Македонский. Германцы. Викинги - Александр Чеберяк

– Ты не такая, у тебя – сила. Но запомни: никто не должен знать, никто. Иначе заклюют.

Верда шла, думая о своем, – фигура кралась следом. Вот и поляна. Она скинула льняную накидку, подошла к дереву, зашептала. Дребомира бросило в жар от обнаженного силуэта. Луна облизывала спелое, созревшее тело Верды – в полумраке ее формы казались волшебными, тянули, тащили к себе. Он прерывисто задышал. Вспомнил обидные слова, презрительную улыбку – ярость с похотью, борясь меж собой, толкнули к ней. Дребомир на ватных ногах подкрался, поднял ткань, вдыхая сводящий с ума запах. Под ногой хрустнула ветка. Верда обернулась.

– Стой, – сонно сказала она. – Посмотри мне в глаза, – почти ласково, настойчиво попросила. Дребомир против воли подчинился – взгляд ее пробрался внутрь, щекоча голову. Он попытался отвести глаза – не удалось. Дребомир будто прилип, растворился в змеиных угольках глаз Верды. – Я не просто так позвала тебя за собой. Твоя сестра рассказала все.

– Ты – позвала?

– Да. Теперь говори, зачем ты собрался к римлянам?

Дребомир, как бык, отгоняющий слепней, замотал головой, стряхивая оцепенение, – глаза змеи жгли, клещами вытягивая правду.

– Я так и думала. Ты не мог силой и отвагой завоевать достойное место в племени и решил всех сдать в обмен на золото и меня. Глупый, трусливый – ни то, ни другое не принесло бы тебе счастья. Ты стал бы изгоем, твое имя прокляли бы все – но я спасу тебя от позора.

– Спасешь? – еле выдавливая слова, заплакал Дребомир.

– Да. Дай сюда нож: он больше тебе не нужен.

Пальцы сами разжались.

– Теперь, – скомандовал голос, – иди прямо, никуда не сворачивая, прямо-о-о…

Слова гнали вперед. Он рванул напролом, продираясь сквозь ветки. Ноги стали вязнуть. С трудом выдергивая их из жижи, проваливаясь все глубже, Дребомир шел на голос: «Иди-и-и…» Дурман спал, звук смолк – Дребомир очнулся по пояс в густой каше болота. Он рванулся – мутная жижа не отпускала, заглатывая глубже. Веером разошлась рябь, когда парень начал метаться, расшатывая вонючее тесто. Грязь подступила к горлу. Дребомир дергался – нет, зловонная липучая каша намертво склеила туловище, засасывая в яму. Над болотом разнесся отчаянный крик.

Пять дней он шел через лес. Шел и вспоминал детство, юность. Первого врага он убил в восемь. И пусть это был раненный кем-то из взрослых кельт, решающий, смертельный удар нанес Аларикс. Теперь он понимал: это отец, дабы сын поскорее влился в мир воинов, приказал родичу подставить уже умирающего, неопасного противника под Аларикса, но все равно. После этого пришли уверенность в себе, зависть старших мальчишек. Аларикс видел все как вчера. Рыжий длинноволосый воин, шатаясь, надвинулся горой, закрыв солнце. Он хватает ртом воздух, его синее раскрашенное лицо со вздутыми жилами на лбу страшно. Кельт идет, припадая на ногу, и заносит меч. Брат отца кивает мальчишке, готовый тут же прийти на помощь.

Алариксу немного страшно. Он зажмуривается, бросается наугад под жуткого дядьку и всаживает кинжал ему в живот. Кельт падает. Мальчишку колотит, его обступают воины. Сам отец гогочет, хватает на руки, подкидывает вверх. И он понимает – свершилось. Теперь он равен этим бородатым грозным мужчинам, он – один из них. Как было легко тогда, все ясно и просто! Несколько раз в год набеги на треверов, батавов – Аларикс с нетерпением ждал каждого. И вот старый мир сломан. Отца больше нет, две трети лучших германцев уже никогда не сожмут топор, оставшиеся прячут глаза, как обесчещенные прилюдно девы. «Водан, я понял. Клянусь, ты не пожалеешь, что не дал сгинуть в позоре. Теперь – понял». Мысли стали чисты, как синее небо. Аларикс присел спиной к дереву. «Ты, и только ты. За тебя некому. Ты», – шелестела листва. «Я знаю». Он еще не полностью окреп, но… С каждым шагом, с каждым свежим куском кабанины тело копило утраченные силы – наливались былой упругостью потрепанные мышцы. На шестой день он набрел на костер, вокруг которого сидело десятка два бородатых воинов. При его появлении они вскочили, хватаясь за топоры.

– Аларикс! – Хмурые лица просветлели. – Говорили, ты погиб.

– Еще не время.

На лица набежала тень.

– Что нам делать? В своем лесу мы как воры, лучшие перебиты.

– Что делать? – задумался предводитель. – Скулить, как собакам, и зим тридцать прятаться от людей, чтоб те не тыкали пальцем: «Вон те, кто опозорил честное имя германцев». И тогда даже рабы будут плевать вам вслед.

Головы опустились. Кто-то скрипнул зубами. Повисла тишина.

– Или…

– Или что? – встрепенулись воины.

