку на московский рейс. Дунаев и Окладников стояли перед входом в аэровокзал и разговаривали, покуривая. Сверкали и парили лужи, туман дрожал над мокрой тайгой. Пахло прелью, мхами леса, сырой глиной карьера, находившегося рядом с аэродромом, и дождевой водой. Василий поднял глаза к небу, и его поразило величественное зрелище: в западной стороне замерли кипенные громоздкие облака, которые походили на головы могучих коней с лохматыми гривами. Из-под облаков множеством широких потоков разлетался солнечный свет, красновато окрашивая головы коней. Василий, как ребенок, ждал, что кони вот-вот рванутся, предстанут во весь рост и помчатся по небу, выбивая гигантскими копытами искры, храпя и оглушая людей громким звоном бубенцов. "Какие кони! Какая синева!" – невольно воскликнул в себе Василий.

К самому входу подъехала, резко затормозив, черная "Волга"; из нее неспешно, даже с некоторой важностью вышли трое – хорошенькая девушка, молодой человек с тонкими усиками и упитанный пожилой мужчина, убеленный сединами.

– Счастливо добраться, ребятушки, – сказал мужчина и нежно прижал к груди девушку. – Отдыхайте, веселитесь. Деньжата закончатся – телеграммку. Моментом вышлем. А мы с матерью вашей квартирой займемся…

Молодой человек и девушка, улыбаясь, чмокнули полного мужчину. Шофер унес к стойке регистрации два добротной кожи чемодана.

– Вот живут люди! – сказал Василию Дунаев. – Баре, господа. И лакеи у них имеются. Мы тут в духоте и сырости киснем, а они вон как – к самому отлету их, как генералов, подвезли. Вот как надо жить. – И Николай зачем-то стал рассматривать свои мозолистые, смуглые руки с толстыми ногтями. – Надо нам, Васька, здесь на Севере пахать как коням, иначе на всю оставшуюся жизнь можем остаться конями. Надо быть злым в работе! – сжал он кулак.

Василий сощуренно смотрел на молодую пару, взбегавшую по ступенькам. Все выдавало в девушке и парне, что они счастливы, довольны жизнью, что ждут от нее только приятное, красивое и легкое, что они не устали, не изработались. В напряженной душе Василия кольнуло, и он с горечью понял, что завидует.

– Злым в работе? – зачем-то переспросил он, снова поднимая глаза к небу, в котором стояли величественные кони-облака. – Да, какая глупость – небо, кони, синева… – Замолчал и стиснул за спиной кулаки.

Дунаев не отозвался, даже, кажется, не расслышал ясно, а думал о своем – затаенном и глубоком, поглаживая широкой ладонью ржавую тряпицу бороды.

Ночью прилетели в Полярный Круг. Василий лег спать, но воспоминания о парне и девушке так его волновали, что он не мог лежать. Долго бродил по коридору спящего общежития, скурил пять-шесть папирос. Стоял в полутьме возле открытой форточки. Пахло подгнившими досками пола и влажным тленом тайги. Где-то вдали возле фабрики и карьера с натугой и ревом работали моторы БелАЗов, поднимавшихся в гору с грузом…

6

На Севере Василий пробыл до самого ухода в армию. Зарабатывал прилично, скопил большую сумму, но улетел из Полярного Круга без сожалений. Ему хотелось как-то заявить белому свету, что у него имеются деньги, – он был так молод и неопытен, что еще не знал им настоящего применения.

Мать заплакала, встретив сына в воротах, обняла и сказала то, что он тайно хотел услышать:

– Хоть ты, Васенька, стал человеком.

И Василию действительно казалось, что он стал человеком – потому что был богато, изысканно одет, и в кармане имел немало денег.

В доме все пребывало по-прежнему – старинный фанерный комод, металлическая кровать, табуретки-самоделки, стол, рукомойник, выцветшие занавески… Василий почувствовал себя неспокойно – обстановка показалась ему убогой, а мать – нищенкой. Немедленно все это уничтожить, заменить и навсегда забыть прошлое! Мать начнет здесь новую жизнь!

– Пойдем! – потянул он мать за руку.

– Куда? – испугалась она.

– В магазин. Все твое барахло сожгу в огороде. Купим новую мебель.

– Брось, Вася, – нервно засмеялась мать.

– Мы теперь обеспеченные люди, и можем себе позволить все, что захочется.

С трудом, но Василий привел мать в магазин. Купил диван, мягкие стулья, кровать, стол, ковер, еще что-то из мелочей. Продавцы и покупатели изумленно и восхищенно смотрели на Василия.

Через неделю явился на встречу с сыном отец – постаревший, хромой, трогательно взволнованный, даже всплакнул, и сын щедро предложил ему денег. Потом зачем-то дал сестре, другим родственникам, и от его северных сбережений за полтора месяца мало что осталось; но небольшую сумму все же успел положить на сберкнижку. Он удивлялся тому, что так легко тратил деньги, доставшиеся ему огромным трудом.

Однако, денег ему все же было жалко, но он не мог их не тратить, потому что именно в минуты расставания с ними чувствовал себя выше других людей, и это было сладостным и пьянящим чувством. Василий тогда понял, что уже никогда не сможет жить в скудости; он не знал, где еще добудет денег после армии, но категорично сказал себе, что они у него будут…

Как-то вечером Василий и Александра сидели в ее доме на застеленном верблюжьим одеялом диване и рассматривали фотоальбом. В комнате было тихо и тепло; потрескивали в печке красные угли, тикали старые большие часы, зевал и потягивался на стуле пушистый сонный кот. А за окном стояли холодные осенние сумерки и бился в стекло ветер.

– Посмотри, – сказала Александра, – на эту фотографию – я в детском саду. Помнишь наш побег? А того странного паренька Ковбоя?

– Помню, – улыбнулся Василий. – Жалко Ковбоя – говорят, жестоко болел после заключения и умер. Я ему, Саша, так благодарен.

– Благодарен? За что?

Василий помолчал, прикусывая губу. Тихо, но твердо произнес:

– Он показал мне путь к настоящей жизни. Я понял, что человек должен быть независимым и свободным.

– Но все люди зависят друг от друга, – несмело возразила Александра. – И эта зависимость нередко приносит человеку счастье.

– Я тебя понимаю – ты говоришь о сердечной зависимости. – Он взглянул в глаза девушки, и она отчего-то смутилась и склонила голову. – А я толкую о другом.

Перевернули лист, и у Василия, когда он увидел фотографию, на которой Александру обнимал за праздничным столом какой-то кудрявый, симпатичный парень, сердце вдруг стало биться учащенно, и колко-горячо прилило к голове. Александра досадливо и виновато взглянула на Василия.