Душегуб - Макс Кранихфельд

— Эй, старшие бортов! Не спать, уроды! Глаз на жопу натяну, если вахов проморгаете!

— Нормально все, тащ капитан! Мы бдим, все спокойно, — с развязной приблатненной интонацией произнес, поднимая голову и щуря красные от недосыпа глаза, сержант по прозвищу Жердяй.

— Бдишь, Жердяй? Хорошо, что не бздишь, а то и так от ваших портянок вонючих не продохнуть, — вклинился в разговор заскучавший от монотонно-однообразной дороги заместитель командира группы молодой, меньше года как из училища, лейтенант.

— Можно подумать, Бизон, ты французским парфюмом благоухаешь, — беззлобно оборвал его Люд. — Нечего тут из себя аристократа корчить. Пни вон лучше Тунгуса, а то он скоро храпеть начнет вместо того, чтобы фишку рубить.

Прозванный Бизоном за удивительное для разведчика бычье телосложение, что впрочем, не мешало ему, когда это нужно двигаться с потрясающей быстротой и ловкостью, лейтенант одним гибко-стремительным движением сгреб сидящего у левого борта снайпера за воротник и хорошенько встряхнул.

— Дембель проспишь, солдат!

— Я не спать! Я глядеть! — возмущенный столь фамильярным обращением сын якутского народа совершенно позабыл сложные грамматические правила русского языка, чем вызвал гомерический смех всей группы.

— Хорош ржать, кони! — гаркнул Люд, перекрывая дружный гогот.

Смех стих мгновенно, будто резко повернули регулятор звука, бойцы судорожно задвигались, поправляя оружие и снаряжение, натягивая на лица маски тупых исполнительных служак. Люд медленно обвел их внимательным взглядом. Все было хорошо и правильно, лишь лейтеха по всегдашней своей строптивости попробовал было сыграть с командиром в гляделки, но уже через несколько секунд все же опустил глаза, делая вид, что рассматривает что-то невероятно важное на полу. Остальные даже не пытались. Люд про себя довольно усмехнулся, знал, что его взгляда не выдерживают, боятся… Это хорошо, боятся, значит уважают…

— Извините меня, парни, — тихо и мягко проговорил командир. — Не люблю я веселья до возвращения, как бы не накаркать чего… Вы ведь не сердитесь на меня, правда?

И снова пристальный осмотр, и снова вместо лиц лишь бритые макушки склоненных голов. Почему-то сейчас это злило… Хоть бы один в глаза глянул, хоть бы один… Ведь еще совсем недавно все было по-другому… Группа была слаженной дружной семьей, где каждый боец почитал его, Люда, за строгого, но однозначно справедливого отца. В то время им никогда не пришло бы в голову его бояться, по-крайней мере просто так, без всякого повода. И лишь недавно все изменилось… А может давно, просто он не замечал… Но почему? Должна же быть какая-то причина? Должна… Но об этом после… Сейчас главное одернуть не в меру развеселившихся бойцов. Они молодые, зеленые, не понимают, что здесь нельзя расслабляться ни на секунду, что кругом, куда ни глянь, злобный коварный враг, ловко маскирующийся и только и ждущий, что пустить им пулю в спину. Они слишком молоды и не умеют ненавидеть так, как умеет он, потому не могут быть всегда на стороже, они давно погибли бы здесь, но на их счастье есть опытный никогда не позволяющий себе забыть, что они на войне, командир.

— Что молчим, уроды?! Уже не весело?! — голос Люда срывается на истеричный визг. — Правильно! Не хрена веселиться! Мы на войне, а не в цирке! На войне, блядь! Всем понятно!

Горящий настоящей отнюдь не наигранной ненавистью взгляд вновь оббегает кузов, вновь утыкается в покорно опущенные головы.

— Жердяй, Тунгус, ребятки, смотрите внимательно, ладно? Мало ли… Сами знаете, всякое здесь бывает. Знаю, устали, тяжело… Но мы все на вас надеемся. Не проморгайте, лады? — голос вновь звучит мягко и почти просительно.

Тунгус от такого внезапного перехода испуганно вздрагивает, а откуда-то из ближнего к кабине угла долетает свистящий шепот: "Псих контуженный, вот послал Бог командира на нашу голову…". Урал, мерно покачиваясь, ползет вперед, с каждым метром приближая бойцов группы спецразведки к желанному полевому лагерю, к бане с горячей водой, нормальной не консервированной пище и самому уютному в мире ложу — брошенному на деревянные нары матрасу.

