Бомба для дядюшки Джо - Эдуард Филатьев

Если выводы, которые изложены в материале, правильны, задача создания ядерной бомбы близка как никогда к своему разрешению».

В СССР ещё не знали, что в Америке уже три с половиной месяца работал такой урановый «котёл» (уран-графитовый реактор), построенный Энрико Ферми. Но Курчатов понял, почувствовал, насколько близки американцы к осуществлению заветной цели. И забил тревогу:

«По данным, изложенным в материале, котёл должен состоять из 1000 тонн графита и 100 тонн урана. Америка, Англия и Германия уже сейчас имеют такие запасы урана, а в нашем распоряжении только 0,1–0,2 тонны этого металла… Может оказаться, таким образом, что ядерная бомба будет создана за границей, а мы будем бессильны решить эту задачу в нашей стране…

Поэтому получение сведений из Америки… является совершенно необходимым.

Необходимо выяснить…»

И вновь следовало перечисление того, чего советские физики не знали, но очень хотели бы узнать. При этом подчёркивалось:

«Настоятельная необходимость получения перечисленных данных диктуется тем, что в ближайшее время (1943 и начало 1944 года) мы не будем в состоянии из-за отсутствия урана поставить надёжные опыты».

Прав, как оказалось, был мудрый Вернадский, с такой настойчивостью призывавший как можно скорее начать поиски урановых руд!

Но Курчатова беспокоила не только острая нехватка урана. Он прекрасно понимал, что его Лаборатория отстаёт (и очень сильно!) по части теории. Поэтому Первухин ставился в известность, что некий расчёт он…

«… поручил сейчас проф. Ю.Б. Харитону и проф. Я.Б. Зельдовичу, но решение этой задачи таким путём очень сложно и, возможно, что в Америке оно проводилось экспериментально. Было бы очень желательно получить из Америки данные..…».

Свои воспоминания о вкладе Зельдовича и Харитона в создание первого советского уран-графитового котла оставил и Анатолий Александров:

«… они определили, насколько должны быть допустимы вредные поглощения там, и так далее. Это всё задания — на получение графита сверхвысокой чистоты, чтобы примеси по бору были не более одной миллионной. Это произошло в результате их расчётов и сопоставления с теми константами, которые тогда были уже померены. Это было очень важное обстоятельство!».

Александров, конечно же, не знал, что все «константы» давным-давно уже «померены» за рубежом — в Великобритании и США, и что Зельдович с Харитоном только пересчитывали их (по просьбе Курчатова), ещё раз перепроверяли.

Забегая немного вперёд, отметим, что, когда через три месяца (в начале июля 1943 года) Зельдович и Харитон завершили эти расчёты, они вновь принялись категорически утверждать:

«… ожидать взрыва в окиси урана нет (на основании имеющегося на сегодняшний день экспериментального материала) никаких оснований. Из

осторожности необходима, конечно, тщательная ревизия…».

Стоит ли удивляться, что начальник Лаборатории № 2, который и раньше отличался недоверчивостью, теперь всё меньше доверял выводам своих коллег и всё больше полагался на данные, которые поставляла разведка. В его письмах Первухину всё чаще стали появляться фразы типа:

«… было бы очень важно получить из Америки сведения…

… представлялось бы крайне желательным выяснить: производились ли в Америке…».

Впрочем, Курчатов уже не только просил. Очень скоро, привыкнув смотреть на разведданные критическим взглядом, он стал позволять себе недовольные замечания. Например, в связи с тем, что…

«… наиболее важных сведений о способах отделения 94 элемента от урана в материале нет…».

И тогда вновь следовала просьба:

«Поэтому было бы крайне желательным получить из Америки дополнительные сведения…».

Всё чаще курчатовские отчёты Первухину завершались напоминанием:

«Прошу Ваших указаний разведывательным органам СССР о получении дополнительных сведений по вопросам, подчёркнутым в отзыве синим карандашом».

В середине лета 1943 года от Лаборатории № 2 потребовали составить докладную записку о состоянии «работ по урану на 1.VII.1943». Курчатов начал её с заявления:

«Работа по проблеме урана полностью приостанавливалась у нас в Союзе с началом Отечественной войны.

