Записки - Александр Бенкендорф

г-н Грюнберг пишет: Здесь не повезло ни Винценгероде, ни одиозному Бенкендорфу. Что касается казаков с братьями Иловайскими во главе, то позднейшие "заслуги" казачества перед освободительным движением известны, а полное взаимопонимание с реакционными "немцами" совсем портит их национальное лицо. Вот и не могут до сих пор они вместе войти в русскую историю.

Комментарий г-на составителя

Сия фраза совершенно непонятна. Кажется, казаки не могут жаловаться на отсутствие симпатии со стороны историков 1812 года.

Ну и так далее - примеров множество и внимательный читатель найдет их без труда. В конце этой критической по своему содержанию заметки хотелось бы все-таки выразить г-ну Грюнбергу глубочайшую признательность за то, что он сумел найти силы и время, чтобы познакомить читателей с наследием А.Х. Бенкендерфа. Благодаря этой книге г-н составитель узнал что он живет буквально в километре от места последнего боя казаков Бенкендорфа с французами, рвущимися к Москве (Хорошевский брод), что кардиологический центр, видимый из окна, построен "на костях" павших воинов, что живописные окрестности Звенигорода - любимого места для лодочных прогулок были свидетелями славного боя отряда Винценгероде. Что же касается мнений, ошибок, они вызывают досаду, но не более и не слишком умаляют значение этой полезной, расширяющей читательский кругозор, книги.

К. Дегтярев

Воспоминания А.Х. Бенкендорфа о компании 1812 г.

Глава I

События от начала войны до соединения русских армий под Смоленском. Посылка Бенкендорфа Императором Александром из Свенцян и Видз к князю Багратиону

Поляки даже на глазах Императора не скрывали своих надежд и желания нашей гибели. Ангельская доброта Императора и невозмутимое спокойствие были единственным ответом на заносчивость этой нации, постоянно обманываемой мечтами и постоянно употребляющей во зло милосердие.

Под видом переговоров Наполеон прислал для наблюдения за нашей главной квартирой генерала Нарбонна{1}. Все его полюбили за очаровательные манеры и приятное остроумие. Однажды, находясь в ожидании в зале, где собиралась свита Императора, он спросил фамилии нескольких лиц. Ему назвали их, заметив, что многие из этих лиц владели несколькими сотнями тысяч рублей дохода "вот, сказали ему, люди, про которых ваш император говорил, что они подкуплены английским золотом".

По возвращении в главную квартиру Наполеона на вопрос некоторых генералов, какой дух господствовал при Дворе Императора Александра, Нарбонн отвечал: "Я нашел там настоящий патриотизм без самохвальства и спокойствие на лице Императора и армии".

Между тем давались балы и празднества, и наше затянувшееся пребывание в Вильне походило скорее на приятное путешествие, нежели на приготовления к войне.

Однако Наполеон приближался к Неману, и наши корпуса стягивались. Наша главная армия, под командой генерала Барклая де Толли{2}могла сосредоточиться в окрестностях Вильны, а вторая, под командой генерала Багратиона, дебушируя с Волыни, могла направиться в сердце герцогства Варшавского{3}.

В Шавлях находился еще один корпус под командой графа Витгенштейна{4}, прикрывавший Ливонию.

Первоначальная идея плана кампании, данная генералом Фулем{5}, заключалась в том, чтобы не соединять армий генералов Барклая и Багратиона, а разместить их, как на шахматной доске, подвигая вперед одну, когда другая была бы вынуждена к отступлению, в предположении, таким образом, парализовать успехи Наполеона. Но забывали, что мы могли противопоставить не более 150 тысяч человек предприимчивейшему полководцу, который готов был обрушиться на нас с 450 тысячами человек и который, следовательно, располагал большею, чем ему нужно было, численностью для того, чтобы одновременно подавить обе армии{6}.

В то время, когда еще колебались, обсуждали планы и даже сомневались в неизбежности войны, Наполеон появился на берегах Немана, и Император Александр своим энергичным и проникнутым верою манифестом укрепил решимость и твердость своего народа{7}.

Подобно Ксерксу, Наполеон поднялся на гору близ Ковны и созерцал у ног своих всю свою необозримую армию. Вид русской территории воодушевил его пыл, и, приветствуемый с энтузиазмом множеством солдат, он устремился в борьбу двенадцатого года, в конце которого от всего этого гигантского полчища суждено было сохраниться лишь одним кровавым следам.

Известие о переправе вынудило отойти назад все войска, наблюдавшие вдоль Немана, и заставило сделать в Вильне все необходимые приготовления.

Отъезд императорской квартиры, всех военных и гражданских чиновников, их жен и множества жителей Вильны, которые по различным соображениям разделяли нашу судьбу, представлял настоящий базар.

Остановились и пришли в себя только в Свенцянах, где была расположена гвардия и где собралась вся армия.

Тотчас же по прибытии, Император потребовал меня для доставки его приказаний генералу Багратиону.

Император желал сближения его с армией генерала Барклая, так чтобы, в случае надобности, он мог с нею соединиться. Он мне сказал, отправляя меня: "Передайте князю, что, верный своей системе, Бонапарт вероятно направится по дороге к столице и захочет устрашить Россию, наступая на Москву, но ничто не заставит меня положить оружие, пока неприятель будет в наших пределах"{8}.

Я проехал через Сморгонь и Новогрудок и нашел армию князя Багратиона за Слонимом{9}. Передав ему привезенные мною приказания и объяснив движения, которые предполагала исполнить наша главная армия для прибытия на Дрисскую позицию и принятия там боя, я снова выехал в главную квартиру Императора.

Я вынужден был уже сделать большой объезд, так как неприятельские партии, руководимые Поляками, подвигались из Вильны к Сморгони и старались стать на сообщениях наших обеих армий. Я проехал через Минск и нашел Императора в Видзах.

Наполеон вступил без боя в Вильну и был принят там с меньшей радостью, нежели он на это надеялся. Он высказался Полякам в неопределенных выражениях об их независимости, но убеждал их вооружаться против России и приносить в жертву отечеству людей, деньги и в особенности слепое повиновение его приказаниям{10}.

Переходя границу нашей Империи, он обвинял Россию в том, что она вызвала войну, а нашего посла, князя Куракина, в том, что он объявил ее{11}.

Император отправил к нему в Вильну своего генерал-адъютанта Балашева{12}, который должен был ему объявить, что нота князя Куракина не вызывалась данными ему приказаниями и что, если французская армия отойдет назад за Неман, вторжение не будет считаться совершившимся.