Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как будто для иллюстрации нашей беседы мы, проезжая через небольшую деревню, вынуждены были съехать, потому что на дороге молотили. Поскольку в сараях у французов не глиняный пол, асфальт служит им током. Поперек шоссе разложили снопы и обмолачивают цепами. Довольно неуклюже, надо сказать. Рядом стоят женщины с метелками и щетками и после выбивания снопов сметают зерно с асфальта. Парень говорит: «Вот видите, теперь так везде молотят, а когда едет автомобиль, он должен объезжать, потому что крестьяне не уступят. Правда, немцы обещают дать две тысячи тонн нефти для запуска молотилок и тракторов, но что это значит? Да, следующий год будет для Франции тяжелым…» Он спрашивает, где мы собираемся ночевать. Я отвечаю, что в палатке. Он предлагает прямо на въезде в Бур показать нам парк, предназначенный специально для кемпинга, и по его протекции мы сможем им воспользоваться. Летом, во время сезона, в этом саду разбивают лагерь «Eclaireurs» (молодежная организация). Участок арендован «Eclaireurs» из Бура и специально для них оборудован. Я с удовольствием соглашаюсь.
К вечеру мы приезжаем на место. Представив нас смотрителю парка и одновременно владельцу прилегающей к нему фермы, парень попрощался с нами и обещал заглянуть завтра утром, до нашего отъезда. Он был по-настоящему приветливый, здоровый, исполненный чувства спортивной солидарности и бескорыстного товарищества. Парк представляет собой широкую аллею, засаженную каштанами. В конце аллеи — маленький павильончик с туалетом, несколько умывальников и несколько душевых кабин. Просто и рационально. Дальше стоит большой бетонный ящик для мусора, естественно крытый. Спишь в палатке, все остальное, как в гостинице. Мы разбили палатку под одним из деревьев. Смотритель принес нам соломы и электрическую лампочку с длинным проводом. Повесил ее на передней мачте палатки и пошел со шнуром за дерево. Через минуту лампочка загорелась. «На ночь погасите — bonne nuit[180]». Мы онемели от восхищения. Наконец Тадеуш почти дрожащим от волнения голосом прошептал: «Ендрусь, вот это культура…»
— Это не культура; это цивилизация, — отвечаю я. Тадеуш молчал и вдруг разозлился:
— В таком случае что такое культура, а что — цивилизация? Ты постоянно об этом говоришь, а разница в чем? Я не понимаю. — Он чешет голову.
— Слушай, электрический свет, включенный в палатке, парк с мусорным баком, умывальниками и гигиеническим отсеком — это цивилизация. В то же время, если мы всем этим сможем воспользоваться как надо, если не украдем лампочку и провод не используем для увязки нашего багажа, если не нагадим по углам, если не разорим место для костра, если завтра мы уедем отсюда, не поругавшись со смотрителем, и не набьем ему морду на прощание, — это будет КУЛЬТУРА. Цивилизация и культура — как пароль и отзыв на военных учениях. Они соответствуют друг другу. Одно без другого не работает. Это винт и гайка, при помощи которых можно что-то сделать, закрутить или привинтить. Более высокая культура, следующая ступень культуры, это если бы я теперь, при свете лампочки, стал рассказывать тебе об истории освещения в целом, о роли освещения в культуре народов. Знаешь ли ты, что проблема освещения у древних цивилизаций была решена хуже некуда? Всегда что-то коптило, и, например, великолепные римские виллы напоминали после ночного пира курные избы. Стены были закопчены, и специальные рабы должны были их постоянно чистить. Тадзио, понимаешь теперь, в чем разница между культурой и цивилизацией?
— Сейчас увидишь, что понял.
Вечер туманный и влажный. С осенних, высохших и сорванных ветром листьев каштанов время от времени падает капля тумана и наигрывает осенний там-там на барабане палатки. Холодно и грустно. Мы тепло одеваемся и идем в город пить горячее вино. Перед выходом я захожу к смотрителю и говорю ему, что мы ненадолго уйдем и чтобы он не закрывал калитку. Тадзио кланяется и заранее говорит «мерси месье». Потом подмигивает мне: «Это культура, да?» — «Еще какая!» Придорожное бистро пустое и темное, на полках и на прилавке бутылки, за прилавком толстый хозяин, что-то переливающий через воронку. Интерьер мастерской средневекового алхимика. Тишина, тихий звон стекла. Слышно, как кошка, сидя на скамейке, быстро чешется, в ритме двухтактного двигателя. Запускается и глохнет. Мы пьем ром, потому что он хотел нам дать вино с сахарином. Там, за темными окнами, нет ничего. Бистро в загробном мире, посмертный кабак. Влажная сигарета сгорает внутри гильзы «скрытым» огнем. Мы платим. Скрипнула калитка, хозяин высунулся из окна. — Qui est là? — C’est nous. — Ah, bien, bien. On aura la pluie cette nuit[181]. Мы зажигаем свет, Тадзио открывает банку фасоли и банку мяса, берет фонарик, выходит. Я слышу, как он открывает крышку мусорного бака и выбрасывает пустые банки. Возвращается и вползает в палатку. «Это культура, да?» Я смеюсь. «Видишь, я понял». После ужина мы идем в душ. Ложимся спать. По крыше палатки начинает барабанить дождь. Сначала несколько сильных ударов — бум, бум, бум, а потом целый оркестр. Осень марширует в такт. Первый раз с шестого сентября идет дождь. Мы забыли, что существует такое атмосферное явление.
— Тадзио, ты спишь?
— Нет, а что?
— Тадзио, помнишь, ты спрашивал меня еще в Грюиссане, что на самом деле происходит в мире?
— Помню, а что?
— Тадзио, мир назвал пароль, но все меньше и меньше людей знает отзыв. Мир назвал пароль цивилизации, но не учит людей позывным культуры. Построил и еще хочет строить вот такие парки с электрическим освещением, но не учит людей ничему, кроме этого, он не учит людей уважению. Ты меня