– Или ваши сыновья скажут: «Да, это были лучшие бойцы в мире». Они расскажут детям своих детей, как те, улыбаясь смерти, бросались в битву. Кто хочет постыдную старость в постели, зная, что сегодня может шагнуть в вечность?

В отблеске костра грузные фигуры вскочили с горящими глазами, обступили Аларикса. Самый пожилой, с сединой германец обнял его.

– Веди, вождь, и не рассказывай никому, как мы, свесив башки, позволили страху затмить разум.

– Я пока не вождь, совет не выбрал.

– Выберут, никуда не денутся, – потряс топором седой. – Я помню тебя ребенком, я первый вложил в твою руку меч – дай же старику честь умереть, сражаясь справа от тебя.

Вождь улыбнулся.

– Погоди умирать, старина, у нас много дел. Если бы все убитые тобой могли говорить, они поведали бы, что палица в твоей руке по-прежнему крепка. Слушайте все. Римляне сильны, организованны, прекрасно обучены, они – лучшие солдаты в мире, после нас, конечно. Но… В нашем лесу, поодиночке они слабы. Мой раб, грек Деметрий, рассказывал о Скифской войне.

– Это как?

– Война набегами, без открытого боя, с порчей коней, ночными нападениями, отступлениями.

– Нам, германцам, отступить? – с вызовом крикнул молодой, горячий Тевтобид.

– Да, если так будет надо. Назови это отходом, чтобы заманить в ловушку. В общем, я вам обещаю трудную работенку, еще обещаю кучу римлян.

Аларикс обвел всех испытующим взглядом. Пожилой, Дар, произнес:

– И то правда, давно пора помахать мечишком.

– А ты, – взгляд вождя уперся в Тевтобида, – запомни: мои приказы не обсуждаются. Ясно?

Тевтобид, не выдержав, кивнул. Дар сказал:

– Но римлян – тьма.

– Уже нет. Консул посчитал, что война закончена, и половину отправил в Рим.

– И сколько осталось?

– Сорок по сто, – не моргнув, соврал Аларикс. Большинство все равно не умеет считать, да и ни к чему это воину. От правды часто болит голова. Дар понял и спрятал в усы улыбку. – Почему не ушли в племя?

– Как раз собирались. – Дар задумчиво гладил бороду. – Но, я так думаю, теперь мы остаемся?

– Ты правильно думаешь. – Они оба захохотали, остальные германцы громко подхватили.

– Лугий, ты пошаришь в лесу в трех днях пути – кого встретишь, сюда. Ты, Багорик, караулишь римлян. Всем спать. Пять остается здесь, я с остальными к римлянам.

Лагерь скоро захрапел. Лес склонил ветки, оберегая сон своих неразумных лохматых питомцев.

– Вождь, обоз, – шепнул Багорик. – Подарок римлянам готов.

– Вижу. Скажи всем – главное, чтобы никто не ушел, слышишь – никто.

Меж холмов на дороге показался обоз из пяти возков. Кони тяжело волокли прогнувшиеся телеги. Полтора десятка всадников ехали рысью позади. Пластины доспехов резали глаз на солнце.

– Давай, – махнул Аларикс. Надрывный, тягучий треск – и вековой дуб обрушился на первый возок, раздавив крякнувшего возницу и намертво закрыв проход. Позади еще не успевших ничего понять римлян с таким же треском хлопнула ель. Тут же со склона на их головы пролился каменный дождь, дробя кости. Солдаты спешились, подняли щиты – сверху сыпались камни. Аларикс зауважал противника, глядя, как он молча погибает. «Поэтому римский орел и побеждает…» Когда в живых осталось пять солдат, вождь лениво кивнул вниз – молодым германцам не помешает размяться. Со склона в ущелье покатились, ревя, кривоногие бойцы.

– Куда?! – взревел Дар, но было поздно. Юный безусый германец опрометчиво набегал на щиты – копье легионера выскочило между лопаток. Так с наивной улыбкой и пропал, не отведав даже прелестей какой-нибудь озорной германки, так и не пожил. Багорик, отбив выпад копья (в последний момент рука отвела нацеленное в грудь древко), чиркнул мечом землю у ног солдата – тот, обманувшись, уронил щит. Взмах другой руки из-за спины – и римлянин с топором в переносице валится навзничь. Тевтобид с разбегу бросил молотом в щит – солдат опрокинулся. Припал к земле, подхватывая молот, с размаху уронил его на шлем вставшему противнику, сам пропуская удар копьем в плечо, – Дар, смотревший с пригорка, сказал:

– Ничего, умнее будет.

Один из молодых, мощный Косориг, атаковал римлян с двух рук, топором и ножом. Солдат выбросил меч, целя в лицо, – германец, полуразвернувшись, роняя нож, поймал руку, впечатал головой в нос и в уже оседающего, поплывшего римлянина вколотил топор – хрипя, с красной пеной, солдат ненавидящим взглядом просил добить. С последним легионером пришлось повозиться. Окруженный с трех сторон, обреченный на смерть, он сам ею плевался. Поворотом корпуса принимая удары, парируя, уходя от них, полоснул потерявшего осторожность Багорика, поймал на край щита Косорига – германец выплюнул зубы.