Утонуть в крови : вся трилогия о Батыевом нашествии - Виктор Поротников

Когда Мирошка, сопровождаемый двумя ханскими нукерами, появился у княжеского терема, то он не мог не ужаснуться открывшемуся перед ним зрелищу. Прямо у теремного крыльца на истоптанном окровавленном снегу была распростерта мертвая Агриппина Ростиславна. Ее большое нагое тело было иссечено плетьми и истыкано копьями. Было видно по следу на снегу, что бездыханное тело старой княгини татары приволокли сюда на веревке. Рядом лежало мертвое обнаженное тело молодой женщины, совершенные формы которого не могли не притягивать мужской взгляд. Голова несчастной почернела и обуглилась, сожженная огнем.

Тут же на теремном дворе трое ханских воинов на грязной соломе насиловали супругу боярина Яволода и двух его малолетних дочерей. Девочки, рыдая, звали мать на помощь. Однако боярыня Вышеслава сама заливалась безудержными слезами, не в силах противиться воле жестоких татар, бесчинствующих в Рязани.

Мирошка за день уже насмотрелся немало подобных жестокостей, но все равно душа его холодела от ужаса и сердце обливалось кровью при виде любого нового бесчинства татар.

Принесенные Мирошкой игрушки понравились царевичам-чингизидам. Даже хмурый Бату-хан немного повеселел, увидев игрушечных коней, собак и круторогих козлов.

Гуюк-хан взял в рот глиняную свистульку в виде голубя и задудел с тонкими протяжными переливами.

Глядя на него, Батыевы братья Шейбан и Тангут дружно расхохотались. Даже на расцарапанном скуластом лице хана Берке появилось некое подобие улыбки.

И словно не было за бревенчатыми стенами терема разоренного заваленного трупами города, наполненного страданиями многих тысяч русских людей, угодивших в татарскую неволю. Предводители татарской орды, сидя на мягком войлоке, со смехом и веселым говором передавали из рук в руки забавных деревянных зверей, гудели в глиняные свистульки, трясли на длинных нитках смешных, раскрашенных в яркие цвета скоморохов, которые при этом дрыгали ногами и взмахивали руками, как живые. Но более всего ханов изумила игрушка ванька-встанька.

Гуюк-хан через толмача спросил у Мирошки, почему игрушка так называется.

— Молодчик энтот игрушечный, как его ни положи, все едино прямо встанет, как поплавок, — ответил Мирошка. — Потому-то и прозвали у нас в народе такую игрушку ванькой-встанькой.

Игрушечный воин и впрямь не желал склонять свою крохотную головку в блестящем шлеме. Гуюк-хан укладывал ваньку-встаньку на бок и на спину, прижимал его к полу ладонью, но, едва он убирал руку, ванька-встанька мгновенно выпрямлялся. Раскачиваясь из стороны в сторону, маленький деревянный человечек дерзко улыбался нарисованным ртом и смело таращил свои нарисованные синие очи на склонившихся над ним монгольских ханов.

Царевичи громко хохотали, как дети, каждому хотелось потрогать столь необычную и такую непокорную игрушку. Таких игрушек царевичам еще не приходилось видеть, хотя они прошли почти всю Азию со своей дикой конницей!

Внезапно веселье царевичей-чингизидов мигом прекратилось.

Бату-хан наступил сапогом на ваньку-встаньку. Игрушка с треском превратилась в щепки.

На узкоглазых скуластых лицах царевичей отразились недоумение и недовольство.

— Брат мой, ты рассердился на Бучена, который допьяна напился русского хмельного меда, но Бучен, в отличие от тебя, даже в пьяном виде не позволял себе подобных выходок! — бросил упрек Батыю хан Шейбан.

— Чем тебя разгневала эта игрушка, о светлейший? — не скрывая своей язвительности, обратился к Батыю Гуюк-хан.

— Глупцы! — рявкнул Бату-хан, похожий в эту минуту на вожака волков, на которого вдруг окрысилась вся стая. — Вот почему урусы так стойки в битве! Вот почему урусы не сдаются в плен! Вот почему у них даже женщины и подростки сражаются, как бешеные! Такими вот игрушками урусы воспитывают стойкость в своих детях с младых лет. Недоумки! Вы думаете, это забава. Нет, это не забава. Это характер этого народа!

Батый жестом подозвал к себе двух своих нукеров.

— Убейте его! — Батый ткнул пальцем в Мирошку, который стоял ни жив ни мертв. — Этот урус опасен, ибо его игрушки непокорны, хотя они и бездушны.

Мирошка, не понявший ни слова из сказанного Батыем, тем не менее догадался, что пришел и его черед умирать.

