Чуть позже зажглись фонари - Мария Степановна Бушуева

предложение ее намеренно пропустил мимо ушей, благо монотонный гул самолета легко облек его обман в форму правдоподобия. Асю он мысленно поместил среди своих запасных игроков, в последний ряд, где пылилось у него еще несколько одиночек и разведенок, к которым порой он захаживал, ощущая себя единственным тренером на пустом безлюбии их жизненного стадиона. Спортивных игр он тоже был не чужд. Повторять свое предложение Ася не стала, чутко уловив преднамеренность того, что оно затонуло в равнодушном гуле самолета. И случись это на год-другой раньше, обязательно впала бы в депрессию, но сейчас, готовая к новому и несущаяся по волнам жизни, доверяя каждому ее порогу, повороту и водовороту, решила, что это просто необходимый «первый блин», который обязательно должен не получиться круглым и ровным, уступив красоту следующему своему кулинарному собрату.

В Питере Ася оплатила сомнительному приятелю билет на самолет туда и обратно, а поскольку у него в славном городе было какое-то свое коммерческое дельце, оба, он и Ася, остались друг другом довольны, правда, с разными оттенками: он – легкого тщеславия и коммерческой удачи, она – некоторого сожаления… И он помахал ей рукой, запрыгивая на подножку автобуса. Автобус казался глобусом, сплющенным от обилия на его стенках разноцветной рекламы. Пишите письма, мадам, если пожелаете.

Ася довольно долго бродила по мокрым незнакомым бульварам, стояла у белесой статуи фонтана и снова шла, иногда ежась от неожиданной, хоть и легкой атаки холодной стайки капель, слетающей с качнувшихся листьев. Другие прозрачные крупные капли задерживались на миг на тонких морщинах асфальта, точно на нотных линиях, каждую из которых обозначал на дорожке бульвара скрипичный завиток упавшего листа… Она еще не понимала, что зарождается в ее душе, но продолжала взволнованно ощущать алхимическое ее движение.

Сизые голуби сразу откуда-то возникли, точно из-под черной шляпы иллюзиониста, и закопошились на кругу возле потемневшей статуи фонтана, едва тень дождя отступила.

Чуть позже зажглись фонари, отражаясь в лужах и во влажном асфальте, легкий ветер, появившийся точно призрак старинного фонарщика, слегка колыхал их отражения…

По лужам внезапно пробежала цветная рябь: переключился светофор.

Ася ждала зеленого огонька, и это полуминутное ожидание вдруг оказалось той необходимой паузой в интуитивном движении, которая способна приоткрыть завесу дальнейшего и сделать очертания цели определенными. В ее случае эта крохотная пауза обозначила конец кипения и начало кристаллизации нового душевного состояния, которому Ася не могла подобрать название, но ближе всего к нему подходило определение «счастье», которое ей внезапно подарила свободная поэзия самой жизни, не нуждавшейся в поводе для своего ежесекундного возникновения…

* * *

Деньги Ася в целости и сохранности довезла до агентства недвижимости и очень быстро купила себе в Петербурге, городе, ей совершенно чужом, двухкомнатную квартиру недалеко от центра, да еще и с видом на прелестное озеро. Правда, с газовой колонкой, но в кирпичном доме, когда-то принадлежавшем Академии наук.

Все происшедшие перемены Ася для самой себя объясняла странно: просто она из девушки с доисторическим именем, тургеневским и совершенно чуждым эпохе, превратилась в Аську – современную компьютерную женщину с высоким интеллектом. Она устанавливала все программа сама – компьютер, будто собака, признал в ней хозяйку и служил ей верно и преданно. А ее тайно волновало, что имя ее означает «I seek you» – я ищу тебя.

