Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - Петр Козлов

Двадцать пятого апреля оба мои препаратора – Телешов и Мадаев, а также собиратель растений и насекомых Четыркин втроем снарядились в экскурсию и перекочевали в одно из ближайших ущелий западного склона хребта Ала-шаня. Тихое ущелье Субурган-гол встретило моих спутников приветливо. Несмотря на отсутствие ручьев и речек[127], придающих жизнь и обаятельную прелесть всяким горам, здесь среди леса водились маралы (Cervus) и порядочное количество птиц, за которыми наши охотники экскурсировали с увлечением. В первые две недели было добыто свыше двадцати видов [птиц], до тех пор не имевшихся в орнитологической коллекции экспедиции, и с любезного разрешения владетельного князя – три марала (Cervus asiaticus [Cervus elaphus sibiricus]). Живая, привычная в горах деятельность и новая свежая альпийская растительность давали полное удовлетворение.

Тем временем тепло надвигалось заметно. Бывало уже с раннего утра солнце греет ощутительно [температура в семь часов утра в тени +20°С]; в спокойном воздухе реют и щебечут ласточки, воркуют голуби, баботонят удоды. Иногда с резким визгом проносятся стрижи. А однажды пара больших дроф протянула над домом, в котором проживала экспедиция. Самые разнообразные мухи жужжа пролетают из стороны в сторону; изредка показываются и маленькие бабочки.

Так как возможно полное обследование природы Южной Монголии, именно той ее части, которая носит название Алаша, входило в специальные задания экспедиции, то А. П. Семенов-Тян-Шанский, обработавший по нашей просьбе значительную часть энтомологических сборов экспедиции, дает общую характеристику фауны Алаша на основании изучения свойственных ей жесткокрылых (жуков) и отчасти перепончатокрылых насекомых.

В тихие дни атмосфера становится удивительно прозрачной; хребет Ала-шань открывается во всех подробностях: видны вершины, ущелья, отдельные скалы и лес; издали резко отмечаются места падения пород, слагающих массив. Но все это – до первого движения воздуха. Лишь только поднимаются хотя бы слабый юго-западный или юго-восточный, сменяющие друг друга ветры, как с поверхности земли отделяется пыльная дымка, затмевающая все вокруг. В широко раскинувшейся по сторонам пустыне появляются высокие, тонкие, часто весьма затейливых очертаний вихри и кажется, что эта пустыня вот-вот надвинется и поглотит в своих знойных объятиях цветущий зеленый оазис.

В лучшее вечернее или утреннее время мы любили подниматься на соседнюю с домом высоту и любоваться очаровательной картиной гордых гор Ала-шаня, игравших мягкими переливами красок; по гребню искрились косые солнечные лучи, а над ущельями разливалась сизая дымка, медленно выползавшая на скаты. Особенно контрастно вырисовывалась тогда главная священная вершина Баин-сумбур, привлекавшая ежегодно летом, в июне или в июле, благочестивых монголов, собирая их к своему центральному обо с молитвой, жертвоприношениями и особыми торжественными богослужениями. В бинокль определенно намечалась лесная растительность среднего пояса священного массива и даже отдаленные альпийские луга.

По словам местных жителей, последние пять лет в монгольском княжестве Алаша царила большая засуха, что в соединении с общей скудностью воды и отсутствием порядочных рек и речек повлекло за собой неурожай хлебов. Лишенное главного жизненного подспорья, многочисленное население оазиса беднело, беднел постепенно и управитель, задолжавший со своими тремя хошунами пекинскому двору около трехсот тысяч лан серебра.

Месяц апрель близился к концу; сухость атмосферы продолжала оставаться крайнею, а потому пыль, поднимаемая западным ветром, постоянно наполняла воздух и увеличивала духоту. Тем не менее весенняя жизнь быстро развивалась. За мухами и жуками вскоре появились мелкие насекомоядные птички – славки, мухоловки, горихвостки, крапивники; попорченная морозом и снежным штормом зелень стала давать новые побеги.

На окраине оазиса почти под каждым опрокинутым камнем можно встретить двух-трех, а то и большую компанию скорпионов (Buthus eupeus mongolicus Bir.; subsp. nov.).

Первого мая в 1 час дня в тени термометр показывал уже +27,2°С, явились мелкие насекомоядные птички – славки, мухоловки, горихвостки.

Этот день ознаменовался для нас очень приятным событием: в первый раз за все путешествие русских алаша-цин-ван лично почтил экспедицию своим посещением, тогда как прежде и по отношению экспедиции Н. М. Пржевальского, и по отношению моей Монголо-Камской, или Тибетской, он ограничивался присылкою своих братьев или сыновей.

Как и следовало ожидать, пребывание экспедиции в людном центре сильно увеличило личные расходы путешественников. Всем невольно хотелось приобрести что-нибудь на память, все увлекались безделушками китайского или местного производства. С помощью Ц. Г. Бадмажапова и других алашанских друзей я собрал немало образцов буддийского культа, преимущественно металлических и писанных на полотне бурханов; не прошли мимо нас и исторические художественной работы бронзовые вазы или картины. Все это приобреталось от потомков тайчжи, дворян, частью за деньги, частью в обмен за лучшие личные предметы.

Шестого мая наша экспедиция в полном составе обедала у цин-вана. Князь принял нас, как всегда, радушно и учтиво: мы сразу прошли в парадную столовую, открывавшуюся окнами на сцену домашнего театра, а конвой остался в соседней комнате с чиновниками и сыновьями управителя.

Когда мы сели за стол, представление было уже в полном разгаре: на сцене фигурировала женщина-героиня[128], одержавшая несколько блестящих побед над воинственными соседями; актеры казались в ударе и с трогательной правдивостью изображали животрепещущие моменты военно-героической эпопеи, как, например, отъезд храброй женщины на войну, прощание ее с матерью и, наконец, доблестное возвращение на родину. Третий сын цин-вана, У-е, любитель искусства, не отходил от театра, давая все время советы и приказания, волнуясь за исход представления. Грим, костюмы, оригинальная китайская музыка – не оставляли желать ничего лучшего и особенно чаровали при эффектном вечернем освещении. Начавшийся на исходе дня вялый разговор с ваном к вечеру оживился; а когда стол разукрасился всевозможными яствами, тарелочками и чашечками – все увлеклись едой и театром, забыв всякую натянутость и строгость в обращении. Блюд подавали много – от тридцати до тридцати пяти, со включением пресловутых «ласточкиных гнезд». Больше всего по вкусу гостям пришелся все тот же неизменный баран – наша повседневная еда во время путешествия, великолепно приготовленный по-монгольски «на всякий случай». Последнее блюдо в счет не входило, но лучшим образам выручило и поддержало славу гостеприимного хозяина. Из питий нас угощали сначала довольно невкусной рисовой настойкой, а затем – отличным европейским шампанским.