Уже выходя из просторных теремных покоев на широкий двор, подталкиваемый в спину двумя плечистыми монголами с обнаженными саблями в руках, Мирошка услышал позади свист своей свистульки-голубя. Ему вдруг вспомнилось, как он месил глину, как лепил эту свистульку, а потом обжигал ее в печи. Ему вспомнилось, как он расхаживал по дому с уже готовой свистулькой и дудел в нее, продувая воздушное отверстие. А Васса, чистившая рыбу, добродушно ворчала, мол, ее супруг так и останется дитятей до седых волос. Смеялась над отцом и помогавшая Вассе Пребрана.

От этих воспоминаний страх куда-то улетучился из Мирошкиного сердца. Смерть вдруг показалась ему самым лучшим избавлением от всего происходящего вокруг.

Глава восьмая

Беглянки

Фетинья до поздней ночи не сомкнула глаз, ожидая возвращения Пребраны и четырех других девушек, уведенных желтолицым толстяком неизвестно куда и зачем. Едва за окнами светлицы стемнело, большинство юных пленниц улеглись спать прямо на полу, завернувшись в найденные здесь же полотенца, скатерти и обрывки грубой ткани. Чтобы согреться, девушки легли в обнимку одна к другой. Кому из невольниц не спалось, те сидели тесной кучкой возле печи и вели тихий разговор. Вместе с ними сидела и Фетинья.

После полуночи Милослава уговорила Фетинью лечь спать рядом с нею. Милославе досталось место с краю, с одного бока ее грела Звенислава, пятнадцатилетняя дочь боярина Веринея Дерновича, а с другого бока ее донимал сквозняк, тянувший от двери. Завернувшись в оконную занавеску, Фетинья улеглась на пол и, прижавшись к Милославе, вскоре заснула, измученная чудовищными событиями прошедшего дня.

Утром юных пленниц разбудил все тот же желтолицый толстяк, который принес им молока и хлеба. После столь неприхотливого завтрака невольниц вывели во двор и пересчитали. Затем девушек, окруженных татарской стражей, повели из детинца на Соколиную гору.

Выйдя из терема, юные пленницы взяли с собой полотенца, занавески и скатерти, из которых они смастерили некое подобие накидок и юбок, чтобы прикрыть свою наготу. День выдался не морозный и безветренный, но все равно девушек, вышедших из теплого помещения на свежий зимний воздух, охватила сильная дрожь. Особенно страдали те из них, кто шел босой по снегу.

Фетинье в этом смысле повезло, поскольку на ногах у нее были теплые кожаные чиры, сработанные ее покойным супругом. Татары, в спешке срывавшие одежду с Фетиньи, не обратили внимания на ее обувь.

С Милославы же мунгалы, пленившие ее, сняли и одежду, и зимние чёботы. Чтобы ее подруга по несчастью не застудила себе ноги, Фетинья обмотала ступни Милославы длинными лентами из разорванной скатерти. Бедра Милославы были обмотаны рушником. Ей приходилось постоянно поддерживать левой рукой эту набедренную повязку, дабы она не сваливалась с нее.

Недлинный путь от детинца до теремов на Соколиной горе стал для девушек сущей пыткой. Татарская стража вела их по улицам, залитым кровью, где повсюду лежали мертвые голые тела мужчин, женщин и детей. Многие трупы были с отрубленными головами, некоторые трупы были разрублены на куски. Всюду сновали татары в вонючих овчинных шубах, которые продолжали заниматься грабежом, толкая в свои кожаные сумки все, что им приглянется.

На княжеском подворье было согнано татарами множество русских пленников, мужчин и женщин. Здесь, в присутствии Бату-хана, происходил дележ военной добычи между всеми предводителями татарских туменов.

Фетинья старательно вглядывалась в толпу полуобнаженных пленников, ища среди них свою мать и младшую сестру. Неожиданно ее взгляд упал на четверых нагих женщин, подвешенных за ноги вниз головой к нижним длинным ветвям дуба, росшего в дальнем углу обширного княжеского двора. Тела этих несчастных были утыканы стрелами, видимо, ханские телохранители вчера вечером упражнялись здесь в стрельбе из лука. Одну из этих женщин Фетинья узнала сразу: это была Васса, мать Пребраны. Трех других Фетинья не смогла опознать, как ни вглядывалась.

Дележ военной добычи у монголов происходил быстро и без излишней суеты.

Поскольку вокруг звучала чужая гортанная речь, Фетинья и Милослава не могли знать, кому именно из монгольских военачальников они достались в качестве рабынь. Обеих радовало лишь то, что их не разлучили. Продрогшая Милослава так крепко прижималась к Фетинье, что, когда ханский слуга вывел Фетинью из группы юных невольниц, за нею последовала и Милослава. Фетинья знаками объяснила знатному монголу, который отныне становился ее владельцем, что Милослава — ее родная сестра.