Супрематизм. Мир как беспредметность - Малевич Казимир Северинович

Итак, весь вопрос в доказательстве. Всё, что доказано, существует реальной подлинно. Отсюда следует, что все культуры подлинно существовали и существовали как маски. Также их подлинная мысль доказывала научно призрачность будущих культур как утопических явлений, также будущая наука доказывала, что все то, что есть, утопично.

Таким образом, все утопично, и не утопична ли вся наука, раз ее доказательства сводятся к утопии взаимной? Верили в науку, но в конце концов и в науку перестают верить. «Реформа науки» — как это странно звучит! Вдруг реформировать святая святых, то, что всегда говорит истину, указывает действительную реальность, логично все обосновывает! Надежда всего человечества на то. что только она способна снять маску и показать лицо подлинное человека, только в ее руках химические яды смогут научно разложить маску, очистить лицо. И вдруг этого Бога нужно реформировать! Интересно, кто же это будет реформировать и чем?

Следовательно, существует нечто больше науки, существует какая-то мысль сильней науки, с большими логическими доводами, нежели наука. Новый Бог, реформирующий неуку. Что же такое реформа? Это первый шаг в лабиринте научных дворцов. Но не значит ли, что во время реформы не понадобится и совсем перестроить дворец, так что от дворца науки ничего не останется, будет новый дворец. Какой? Ясно, не научный.

Итак, наступает какой-то новый проблеск с более логическими доказательствами чего? Того, что наука есть тоже маска из папье-маше86.

И действительно, мерцает какая-то мысль в бездне бесконечной человеческого черепа, но какая она? От нее доходят только лучи. О, что это за мысль о «реформе науки», что это за луч, верно ли он понят, не нужно ли его спектрализировать, чтобы легче прочесть его свойства- <?> Не использовать ли самое неуку, чтобы она же прочла в нем свой приговор через науку изобретенный спектр?

Делать это должно, нужно идти тому, кто думает и верит в научные обоснования, ему нужно быть при чтении этого приговора, ибо с приговором научной неопровержимости или доказанной реально действительности сегодня будет прочтен новый <приговор —> реализм, доказавший доказанную реальность не действительной.

Итак, еле успеет человек найти для себя реальность, как в кошмарном его сне встают новые доказательства. Но, чтобы достигнуть новых доказательств, ему приходится преодолеть всю свою Культуру, весь свой сон в ужасных разрушениях, ранениях и гибели.

Почему ему так приходится двигаться через ужасы крови и смерть? Мне кажется, что вина его в том, что познанное доказательство как некую реальность он стремится сохранить, а чтобы сохранить, ему нужно построить другую культуру — армию как стража новой реальности; и когда во сне своей Культуры он увидит новые доказательства того, что та Культура, в которой он почил, вовсе не реальное, <то> стремится к ней и, конечно, в безумном своем движении обрушит теми же орудиями на себя ее своды.

В движении своем человек напоминает мне такую изобразительную картину человек весьма культурный построил себе культуру, обоснованием которой было одеяло, фундаментом кровать; достиг высшей культуры, обеспечив и проверив всеми научными данными, поставив кругом ее границ стражу; лег в постель блага, покрыв себя одеялом культуры. Но вдруг ему приснились новые доказательства, — подымаясь к ним или собираясь <их> защитить, он вынужден сделать движение, а так как вся культура его построена на одеяле, то, конечно, все своды ее обрушатся на него и на двигающиеся новые реальности.

Если просмотреть движение человека в культуре, то мне кажется, найдем таковую картинку, что вылезти ему из-под одеяла культуры иначе нельзя, как не сбросив на себя последнюю; последнее показалось уже неопровержимой реальностью, безысходной, точной, неизбежной, неминуемой и даже обязательной; и а конечном <счете стало> даже геройской и почетной смертью пасть под обломками культуры, увенчанным чугунными жестяными наградами. Все дело сводится к тому, и вся цель науки должна изобресть способ, как вылезти из-под одеяла культуры, не разбив себе голову и не поломав ноги. Но будет ли этим пустяком заниматься наука (легче ей изобрести прибор для ломания ног)? А нужно было бы заняться, и так заняться, чтобы, вылезши, больной не <стал бы опять> влазить в культуру.

