Мы с Костиком - Инга Петкевич

— Ещё бы, я всю жизнь мечтал прокатиться на мотоцикле.

— Тогда давай адрес, — сказал он.

Я подумал и назвал адрес моей бабушки, папиной мамы. У них в квартире девчонка одна живёт, у неё двухколёсный велосипед, пусть посмотрит. Мотоцикл — это не какая-то там детская коляска.

Когда мы подъезжали к бабушкиному дому, около садика я остановил мотоцикл. Я сказал, что, может быть, мой папа там меня ищет. Я пошёл в садик и поискал девчонку, она там всегда вокруг фонтана кружит. Но девчонки не было.

— Где ты пропадал? — закричал милиционер, когда я вернулся обратно. Он взял меня за руку и повёл к бабушкиному дому, но мне вовсе не надо было к бабушке.

— А я не тут живу, — сказал я.

— Как! — закричал милиционер. — Что ты ещё придумал?

— Ничего страшного, — сказал я, — просто немного перепутал. — И я назвал свой правильный адрес.

— Ситуация, — сказал милиционер. — Отвезу-ка я тебя в милицию.

Я очень испугался и стал просить не возить меня в милицию: мне-то что, мне даже интересно, но мама будет волноваться.

Милиционер долго не соглашался. Он говорил, что с такими детьми лучше не связываться, что с ними никогда не распутаешься, что легче поймать шпиона.

— Это смотря какого, — сказал я.

— Что какого? — спросил милиционер.

— Шпионы всякие бывают, — сказал я. — Вот Костик рассказывал, что у нас в булочной продавщица заметила, что один человек всегда берёт батон и пол-круглого. Проверили, оказался шпион.

— Дурак твой Костик, — сказал милиционер. — Врёт он всё.

— Вот ещё, — обиделся я. — Вот шпион — он дурак. Что он — не мог иногда слойку какую добавить? Такого шпиона и поймать нетрудно.

— Пошли, пошли, — милиционер схватил меня за руку.

— А как же мотоцикл? — удивился я.

— Фу, — сказал милиционер, — с тобой и голову потеряешь.

И он посадил меня на мотоцикл и привёз домой.

Мы важно въехали во двор, и все, кто был там, прямо рты открыли от удивления. А милиционер подозвал Петьку рыжего и спросил, знает ли он меня. Петька узнал, и милиционер отпустил меня.

— Будто кирпичи таскал, — сказал он на прощанье.

Петька сбегал к нам домой и узнал, что Костик ещё не приходил. И тогда я сел на батарею в парадной и стал ждать Костика.

Проснулся я оттого, что меня брали на руки. На улице была ночь.

— Вечно ты теряешься, — сказал Костик.

— Это кто теряется! — сказал я.

— Спи уж, — сказал он и понёс меня домой.

Сквозь сон я слышал, как мама ругала Костика.

— Понимаешь, мама, — сказал я, — с нами произошла очень странная история.

— Спи уж! — сказала мама. — Знаем мы ваши истории.

я, Ромка и Гудериан

я и Ромка

И зачем только меня перевели в эту школу! Немецкая называется, а хуже самой обыкновенной. Целый месяц одно «haben»[1] проходят, а мне теперь всю жизнь в новеньких ходи. Но это ещё что! Я теперь любому новенькому могу позавидовать.

Я не выскочка. Просто мне захотелось одну книжку с готическим алфавитом прочитать. Интересная книжка, про пиратов. А Вера Павловна сказала, что готический мы будем проходить только через три года. Тогда я просто спросил, что же тогда мы будем делать все эти три года. А Вера Павловна сказала, что раз я такой умный, то пусть выйду к доске и прочитаю ей один рассказ. Я вышел и прочитал ей про слоновое кладбище. Тогда Вера Павловна велела мне писать на доске под диктовку. Я писал, а она вдруг сказала, что у меня некрасивый почерк. При чём тут почерк? Что я, первоклассник, что ли? А Вера Павловна совсем рассердилась и сказала, что раз я такой умный, мне не мешает быть поскромнее и не лезть вперёд, а помочь сначала своим отстающим товарищам и подтянуть их до своего уровня.

И она прикрепила ко мне Ромку Сандаля.

А этот Ромка, этот Сандаль, был как раз с нашего двора. Он у нас на дворе чуть ли не самый заметный. Есть, конечно, и позаметнее его, например Жёлудь. Но тот и старше намного. А среди нас самый заметный, пожалуй, как раз этот Сандаль. Есть ещё Петька Безручко, и Терапевт, и Самсон — все они заметные по-своему. Если подумать, то почти все у нас на дворе заметные… Все, кроме меня. Некоторые девчонки и то позаметнее. Один я не в счёт. Может быть, потому, что я недавно на дворе появился. А ребята давно вместе, многие ещё в один детсад вместе ходили. Ромка, положим, не ходил, но его и так все давно заметили. Такой уж это человек, его кто угодно сразу заметит…

Лунатик из пятой квартиры, у которого жена утонула, и он с горя лунатиком стал, и тот Ромку заметил. Да так заметил, что чуть было его не усыновил. Он ему даже самокат купил, хороший самокат, с тормозом. Только потом про это Ромкина мать разузнала, и они с лунатиком здорово поругались, потому что лунатик думал, что Ромка беспризорный сирота, а мать Ромкина думала, что лунатик тёмная личность и хочет Ромку испортить.

