Водяной - Карл-Йоганн Вальгрен

— Пошли, — сказала я брату. — Линяем…

На полу стояли два переполненных полиэтиленовых пакета с мусором. Третий упал, содержимое вывалилось на пол. Перед дверью в туалет наблевано. Красное вино, определила я, и что-то там она жрала. В доме тихо, дрыхнет, наверное, наверху. Не проснется, даже если гранату в окно бросить.

— Фу, как воняет, — сморщился брат.

— Я все уберу. Посмотри пока телик.

Он повесил куртку, обогнул лужу и скрылся в гостиной. На столе в кухне среди немытой посуды валялись две пустые бутылки «Парадора».[9] Недопитый стакан вина, наполовину заполненный размокшими окурками. Грязная посуда навалена не только на столе — и в мойке, и даже на полу лежит тарелка, к ней что-то коричневое прилипло…

Я потерла нос белым перцем и достала из шкафа швабру, тряпки и все, что нужно для уборки…

Сколько же раз мне приходилось этим заниматься! Мне было шесть или семь, когда я впервые подтирала блевотину за взрослыми. В тот раз была папашина очередь, он устроил пьянку с корешами и какими-то незнакомыми бабами. Заблевали весь пол в ванной, но целые сутки никому и дела не было: заходили, писали, тетки пудрились, морщили носы, перешагивали вонючую лужу и возвращались в соседнюю комнату. Танцевали, пели, ссорились, даже дрались, засыпали… пока у меня не кончилось терпение и я не смыла все это прямо из душа. И все равно привыкнуть не могу. Прямо сознание теряю от вони. Этот трюк с белым перцем я придумала сама — помогает. Чихнешь пару раз, в ноздрях жжет, но запаха почти не чувствуешь.

Я прибралась, составила посуду в шкаф и вымыла руки в мойке. Странно, но хотелось есть. Судя по всему, мать получила сегодня социальные деньги или пособие на детей, значит, хоть какая-то еда должна найтись.

Как же! В шкафу стояли только пустые бутылки, по нескольку штук на каждой полке. В холодильнике тоже было пусто, если не считать нескольких банок с пивом и каким-то чудом уцелевшую бутылку джина в морозильнике.

В хлебнице, спасибо, нашлась половина скугахольмского хлеба. А в ящике для ножей и вилок лежала банка консервов — тунец в собственном соку. Я сделала два бутерброда брату, один себе и пошла в гостиную.

Роберт свернулся калачиком в кресле, смотрел телевизор и улыбался чему-то.

— Что смотришь?

— Про всяких необычных морских зверей. Гигантские осьминоги и все такое. И про глубоководных рыб. Думали, они вымерли давно, и вдруг одна попалась в сети. Какая-то двоякодышащая… В Австралии. Мама спит?

— Думаю, да… Она, судя по всему, крепко попраздновала.

— Вот и хорошо, что спит… Неохота на нее смотреть.

Гостиная у нас та еще. Ни картин на стенах, ни даже цветов в горшках. Протертый диван и журнальный столик, который я помню чуть не с рождения. Телевизор на ящике из-под пива и плохонькая стереосистема — на точно таком же ящике.

У батареи — еще одна бутылка «Парадора». На полу черные пятна: мать гасит окурки очень просто — тычет их в линолеум. Пепельницу найти лень. Всего два дня назад я убирала весь дом… даже утром, когда мы уходили в школу, все было вполне прилично. Когда же она успела так все загадить, да еще сбегать в банк, получить деньги и затариться в «Систембулагете»?[10]

Я поднялась на второй этаж — дверь в спальню закрыта, оттуда доносится храп, похожий на звук работающего отсоса у зубного врача.

Она заходила в мою комнату. Знала бы, заперла бы на ключ. Все ящики выдвинуты, стул опрокинут, книги разбросаны; старые игрушки из ящика вывалены на пол, куклы с остриженными волосами, Барби, смурфики… Даже трусы переворошила в комоде. А потом, наверное, принесли с почты чек из социалки, и она понеслась в банк, даже дверь позабыла закрыть. Я сунула руку за батарею — слава богу, конверт на месте, я его прилепила скотчем к стене. Там все мои сбережения — триста крон. Они мне очень понадобятся в ближайшие дни.

Прошла в спальню — мама даже не разделась, спала поперек кровати, в ножном конце. На щеке губная помада, между пальцами — погасший окурок сигареты. Укрылась своим красным пальто из «Гекоса» — вся наша одежда оттуда. Раза два в год она заставляла себя сесть на автобус в Улларед и поехать за покупками. Джинсы неизвестного происхождения. Зимние шмотки. Джемпера и кофты, давно вышедшие из моды. Для такого подвига нужно было, чтобы она не пила какое-то время и наскребла хоть сколько-то денег, иначе до следующей поездки проходило еще полгода. Мы успевали вырасти и выглядели идиотами в коротких брюках и обтягивающих свитерах.