Если допустить, что культура человеческого разума есть что-то положительное нормальное, то она находится в доме умалишенных. Если существует какой-то признак нормального человека, то он во власти умалишенных. И мне кажется, что признак этого человека еще не вырос из этой болезни, еще не наступил кризис агонии, еще мозг его находится в высокой температуре — без памяти, не видящим перед собой ни опасности, ни пределов. Все потому признаки культура порывает87 в дело своего безумия, творится ужас кровопролития. Все его производство культуры и живет только до тех пор, пока припадок не начался. Так культура за культурой, как волна за волной, делают усилия выскочить на берег, преодолеть его, но каждый приступ безумия разрушает волну.

Земной шар представляет собой психиатрический дом, на который с ужасом и страданием смотрят люди, так же Вселенная смотрит на земной шар, куда посажен человек для излечения. Но как же ему излечиться, когда безумие стало для него здоровьем, когда, оторвав клещами или ядром себе голову, считает <это> в порядке жизненной дисциплины, когда каждый день изобретает приборы специальные для отрывания головы, ломания ног и это считает за гордость и необходимость жизни, «борьбой за существование». Как это понять, с кем эта знаменитая «борьба за существование» — с самим собой происходит?

Не напомнит ли <эта> «борьба» человека из дома умалишенных — борющегося с самим собой, рвущего на куски свое мясо, придумывающего разные способы для того, чтобы изорвать свое тело. Если животное88 разрывает друг друга — разрывает оттого, что мудрость его живет только мясом и кровью, поэтому оно поедает свой животный мир, равный себе <мир> мяса и кости, и в этом исключительная его жизнь и «борьба за существование». Животные-мясоеды и животные-иноеды — мудрость, очевидно, та же в человеке, лозунг один и тот же, «борьба за существование».

Техника исключительно предназначена к совершенству самоедства и иноедства, и все изобретения, очевидно, не имеют иной культуры в себе, как только животную, предназначенную для «борьбы за существование». Культуры человека не было еще; может быть, только в каких-то проблесках в глубоком тумане мерцает его образ, к которому еще не изобретены пути. Слух наш не может его слышать, разум еще не может его понять, глаза не могут различить. И мне кажется, что не «борьба за существование» должна быть среди людей, ибо это <всё> же люди, заявляющие о себе <, о человеке> как о высшем начале, царе миров, разумном существе, а <борьба> за достижение человеческого образа именно того начала, после достижения которого <человек> действительно стал бы разумным и высшим существом среди животного мира.

То, что называем мы культурой человеческой, есть только повышенный тип совершенства животного начала; все существо животного развивается дальше и борется за существование разными способами своего изобретения. Слух, зрение, разум, руки, ноги — всё совершенствуется исключительно <для> этой «борьбы»,

И вот думаю, что наступит культура иная. Отличие ее будет от сегодняшней то, что никакая из вещей вещь не будет приспособлена к борьбе за существование. Такие признаки новой человеческой культуры они есть и существуют сейчас, но силы еще большой не имеют, животный кошмар стоит в своей технике во всем размере животного образа и ждет «борьбы за существование». Не видны и не первостепенны вещи человека, их Супрематия еще не настала, не настало их первенство; не <на>стало первенства человека перед животным царством его культуры, львиная пасть, сокрушающая череп, совершенствуется <все дальше и> выше. И потому царство человека в глубоком тумане, не может вырасти, ибо зверь в «борьбе за существование» пожирает <человека> в зачатке, он вечно голоден и жаден, и, чтобы вырасти признаку человеческой культуры, нужно мясом своим и кровью прежде насытить в себе животное, и когда оно в сытости уснет в довольстве, человек поспешит кое-что выстроить. Но горе ему, когда животное проснется, оно сокрушит все, опять его <животные> признаки в погоне за его мясом.