В 1943 г. работа по проблеме урана в СССР возобновилась и уже сейчас привела к радикальным изменениям наших взглядов на пути решения всей проблемы в целом».

О разведданных, которые, по сути дела, и привели к «радикальным изменениям взглядов», в докладной записке не говорилось ни слова. Документ был составлен так, что можно было сделать вывод, будто советские физики изменили свои взгляды вполне самостоятельно. Мало этого, Курчатов как бы вскользь напомнил о своём провидческом чутье, которое позволило ему…

Вот это место в записке:

«Ещё в 1940 г. я высказывал, в противоположность мнению Харитона и Зельдовича, мысль о том, что в большой массе металлического урана не исключена возможность нарастания лавинного процесса. В расчётах Зельдовича и Харитона допускалось, что нейтрон…

На самом же деле это неверно».

Далее следовало заявление, что «английские данные» только подтвердили его, курчатовскую, точку зрения, высказанную «ещё в 1940 г…», и «… поэтому мной было поручено т. Харитону и т. Зельдовичу выполнить специальный расчёт…».

Ещё через несколько абзацев — вновь такой же оборот:

«В расчётах Харитона и Зельдовича было, по моему предложению, принято…».

Через полстраницы Курчатов снова написал об ошибках советских теоретиков:

«… пересчёты Харитона и Зельдовича…. приводили к требованию., делавшему весьма маловероятной возможность развития лавины в уран-графитовом котле…».

И тут же следовало замечание о том, что за границей понимание этого процесса находится «… на совершенно иной стадии», а именно: «… отрицательным заключениям советских учёных… заграничная наука противопоставила… положительные заключения».

Возникает вопрос: зачем понадобилось Курчатову устраивать эту «выволочку» своим коллегам-теоретикам? Для того лишь, чтобы выгородить себя? Или для того, чтобы самому встать вровень с зарубежными учёными?

Между прочим, сама тема докладной записки вовсе не требовала подвергать подобной «экзекуции» тех, кто ошибался, тормозил и так далее. Ведь этот документ был одним из вариантов того доклада, который предстояло представить Государственному комитету обороны.

Почему «одним из»? Потому что однозначного ответа на главный вопрос («да» или «нет?»), у Курчатова всё ещё не было. Только пуск уран-графитового котла мог гарантированно ответить: возможна цепная ядерная реакция или невозможна. Но СССР не располагал необходимым количеством урана, и в записке было заявлено, что советский уран-графитовый котёл может быть пущен «только через 5 — 10лет», тогда как за границей, по мнению Курчатова, это может произойти уже «в конце 1943 — начале 1944 гг…».

Из этого делался вывод:

«Конечно, сейчас нельзя утверждать с абсолютной достоверностью, что блок приемлемых размеров из металлического эка-осмия решит задачу создания ядерной бомбы. Но с абсолютной достоверностью этого нельзя утверждать и для блока из металлического урана-235. Теоретическое же предвидение несколько более благосклонно для плутония, чем для урана-235».

Более уклончивый ответ просто трудно себе представить!

Подчёркнутое синим карандашом

4 июля 1943 года в Лабораторию № 2 поступила очередная папка из НКВД — с разведдонесениями из Америки. В папке было 286 материалов. Многим содержавшимся в них сведениям Курчатов дал очень высокую оценку:

«Содержание и объём этих работ в СССР не известен…».

«Полученные результаты в СССР совершенно неизвестны…».

«Почти каждая из этих работ представляет для нас громадный интерес…».

«Работы по этому разделу представляют для нас большой интерес.» «У нас в СССР такие сведения неизвестны…».

«В СССР эти работы не поставлены…».

И сейчас же последовали настойчивые просьбы, обращённые к разведывательным органам. Каждую фразу, к которой надо было привлечь особое внимание, Курчатов аккуратно подчёркивал:

«Получение подобных технических данных… было бы для нас очень важным».

«Было бы очень интересно узнать, какие результаты получены…» «Было бы крайне важно получить сведения о методах и результатах этого исследования».