На ночном столике у нее стоит наша с братом фотография в рамке. Мне на ней шесть, братишке четыре. Снимок сделан сразу после нашего переезда сюда, и мы выглядим довольно счастливыми. Стоим на улице перед домом, на мне джинсовая юбочка и футболка, на братике короткие штанишки и голубая рубашка. Даже не помню, кто снимал. Может, мама? А откуда у нее фотоаппарат? Никогда у нас не было фотоаппарата. У других я видела фотоальбомы, даже видеофильмы — дети в колыбельках, потом в кроватках, вот вся семья в отпуске, конфирмация… а у нас никогда ничего такого не было. Мама с папой не интересовались прошлым. Словно бы жизнь их была такой грязной и грустной, что они старались стереть все воспоминания.

Под портретом лежал конверт. Подошла поближе — письмо от отца.

Я спустилась в кухню. Брат листал какой-то комикс.

— Что по ящику?

— Ничего интересного. Детская передача. Я уже вышел из этого возраста. Как она там?

— Спит как колода. Даже не разделась.

— Могла бы и прибрать за собой. Тут черт знает что творится.

Он с отвращением посмотрел на мойку и тут же отвел глаза — уставился в окно.

— Так странно… — медленно сказал он. — Этот фильм… Столько рыб, столько зверей живут в море. Я имею в виду — на глубине. Настоящей глубине. Несколько километров. Куда даже свет не доходит. Наверняка живут.

— В морских впадинах?

— Ну да, так они и называются. Впадины. А мы даже не знаем, есть там жизнь или нет. Есть, я думаю, наверняка есть. Сотни видов, просто они еще не открыты. И я подумал — если мы не знаем, что в море, откуда нам знать все остальное?

Пусть фантазирует. Я между делом начала прибираться, выбросила окурки, убрала бутылки, налила воду в мойку.

— Откуда? — повторил он. — Сама подумай — сотни видов! Мы их еще не открыли. И даже невидимые среди них могут быть, откуда нам знать, если мы их не видим? Или… или, скажем, я вижу, а другие нет. Они не для всех невидимы. Представляешь — такой невидимый зверь стучится в окно ночью! И он идет со мной в школу, и никто его не видит, только я, и он меня защищает, а его все равно никто не видит.

— И так может быть… когда-нибудь у тебя заведется невидимый защитник. Только не сразу. Не завтра. А пока сделай уроки. И руки смажь. Там оставалось немного в тюбике. Смотри, опять кожа потрескалась.

Он встал и посмотрел на меня. Как же я его люблю… Никого я так не люблю, только Роберта, своего младшего брата. Худенький, в нелепой одежде, которую я, будь моя воля, никогда бы не позволила ему надеть, заклеенные скотчем очочки, а за очками — серые добрые глаза, и они, эти глаза, видят такое, что ни один человек на свете не увидит.

Весной, когда Роберт был еще в шестом, они решили всем классом поехать в Данию. Посетить Леголанд и Копенгаген, посмотреть музеи, а потом целый день в Тиволи. Собирали деньги все полугодие, продавали ранние цветы и лотерейные билеты, устроили блошиный рынок в спортзале. Кое-кто из пап, из тех, что работали на «Фальконе»,[11] получил бесплатно ящики с лимонадом, и дети их продавали, а мамы испекли булочки и пирожные.

Поездка намечалась на Троицу, но брат начал мечтать о ней еще с весны. Всю весну дети писали групповые работы о Дании — география, история и все такое. Учили имена членов королевской семьи. Читали «Русалочку» по-датски, рисовали карты, устраивали выставки. В общем, готовились изо всех сил. Роберт только об этом и говорил — как он хочет посмотреть Леголанд, где даже улицы вымощены кубиками «Лего», а главное — мечтал, как они будут жить в отеле, в настоящем отеле, где не надо застилать за собой постель — придут люди и наведут чистоту, а мыло там лежит в маленьких упаковках на полках в ванной. Он словно и забыл, что всю поездку ему придется быть одному — никто с ним не сядет. Он даже не думал или не хотел думать — одноклассники опять начнут его дразнить, никто не примет его в свою компанию.

И вдруг оказалось, что собранных денег не хватает. Учительница разослала письма родителям — так и так, возможно, поездка отменяется. Назначили родительское собрание — все сказали, что наскребут недостающие деньги. Кроме наших, ясное дело. Они вообще не пришли, поэтому никто и не спросил, что делать с теми, у кого денег нет. И конечно, случилось то, чего братишка больше всего боялся: его не взяли.