Три гинеи - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
{109} Э. Гаскелл, «Жизнь Шарлотты Бронте».
{110} Маргарет Тодд, «Жизнь Софии Джекс-Блэйк», с. 67–72.
{111} Внешнее наблюдение показало бы, что мужчина до сих пор считает особым оскорблением насмешки женщины над его трусостью, равно как и женщина — насмешки мужчин над ее нецеломудрием. Следующая цитата подтверждает эту точку зрения. Мистер Бернард Шоу[543] пишет: «Я помню то удовольствие, которым война подпитывает инстинкт драчливости и восхищение мужеством, столь сильно развитые у женщин… В Англии, когда начинается война, молодые женщины прямо-таки бросаются раздавать белые перья всем мужчинам, не надевшим мундиры. Это, — продолжает он, — как и прочие дикие пережитки, вполне естественно», — и указывает, что «в былые времена жизнь женщины и ее детей зависела от мужества супруга и его способности убивать». Поскольку огромное количество юношей на протяжении всей войны выполняли свою работу в офисах без каких-либо форменных украшений, а число «цивилизованных молодых женщин», втыкавших перья в пальто, было бесконечно малым по сравнению с теми, кто ничего подобного не делал, преувеличение мистера Шоу является достаточным доказательством огромного психологического впечатления, которое все еще могут произвести пятьдесят или шестьдесят перьев (фактическая статистика отсутствует). Это, по-видимому, свидетельствует о том, что мужчина по-прежнему аномально восприимчив к подобным насмешкам; следовательно, храбрость и драчливость до сих пор являются главными атрибутами мужественности, и он, обладая этими качествами, все еще ждет восхищения; следовательно, и любое их высмеивание будет иметь соответствующий эффект. Весьма вероятно, что «ощущение мужественности» связано и с экономической независимостью. «Мы никогда не встречали мужчину, который бы тайно или открыто не гордился тем, что может содержать женщин, будь то его сестры или любовницы. Мы никогда не встречали женщин, которые бы не считали переход от экономической независимости и работодателя к экономической зависимости от мужчины почетным достижением. Что хорошего в том, что мужчины и женщины лгут друг другу об этих вещах? Не мы ли их создали?» (Филипп Мере[544], «А. Р. Орадж[545]: мемуары») — интересное утверждение, приписываемое Г. К. Честертоном[546] А. Р. Ораджу.
{112} По словам мисс Холдейн, сестры Р. Б. Холдейна[547], до начала 1880-х ни одна леди не могла работать. «Мне, конечно, хотелось выучиться и получить профессию, но это было невообразимо для человека, не находящегося в печальном положении и вынужденного „зарабатывать себе на хлеб“. Даже мой брат написал об этом унылом факте и положении дел после того, как побывал на выступлении миссис Лэнгтри[548]. „Она была леди и вела себя как леди, но как же печально, что ей приходилось это делать“» (Элизабет Холдейн, «Испокон веков», с. 73–74). Гарриет Мартино в начале XVIII века была в восторге, когда ее семья потеряла свои деньги, именно так она лишилась своего «благородства» и ей разрешили работать.
{113} Маргарет Тодд, «Жизнь Софии Джекс-Блэйк», с. 69–70.
{114} Чтобы узнать о мистере Ли Смите, см. «Жизнь Эмили Дэвис[549]» Барбары Стивен[550]. Барбара Ли Смит стала Мадам Бодишон.
{115} Насколько номинальным было это открытие, показывает следующий отчет о фактических условиях школ Королевской Академии (К. А.) около 1900 года, где работали женщины. «Трудно понять, почему самке этого вида никогда не нужно предоставлять те же преимущества, что и самцу. В школах К. А. женщинам приходилось соревноваться с мужчинами за все ежегодные призы и медали, при этом нам давали около половины необходимых знаний и еще меньше — возможностей… Ни одной модели не разрешалось позировать женщинам обнаженной в кабинетах рисования… Студенты мужского пола не только работали с обнаженными моделями любого пола в течение дня, но им также давали и вечерние занятия, на которых они могли заниматься под руководством приезжего академика». Студентки считали это «действительно очень несправедливым». У мисс Колльер[551] хватило смелости и социального положения, чтобы сначала встретиться с мистером Франклином Дикси[552], утверждавшим, что, поскольку девушки выходят замуж, деньги, уходящие на их обучение, тратятся впустую; затем — с лордом Лейтоном[553]; и, наконец, по крайней мере обнаженная натура была разрешена. «Но преимущества вечерних занятий нам так и не удалось оценить…» Поэтому студентки собрались и сняли студию на Бейкер-стрит. «Деньги, которые нам пришлось на это собрать, сократили обеды до почти голодной диеты» (Маргарет Колльер, «Жизнь художника», с. 19–82). То же правило действовало и в Ноттингемской[554] художественной школе в двадцатом веке. «Женщинам не разрешалось рисовать с обнаженной натуры. Если с живой натурой работали мужчины, мне нужно было уходить в Антикварную Комнату… Ненависть к гипсовым образцам осталась во мне и по сей день» (Дама Лаура Найт[555], «Масляные и жирные краски», с. 47). Но профессия художника — не единственная, доступная вот так номинально. Медицина «открыта», но «…почти все школы, прикрепленные к лондонским госпиталям, недоступны для студенток, обучение которых в основном ведется в Лондонской медицинской школе» (Филиппа Стрэйчи, «Меморандум о положении английских женщин по отношению к английским мужчинам», 1935 г., с. 26). «Некоторые девушки-„медики“ из Кембриджа объединились в общество, дабы снизить градус недовольства» (опубликовано в «Evening News[556]» от 25 марта, 1937 г.). В 1922 году студентки были приняты в Королевский Ветеринарный Колледж[557] Камден-Тауна[558]; «… именно тогда эта профессия привлекла такое количество женщин, что их число среди учащихся ограничили до 50» (опубликовано в «Daily Telegraph» от 1 октября, 1937 г.).
{116},{117} Стивен Гвинн, «Жизнь Мэри Кингсли», с. 18, 26. В своем письме Мэри Кингсли