А сам Ромка и совсем ничего не думал, он вообще думать не умеет. Когда Вера Павловна просит его подумать, он только разглядывает потолок и кривится, будто от зубной боли.

По арифметике он ещё ничего себе, но зато уж когда он пишет, с ним рядом даже сидеть опасно. Перья у него скрипят и ломаются, из тетради то и дело вылетают листы, сам он весь в чернилах, при этом ещё плюётся, ругается и толкается. До меня к нему Терапевта прикрепляли, так Ромка его даже пером проткнул…

И вот, когда Ромку мне прикрепили, он сначала очень удивился и обиделся, но потом разозлился и возненавидел меня лютой ненавистью. И чем больше я старался его подтянуть, тем сильнее он меня ненавидел.

Я делал за него домашние задания, бегал за пирожками, таскал его мешок с тапочками, даже, пока он гонялся по дворам, сидел с его младшей сестрёнкой. Но ничего не помогало — он только больше меня ненавидел.

Он выдумывал мне всякие прозвища, съедал мои завтраки, пачкал тетрадки. Сделает какую-нибудь гадость — и рад: «А теперь иди жалуйся! Что же ты не идёшь?»

А кому мне было жаловаться? Все думали, что у нас с ним настоящая дружба. Нашу дружбу даже в пример приводили. А думали они так потому, что Ромка за меня заступался. Почему-то он никому другому не позволял меня дразнить: сам дразнил, а другим не позволял. Подерётся с кем-нибудь за меня, а потом ругается, что я навязался на его шею. Это я-то навязался! Будто это меня к нему прикрепили, а не его ко мне. По правде говоря, я и сам уже не понимал, кого из нас к кому прикрепили и что у нас с ним: вражда или дружба.

Однажды я провалился в люк. А когда меня оттуда вытащили и вокруг собралась почти вся наша школа, и все были такие важные и серьёзные, вдруг, откуда ни возьмись, появляется Ромка. Он расталкивает толпу, ругается и, размахивая у меня перед носом кулаками, кричит, что я назло ему полез в этот люк, что меня ни минуты нельзя оставлять без присмотра… И он на глазах у всех даёт мне такую оплеуху, что я чуть было не лечу обратно в люк. Потом он тащит меня к себе домой и сдаёт своей матери, чтобы она привела меня в порядок. И всё это с таким видом, будто я его личная собственность, и он лично меня спас, и если бы не он…

Но это ещё что!

И вот стоим мы однажды в очереди в раздевалку, стоим и от нечего делать номерки жуём. У Терапевта даже зуб сломался. А Ромка сказал, что это потому, что зубы у Терапевта белые, а белые зубы, всем известно, никуда не годятся. Некоторые ещё спорить начали, а Ромка вдруг взял и на глазах у всех откусил от своего номерка целый кусок, откусил и проглотил для пущей важности. Проглотил и меня подзывает. Думал, кусать придётся, а он в окно показывает.

— Смотри, — говорит. — Вон твой батька у забора ходит.

Посмотрел я, а Костик и правда ходит. Обязательно ему под школьными окнами торчать надо, другого места не нашёл.

Но Ромка не засмеялся.

— Он у тебя, кажется, композитор? — спросил он.

— Композитор, — говорю.

— Песни, значит, сочиняет?

— Нет, — говорю. — Не песни.

— Значит, просто музыку, без слов?

— Да, — говорю. — Просто.

— Жаль, — говорит. — Со словами интереснее. Ну да ладно, сойдёт.

Я тогда ещё ничего не понял.

А потом они с Костиком вместе в лифте застряли. Лифт у нас такой. Если в нём застрять, то полдня просидеть можно. Обычно, если кто застрянет, то на лестнице сразу же суета поднимается, беготня, крики, звонки… Но про них даже не знал никто, так тихо они там сидели. Дверь для воздуха открыли и сидели… А мама с работы возвращалась и вдруг под потолком увидела ноги Костика.

Долго их тогда спасали, но, по-моему, они не очень-то и спешили. Сидели там на скамейке и разговаривали.

Вот с тех пор всё и началось. Началась эта история с Ромкиной музыкой.

Мы стали ходить втроём. Ромка присмирел. Вежливый такой стал, положительный. По дворам уже больше не носился, а всё чаще приходил к нам домой. Придёт, сядет где-нибудь в сторонке и сидит. Чинный, и руки на коленях. Если кому-то что-то понадобится, сразу вскакивает и приносит. А потом опять сидит, смотрит перед собой в одну точку и будто к чему-то прислушивается. Маме он очень нравился. А Максимовна так и совсем растаяла. Он ей ведро выносил и за хлебом бегал.