За правое дело - Василий Семёнович Гроссман

В это время вошел ординарец и доложил, что машина готова.

– Вечером увидимся, я тоже начну через часок хозяйство собирать, – сказал начальник штаба. Он проводил Крымова до машины, держа в руке лист карты; когда Крымов уселся рядом с шофером, начальник штаба стал объяснять: – Только я советую, на главную переправу не езжайте, долбит ее немец день и ночь. Вот тут, по понтонной, безопасней, по-моему, сюда езжайте. Я этим маршрутом и штабное хозяйство поведу.

– Поехали, – сказал Крымов.

Воздух, небо, дома, окруженные деревьями, – все в этой станице, стоящей в стороне от главных путей войны, выглядело мирным и спокойным. Но когда Крымов выехал с проселка, картина тихого, ясного дня стала меркнуть в пыли и шуме большой военной дороги.

Крымов закурил и протянул портсигар шоферу. Тот, продолжая глядеть на дорогу, взял правой рукой папиросу так, как делал это сотни раз, днем, ночью, по ту и по эту сторону Днепра, Донца и Дона.

Крымов, рассеянно глядя на знакомую, всегда одну и ту же и на Украине, и под Орлом, и за Донцом, примелькавшуюся ему фронтовую дорогу, уже не мешавшую сосредоточиться, размышлял о вновь предстоящих боях, гадал, какую задачу получит бригада от командарма.

44

Все ближе к Дону подъезжали они.

– Зря мы днем поехали, товарищ комиссар, лучше бы ночью, – проговорил водитель. – Налетят «мессера», а кругом степь, никуда не денешься, а легковые они особенно любят, им Гитлер премию за легковые дает.

– Война не ждет, товарищ Семенов, – сказал Крымов.

Водитель открыл дверцу, придерживая ее рукой, оглянулся и произнес:

– Все!.. Спустил задний скат, вот вам и не ждет, – и стал притормаживать, выруливать машину в сторону от дороги, к пыльным деревцам.

– Ничего, – утешил его Крымов. – Лучше здесь, хуже, если на переправе.

Семенов поглядел на вырытую кем-то неглубокую щель и улыбнулся.

– Наши шофера никогда не пропадут, – сказал Семенов. – В дивизионе у одного конденсатор вышел из строя, а запасной потерял, так он до рембазы вместо конденсатора на лягушке ехал, наловил лягушек – и километров на пять ее хватит, а другой, говорят, на полевом мыше. – Он восхищенно рассмеялся. – Вот народ, нигде русский шофер не пропадет!

Деревца, у которых они остановились, были еще молоды, а листья на них стали совершенно белыми от пыли, седыми. Очевидно, многое пришлось им повидать за последнее время – они стояли вблизи развилки дороги.

Колонны машин, конные обозы тянулись на восток. Раненые шли в запыленных бинтах, некоторые в гимнастерках без пояса, ремни у них были перекинуты через шею и поддерживали забинтованные руки. Одни шли опираясь на палочку, другие несли в руке кружечку или пустую консервную баночку. На этой дороге не нужны были личные вещи, даже самые ценные и дорогие; человек нуждался в хлебе, кружке воды, табаке и спичках, а все остальное, будь то даже новые хромовые сапоги, не годилось.

Раненые шли, лишь изредка поглядывая по сторонам, где бы, не сворачивая далеко с дороги, черпнуть кружечкой воды. Шагали они молча, не разговаривая друг с другом, не окликая тех, кто их обгонял, ни тех, кого они обгоняли…

В стороне от дороги велись оборонные работы. Под большим степным небом женщины в белых платочках копали окопы. Они то и дело поглядывали вверх: «не летит ли паразит».

Солдаты, уходившие с запада на восток, смотрели на противотанковые рвы, на проволоку, на огневые точки, окопы, блиндажи – и шли мимо.

На восток шли штабы, их легко было отличить: в грузовиках среди столов, пестрых матрацев и черных футляров пишущих машинок сидели озиравшие небо, припудренные пылью писаря и грустные девочки в пилотках, державшие в руках папки с документами и керосиновые лампы.

Ехали моторизованные походные мастерские, рембазы, военторговские полуторки с обмундированием и обеденной посудой, тяжелые машины батальонов аэродромного обслуживания: рации, движки, трехтонные грузовики с авиационными бомбами в тесовых футлярах, бензозаправщики; тягач тащил груженный на прицеп подбитый истребитель, крылья самолета подрагивали – казалось, то черный деловитый жук волочит полумертвую стрекозу.

На восток шла артиллерия. Красноармейцы сидели на пушках, обнимая на ухабах пыльные зеленые стволы. Тягачи тащили автоплатформы с металлическими бочками. На восток шла пехота. Никто не шел в этот день на запад.

Крымов глядел на степь, на жизнь, уходившую с запада на восток. Все это он видел под Киевом, Прилуками, Штеповкой, под Балаклеей, под Валуйками и Россошью.

Казалось, эта степь уже никогда не узнает покоя…

«Но ведь придет день, – подумал Крымов, – и пыль, поднятая войной, вновь ляжет на землю, вновь настанет тишина, погаснут пожары, осядет пепел, рассеется дым, и весь мир войны, в дыму, в пламени, в грохоте, в слезах, станет прошлым – историей…»

Минувшей зимой в избе где-то за Корочей его ординарец Рогов, погибший впоследствии при бомбежке, сказал с удивлением:

– Товарищ комиссар, посмотрите, стены обклеены чем – газеты мирного времени!

Крымов ему ответил:

– Ну что же, Рогов, а потом хозяин обклеит стены сегодняшними газетами, мы приедем после войны, и вы скажете: «Комиссар, посмотрите, – сводки Информбюро, газеты военного времени…»

Рогов с сомнением покачал головой, и правда – для него мир не пришел. И все же все это станет прошлым, и люди будут вспоминать, писатели станут описывать великую войну.

Семенов уложил под пыльное сиденье домкрат, ключ, черную, в красных заплатах камеру и прислушался к раскатистому грохоту, шедшему не от неба к земле, а от охваченной грозой земли в безоблачное небо.

Семенов, сожалея, посмотрел на тихие, поседевшие деревца – он уже успел привыкнуть к месту, где за долгие двадцать минут ничего худого с ним не случилось.

– Переправу долбает, – сказал он, – подождать – спокойней бы проехали. – И, не дожидаясь ответа комиссара, заранее ему известного, включил мотор. Все напряженней становилось вокруг.

– Горят на переправе машины, товарищ комиссар, – сказал Семенов и, указывая пальцем, стал считать немецкие самолеты. – Вот они: один, два, три!

Блеснула вода, освещенная солнцем, и сверкание ее было как недобрый, серый блеск ножа. Прошедшие через переправу машины, буксуя, въезжали на песчаный восточный берег. Люди подталкивали их руками, плечами, грудью, вкладывая в эту работу все свое желание жить. Шоферы, переключив скорость, с остановившимися, напряженными глазами, вытянув шеи, прислушивались к звуку мотора: возьмет или не возьмет, ведь застрять на выезде – значило вновь отдать только что выигранный у судьбы шанс.

Саперы с темными лицами подкладывали под колеса выезжающих машин