И «I seek you» сработало. Внезапно, как вихрь, влетел к ней через Интернет-окно все тот же Сомнительный, быстро доказавший себе и Аське, что испытывает серьезное чувство и к ней, и к Петербургу. Вторую часть, разумеется, он представил весьма обтекаемо, обозначив ее всего лишь как фон для своей запоздалой любви. И через энное количество месяцев и дней Аська нашла на сайте одного из пансионатов единственный номер с видом на море, и они отправились в свадебное путешествие в Геленджик, где Сомнительный, тут же отыскав пляж нудистов и разрисовав себя химическими цветами, сутками валялся на нем, оставив Аську с ее стародевическими комплексами сидеть под зонтиком общего пляжа.

И Аська уже готова была снова провалиться на прежнюю печальную сторону своей жизни через ту темную дыру, сквозь которую совсем недавно мужественно выбралась на свет. Но увидела сон, ей приснилась ее бабушка, та самая тринадцатая фея. «Однако ты упустила из виду, – выходя из воды и поддерживая сухими пальцами кружевные юбки, произнесла она с легкой иронией, – не только наличие дополнительных измерений, но и то, что твой Сомнительный – всего лишь одна грань многогранника, и к тому же если он и сомнительный, что вполне убедительно тобой доказано, то ровно настолько, насколько сейчас сомнительно абсолютно все. Даже ваше время. O tempora! О mores!» – и шутливо пнув ногой голубоватый камешек, она тут же исчезла, как исчезает в нашей душе обрывок легкого сна, и только ее старинные юбки прошелестели страницами на ветру…

* * *

– Даша, выходи из воды, пора обедать! – позвала Аська.

– Ну, еще пять минут, ма! Можно? Пять минут?

…Страницами на ветру.

Ритуальчик

Она, по всей видимости, была глуповата, раз влюблялась только в чужое мнение. Вот, например, рассказала ей как-то одна знакомая, весьма, между прочим, сомнительная девица, вечер был тогда мартовский, и мокрый снег валил, у знакомой дешевая краска с ресниц потекла, и она оказалась весьма вот такой невзрачной, но что-то было, наверное, в этом во всём, в снеге мокром, в чёрных влажных щеках, если она рассказ так запомнила: есть, мол, такой человек, очень непонятный человек, дьявольски умный, о! всё абсолютно про всё понимает, и глубина в нём – копай не перекопаешь, а так хирургом работает, ноги чинит, знакомая-то с ногой к нему и попала, а потом вроде как звонил он ей, о жизни разговаривал, и точно бы женился, поскольку с женой своей, грымзой ширококостной, как танк, он уже к тому времени развёлся.

Почему хирург Дмитрий Иннокентьевич, тридцати восьми лет, холост, не женился на её знакомой, Катя так и не поняла. Или забыла. И про вечер мартовский, мокроснегий забыла. А про хирурга Дмитрий Иннокентьевича нет. То есть не то, чтобы не забыла, вспоминать не вспоминала, но какое-то ощущение, даже ей самой неясное, может, с ним, по сути, и не связанное, но рождением своим ему-то и обязанное, осталось, порой тревожа, как что-то, которое помнилось, помнилось да забылось, но вдруг опять мелькнуло и встрепенулось.

Надо же было её приятелю, можно сказать жениху, Мокроусову Валерию, ровно через полгода после того самого рассказа повредить на теннисном корте длинную спортивную джинсовую ногу. Собственно говоря, нравился Кате Мокроусов Валерий чисто эстетически, то есть понятно, что волнения в крови не вызывал, но весь его протяжный облик, американские веснушки на тонкой переносице, кошачья походка и обманчиво высокий лоб создавали что-то похожее на постепенно затягивающий аромат.

Катя как порядочная невеста купила Мокроусову Валерию несколько недозревших яблок на рынке, что возле зоопарка, хотела прихватить у словоохотливого грузина пару-тройку цветков да передумала: ведь хоть и не питает Катя к Валерию подобающих чувств, но всё-таки он как-никак, а вроде мужского пола. Потом она долго тряслась в обшарпанном трамвае, где на неё без конца чихал какой-то негодяй, разносчик заразы, и в отвратительном настроении добралась наконец до клинической больницы, а затем и до серого унылого корпуса с вывеской «2-я