Бессмертник - Белва Плейн

Так все это и произошло. Завещание они оставили у него и, по всей вероятности, вовсе о нем забыли. Откровенно говоря, он и сам забыл. Вспомнил, только когда произошло это несчастье.

— Значит, ничего не изменишь? — уточнил Джозеф.

— Ну, как я уже говорил, вы вправе опротестовать завещание. Но на каких основаниях? Написано под давлением? Не докажешь. Ведь эти люди даже не знали о существовании документа. — Глаза Андреапулиса глядели из-под полуопущенных век сочувственно и скорбно. — Кроме того, они искренне хотят забрать ребенка. А в праве его навещать вам ни один суд не откажет.

— Навещать в их доме?

— А где же еще?

— Прямо как в тюрьме, — пробормотал Джозеф.

— Так вы хотите опротестовать завещание? Я слабо верю в успех, но попробовать можно.

— Суды и законы. Мараться в этой грязи… Вы уж простите, лично против вас я ничего не имею, но…

— Не извиняйтесь. Я все понимаю.

— Мараться в грязи, — повторил Джозеф. В глазах у него стояли слезы.

Молодой адвокат отвернулся. Он ждал.

Джозеф встал.

— Мы подумаем, — сказал он. — И дадим вам знать. Пойдем, Анна.

На стенке, позади стола, висело множество дипломов и аттестатов; в их величественном обрамлении голова доктора смотрелась еще величественнее. На полках теснились книги. Джозеф с Анной успели рассмотреть на корешках имя самого доктора и многие другие имена. «Психология подростков», «Психология детей дошкольного возраста»…

— Да, этот ребенок, безусловно, уже травмирован, и очень сильно, — сказал доктор. — Я понимаю, вы надеялись услышать от меня совсем иное.

Анна вытерла глаза.

— Нет, вы правы. Это разумно. Проводить часть времени там, часть здесь ему вредно, даже если суд разрешит — в чем я тоже сомневаюсь.

— Вы рассуждаете очень ответственно, миссис Фридман. И вы очень храбрая женщина.

— И все-таки! — с горечью воскликнула она. — Если бы по завещанию его оставили нам, я не поступила бы с ними так, как они поступают с нами!

— А я на их месте сделал бы в точности то же самое, — заявил Джозеф. — И это чистая правда.

— Которая и доказывает еще раз, что ребенка от столь враждебных чувств надо избавить, — заметил доктор Бриггс. — В его крошечной жизни и так хватает потрясений. И самое доброе, что можно для него сделать, если вы и вправду его любите — а я вижу, что любите, — это отойти в сторону и оставить его в покое. Пускай другие дедушка и бабушка заботятся о нем, пускай дадут ему ощущение надежности, тыла. Ребенок — не приз, и это не спортивное состязание.

— Даже навещать нельзя, — вздохнула Анна.

— Я не стал бы настаивать на визитах в тех обстоятельствах, которые вы описали. Как он справится с вашей взаимной ненавистью? Ему поневоле придется принять чью-то сторону, а зачем? Когда мальчик станет старше, он сам захочет вас повидать. Подростку важно знать свои корни. И тогда ситуация будет совсем иной.

— Подростку! — в отчаянье воскликнула Анна.

— Да, ждать придется долго, — кивнул доктор.

Дома Анна расплакалась.

— Если б мы его не знали, было бы не так больно. А ведь он уже начал называть меня по имени. Последний раз он сказал мне «Нана».

«Пока Мори был жив, я даже не знала, как я его люблю, — думала Айрис. — А теперь вспоминаю Эрика, его личико, кулачки и понимаю, как я любила Мори. Эрика забрали, и я точно снова потеряла брата».

Вслед за первой оглушающей, ослепляющей болью потянулись долгие безутешные ночи и дни. Почему? За что? Ответа нет. Ничего нет. И никогда не будет. Все давалось неимоверным усилием: поесть, одеться, сходить в магазин, снять телефонную трубку.

Потом, однажды утром, душа слабо шевельнулась, захотела что-то почувствовать. Анна достала пачку перевязанных ленточкой писем, тех, что пришли из Европы в первые ужасные месяцы после гибели Мори. И из темноты донеслись голоса: братья Эли и Дан, курносые веснушчатые мальчишки в родном материнском доме, и вдруг, неожиданно, в Вене, совсем взрослые, солидные мужчины, старше, чем папа перед смертью; Лизл, дочка Эли, прелестная девочка-фея, и неизвестный Тео, муж этой, уже подросшей девочки.

Вена, 7 марта 1938 года

Дорогие дядя Джозеф и тетя Анна!

