Пациентка - Родриго Кортес

Нэнси глянула на сунутую ей в лицо старенькую «беретту» и обреченно кивнула.

— Мой.

Когда Салли понял, что промазал, он пришел в неистовство, но толпа понесла его прочь от этого места так мощно, что вернуться и довести дело до конца он уже не мог. И только за два квартала от места его величайшего позора люди брызнули и рассыпались в разные стороны, а Салли повел вокруг глазами, растерянно хлопая себя по пустым карманам.

Господь уже давно снизошел на него, но чем осуществить возмездие, он не знал. И тогда он просто выхватил из толпы первую попавшуюся шлюху, повалил ее на землю и, брызгая слюной и сыпля проклятиями, принялся душить эту тварь и душил до тех пор, пока его самого не сбили с ног и не поволокли прочь, осыпая ударами полицейских дубинок.

Битва с Сатаной была безнадежно проиграна.

Тем же вечером, в нарушение всех писаных и неписаных правил, Джон Мак-Артур с одобрения мэра города Висенте Маньяни дал пресс-конференцию.

— Я пригласил вас, господа, — с прищуром оглядев битком набитый зал пресс-клуба муниципалитета, начал он, — чтобы сообщить самое главное: так называемый «Библейский потрошитель» взят.

— Женщина не могла такое натворить! — выкрикнули снизу.

— Я тоже так думал, — кивнул Мак-Артур. — До сегодняшнего дня. Я даже допускаю, что у нее может быть… я подчеркиваю, не должен, а может быть помощник. Но будьте уверены, у нас в руках, так сказать, идеолог и провозвестник, а зачастую, как сегодня, например, и непосредственный исполнитель всей этой жуткой и кровавой эпопеи.

— Откуда такая уверенность?! — снова выкрикнули из глубины зала.

Начальник полиции улыбнулся и пододвинул к себе тоненькую синюю папку.

— Вы ведь сказали, что женщина не могла такое натворить? — напомнил он в зал.

— Верно!

Мак-Артур снова улыбнулся — криво и недобро.

— Но дело в том, что мы имеем дело не совсем… как бы это сказать… с женщиной.

Зал зашумел.

— Я поясню, — поднял руку вверх начальник полиции и неторопливо раскрыл синюю папку.

Он медленно и торжественно вытащил оттуда единственное, что там было, — стандартный, густо исписанный листок и показал его залу.

— Вот заключение эксперта. Доктор медицины, действительный член Американской ассоциации душевного здоровья, мистер Скотт Левадовски тщательно описал здесь все наблюдавшиеся в течение многомесячной и, увы, безрезультатной терапии миссис Дженкинс симптомы.

Он аккуратно водрузил экспертное заключение на место и, оглядев мигом притихший зал, добавил:

— По понятным соображениям это заключение публичному оглашению не подлежит, но заверяю вас, господа, все черты так называемой «фаллической одержимости» Нэнси Дженкинс описаны весьма детально и точно соответствуют всем материалам следствия.

Зал зашумел, задвигался, но в этом движении и шуме уже не было протеста, а только животное любопытство и — местами — омерзение.

И тогда со своего стула поднялся мэр города Висенте Маньяни. Он оглядел мгновенно начавший стихать зал суровым и значительным взглядом и тихо, заставляя к себе прислушиваться, и при этом веско произнес:

— Усилия, которые предприняли силы правопорядка и муниципалитет, слава всевышнему, принесли свои плоды, и в городе наконец-то воцарились законность и порядок. Поэтому особая просьба к господам журналистам — хватит биться в истерике. Сенсаций больше не будет.

Обвинительное заключение по всем эпизодам было подготовлено за четыре дня. Понятно, что из него пришлось вымарать и восемьдесят тысяч долларов, и некий явно несуществующий черновик, якобы похищенные обвиняемой из сейфа оружейного магазина. Зато добровольное признание Нэнси Дженкинс в погроме офиса «Маньяни Фармацевтик» оказалось как нельзя кстати.

Как раз в это время завершила работу специальная комиссия по расследованию деятельности бывшего начальника местной полиции Теодора Бергмана. И материал, прямо изобличающий Бергмана в том, что он посадил невиновных мальчишек за преступление этой Дженкинс, подоспел весьма своевременно.