После короткой вспышки гнева Люд погружается в вялое оцепенение, гипнотизирующий ритм колыхания машины, накопившийся за время рейда недосып и уныло однообразный пейзаж за бортом кузова делают свое дело. Командир группы недоволен рейдом, ничего достойного внимания за неделю блуждания по окрестностям не случилось. Сняли информацию с завербованных агентов в селах, проверили оперативные данные насчет склада с оружием, как обычно не подтвердилось, да три дня просидели в засаде на окраине затерявшегося в лесу хутора в ожидании бандитского связника, который так и не пришел. Не густо. Просто зря потерянное время с точки зрения командования и непростительный простой в той личной войне, которую здесь вел Люд. Да, именно так, в отличие от большинства своих сослуживцев командир группы спецразведки капитан Кукаринцев здесь вел войну, а не принимал участие в контртеррористической операции. И в последнее время совмещать эту личную войну против чеченского народа с исполнением служебных обязанностей становилось все труднее. Уж больно либерально и мягко старались действовать командиры и начальники. А Люд никакой мягкости и законности не хотел, он хотел крови. Свежей, горячей, фонтаном бьющей из порванных пулями вражеских тел… Иногда он сам себе представлялся этаким ненасытным вампиром, который вынужден проливать кровь других, чтобы жить самому. Ни страха, ни отвращения этот образ, возникающий в воспаленном измученном постоянными стрессами мозгу, не вызывал, наоборот казался притягательным исполненным своеобразного шарма и мрачной романтики. Люд отдавал себе отчет, что с ним творится что-то неладное, что проснувшаяся и пожирающая мозг атавистическая тяга к убийству явление совсем не нормальное, замечал, что его недолюбливают и боятся однополчане и подчиненные, но ничего не мог с собой поделать. Да если уж совсем честно, не только не мог, но и не хотел.

— Что я буду делать, когда все это закончится? Кого тогда убивать? Хотя чичей еще много, на мой век хватит…

Поймав ошалелый взгляд Бизона, Люд понял, что последнюю мысль, забывшись, произнес вслух и, стараясь сгладить произведенное этими словами впечатление, принужденно рассмеялся. Бизон тоже неуверенно улыбнулся, глядя в блеклые глаза командира, из которых на него смотрела пустота высохшего в знойной пустыне колодца с затаившимся где-то глубоко на дне безумием. "Надо быть внимательнее, — внушал себе тем временем Люд. — В последнее время что-то участились такие вот опасные оговорки. Пока парни просто смотрят с подозрением, но если так пойдет и дальше, то недалеко и до врачей. А к врачам мне нельзя. Нельзя, пока не кончится эта война. Ребята без меня пропадут, и пусть себе косятся сколько угодно с недоверием и страхом. Потом они и сами поймут. Потом благодарить будут. Поэтому надо быть осторожнее, меньше думать, меньше говорить… Ведь на самом деле все нормально… Нормально…". Он повторял и повторял это «нормально», как заклинание, чувствуя, как леденеют кончики пальцев, а в голове мучительно пульсирует зарождающийся огненный шар непереносимой периодически накатывающей откуда-то изнутри боли, как он растет, распирая ставшие тесными стенки черепа, а перед глазами яркой метелью кружатся радужные мушки.

Грохнуло когда они въезжали в Курчалой, уже потянулись по сторонам от дороги первые окраинные постройки, пахнуло жильем и разведчики ощутимо расслабились, в самом поселке нападения боевиков никто не ждал. Асфальт перед капотом Урала вздыбился, будто дорога вдруг решила выгнуть натруженную спину, ярко полыхнуло пламя взрыва, мощный кулак ударной волны с размаху врезал по кабине, вышибая лобовое стекло, сминая железо крыши и играючи переламывая шейные позвонки водителю. Последним инстинктивным усилием, сидевший за рулем солдат-срочник еще успел вдавить в пол педаль тормоза, и автомобиль с намертво заклиненными колесами юзом швырнуло в кювет. Впрочем, находившиеся в закрытом тентом кузове разведчики этого не видели, сначала резкий толчок бросил их головами вперед в центр кузова, создав в какой-то момент на дощатом полу чудовищную мешанину из тел, оружия и снаряжения, и лишь потом до них докатился грохот взрыва.

Люд чувствительно приложился лицом об чей-то автомат вдрызг раскровянив нос и разодрав щеку. Зашипев от боли, он отпрыгнул назад к борту, судорожно вцепившись в поддерживающую тент дугу и устояв на ногах.

— Фугас! Суки нас подорвали! Из машины, уроды! Быстро! — ревел он, раздавая щедрые пинки бестолково возившимся на полу бойцам.

Сидевшие с краю уже были снаружи, лихорадочно передергивая затворы падали за колеса, щупая окружающее пространство настороженными стволами. Не долго думая распоровший ножом тент и протиснувшийся в прореху, Бизон метнулся к кабине, рывком распахнул дверцу водителя и, уцепив солдата за рукав камуфляжной куртки, вовсе не деликатно выволок безвольное тело на землю. Помощь уже не требовалась. Бизон на всякий случай прижал пальцы к тому месту на шее бойца, где, по его мнению, должна была проходить сонная артерия, но биения пульса не услышал. Результат его не удивил, действие было предпринято чисто на автомате, по неестественно вывернутой голове он давно понял, что парень мертв. Отшвырнув еще теплое тело в сторону, лейтенант головой вперед сунулся в кабину, кроме водителя там должен был быть еще старший машины. Вытянутые руки вляпались во что-то теплое и липкое, Бизона передернуло от отвращения, но он уже нащупал ворот куртки, а сдавленный стон подсказал, что на этот раз его усилия не окажутся напрасными. Сильный рывок и с натужным всхрипом лейтенант перевалил чужое враз погрузневшее тело через неловко вздыбившееся сидение, выволакивая из покореженной кабины наружу. Прямо перед ним оказалось бледное, перемазанное кровью лицо старлея, бывшего старшим машины, губы лихорадочно прыгали, силясь выпихнуть какие-то слова, широко распахнутые глаза смотрели куда-то вдаль сквозь Бизона. Понятно, мужик в шоке и, скорее всего, ранен.