Главной же уликой был, разумеется, пистолет марки «беретта». Следствие обнаружило на нем те же отпечатки пальцев, что и на машине журналиста Марвина Гесселя, и они не принадлежали Нэнси Дженкинс. Однако под руководством молодого энергичного Мак-Артура полицейские абсолютно точно установили, что сам пистолет был приобретен братом обвиняемой Крисом Такером в 1963 году, а уже через год, в 1964-м подарен самой Нэнси. Чего она, впрочем, и не отрицала.

Так же детально было установлено, что все три выстрела в его святейшество были произведены именно из этого пистолета, а вскоре следствие отыскало и двух свидетелей, лично видевших, как Нэнси Дженкинс держала пистолет в руках, — вероятно, за доли секунды до того, как передать его своему сообщнику.

Конечно же, сыграли свою роль в обвинении такие точно установленные факты, как визит к Нэнси Дженкинс Роуз Лестер — за полчаса до нападения на нее неизвестного мужчины. И хотя своего сообщника Дженкинс так и не сдала, следствие было абсолютно убеждено, что журналиста Марвина Гесселя, имевшего неосторожность навестить обвиняемую и погибшего спустя час или два, убили по прямому указанию «Библейской потрошительницы».

И все-таки, несмотря на целый ряд прямых и косвенных улик, это дело испытывало на пути к суду колоссальные трудности. Во-первых, отчаянно сопротивлялись доведению дела до суда местные копы, к несчастью, знавшие Нэнси лично и введенные в заблуждение ее мнимым дружелюбием.

Во-вторых, активную деятельность по обелению этой Дженкинс развернул и явно заинтересованный в этом, сам находящийся под следствием Теодор Бергман. И вот с его доводами бороться было намного сложнее.

Так, Бергман занял достаточно удобную, надо сказать, позицию, требуя от следствия найти того, кто оставил отпечатки. И Джону Мак-Артуру пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить прокуратуру в самой очевидной вещи: нельзя не судить Гитлера, если по каким-то причинам еще не арестован какой-нибудь там рядовой Шванке.

К счастью, помогло экспертное заключение мистера Левадовски. Перед обстоятельным документом, составленным действительным членом Американской ассоциации душевного здоровья, пасовали даже вашингтонские бюрократы, которым Бергман, естественно, нажаловался в самую первую очередь. И, в общем-то, теперь дело было только за судом.

Скотт Левадовски был вынужден поставить крест на частной практике в течение суток. Первой к нему пришла миссис Майлз, которая сразу же потребовала отдать ему все записи, которые он вел во время сеансов с ней, а затем буквально за пять-шесть часов подтянулись и другие. Одни просто забирали папки со своими откровениями, другие норовили залепить пощечину, третьи обещали подать в суд… А потом наступил вечер, и доктор Левадовски признал, что обеспеченной, наполненной смыслом жизни частнопрактикующего психотерапевта пришел конец.

И тогда он позвонил в клинику.

— Сэм, — униженно попросил он, едва трубку взял его однокашник — теперь главный врач. — У тебя там для меня местечка не найдется?

В трубке закашлялись.

— Есть одно… но ты же знаешь наши правила… В прессу о пациентах — ни слова.

— Послушай, Сэм! — взмолился Левадовски. — Я не нарушал правил! Но ты же знаешь этих копов! В конце концов, это же наш профессиональный риск. Мы обязаны им сообщать…

В трубке снова закашлялись.

— Ладно. Приходи. Найдем тебе место. Но оклад у нас, ты и сам понимаешь, не чета частной практике.

Левадовски понурился. Это он знал.

В участке Салли продержали недолго.

— Ну и чего ты на эту девчонку набросился? — сразу задал ему вопрос мордатый и наверняка грешный полицейский. — Ну?

— И сошел господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие, — пробормотал Салли. — И сказал господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать…

Полицейский покосился в сторону сидящего за печатной машинкой коллеги.

— Что скажешь?

— Прикидывается, — уверенно усмехнулся тот.

— Повторить вопрос? — наклонился над Салли коп.

— И рассеял их господь оттуда по всей земле; и они перестали строить башню, — с горечью произнес Салли. — Посему дано ему имя: Вавилон.

— Не-е… — с сомнением протянул мордатый. — Мне кажется, тут уже пора медиков приглашать.

И Салли приподняли, поволокли по длинному темному коридору, а потом ему заглядывали в глаза, просили произнести то или другое, спрашивали имя и место рождения, просили досчитать от пяти до одного и обратно, но он только смотрел на них печальными глазами так и не исполнившего свой священный долг ангела смерти и тихо проговаривал стих за стихом — все, что помнил.