Наконец-то я собралась вам написать. Мне ужасно стыдно, что не сделала этого раньше (кроме маленькой записки с благодарностью за свадебный подарок, который вы прислали нам с Тео). И все же надеюсь, вы простите мою лень. Единственным и не очень хорошим оправданием этой лени были письма, которые все эти годы пишет папа, потому что он пишет как бы от всех нас. Ну да ладно, вот она я, ваша ленивица-племянница Лизл; сижу в библиотеке, гляжу на тающий снег и беседку под окнами, где мы когда-то вместе пили кофе. Неужели прошло целых девять лет? Я была тогда совсем маленькая и во все глаза смотрела на родственников из далекой Америки. А теперь я уже замужняя «дама», и нашему сыну Фредерику (мы зовем его Фрицель) уже год и месяц, и он уже начал ходить. А еще — мы переезжаем в Америку! Даже не верится, но это так. Потому-то я и собралась вам написать.

Сегодня утром Тео уехал на поезде в Париж. В Гавре он сядет на пароход и девятнадцатого будет в Нью-Йорке. У него записан номер вашего телефона, так что не удивляйтесь, если он вдруг позвонит. Он три года учился в Кембридже и по-английски говорит блестяще, намного лучше меня. Своего английского я стыжусь и пишу по-немецки (я помню, что вы понимаете его очень хорошо). Я уверена, что вы с Тео станете большими друзьями.

Тео отправился в Америку, чтобы все разузнать и подготовить для нашего переезда. Как вам известно, по профессии он врач и сейчас почти закончил курс по пластической хирургии в венской клинике. Я сама видела руку ребенка, которому он пересаживал кожу после ожога! Он так талантлив, так любит свою работу! Он хочет выяснить, как получить лицензию для медицинской практики в Соединенных Штатах и, может быть, даже найти врача, которому требуется молодой ассистент… Так что пока, сами понимаете, наше положение как будущих эмигрантов весьма неопределенно. Быть может, среди ваших знакомых есть врач, который мог бы дать Тео совет? Кроме того, нам надо искать квартиру. Тео хочет снять ее заранее, чтобы к нашему приезду все было готово. Потом он вернется за мной и Фрицелем и отправит контейнеры с мебелью и вещами. Может, вы подскажете, где лучше искать квартиру?

Должна признаться, меня обуревают самые разные чувства. Тео абсолютно уверен, что в течение года нацисты оккупируют Австрию. Он твердит об этом с самой нашей свадьбы, нет, даже раньше — когда мы только познакомились. Он очень интересуется политикой и рассуждает здраво и убедительно. Он считает, что спасти нас может только эмиграция. Мои родители, все мамины родственники, да и родители самого Тео считают, что все это совершеннейшая чушь. Сами они уезжать отказываются и горюют, что мы решили ехать. Папа сначала очень сердился на Тео за то, что он увозит единственного внука и дочь, но теперь, когда расставание все ближе, у него уже нет сил сердиться, он ходит как потерянный.

Конечно же я буду ужасно скучать по родителям, по младшему брату и сестре. И по Вене. Совсем недавно папа и отец Тео купили для нас прелестный особнячок неподалеку от Гринцинга. До сих пор мы снимали очень хорошую квартиру в двух шагах от Рингштрассе. Я буду так тосковать по родному городу… Да, я еще забыла сказать, что меня пригласили на следующий сезон играть в небольшом оркестре. Так что я впервые достигла ощутимых успехов. А в Нью-Йорке все придется начинать сызнова.

Но я понимаю, что, если Тео окажется прав насчет нацистов, жить здесь будет весьма опасно. Ведь мы евреи. Это очень странно, потому что я никогда себя еврейкой не осознавала. Я ощущала себя австриячкой и еще определеннее — жительницей Вены. Простите, если оскорбляю ваши чувства (папа говорит, что ваша семья очень религиозна). Но я уверена, вы меня поймете, ведь религия — дело глубоко личное, верно? Каждый выбирает то, что ему нужно для счастья.

Да, кстати, о верующих. Вы, быть может, не знаете, что дядя Дан с семьей уже уехал из Австрии. Месяц назад они переселились в Мексику. Он пытался прорваться в Штаты, но это оказалось невозможным, так как он родился в Польше. Квота на польских иммигрантов исчерпана на годы вперед. Папа, разумеется, считает, что дядя Дан поступил ужасно глупо. Они ведь вообще не очень между собой ладили. Надеюсь, там этой семье повезет больше, чем в Вене.

Письмо оказалось очень длинным, я на такое длинное и не рассчитывала. Но я слышу, что проснулся Фрицель. Мы все думали, что он будет рыжим — как папа и как вы, тетя Анна. Но он уродился совсем белобрысым, прямо-таки белоголовым.

Надеюсь, у вас все хорошо и заранее благодарю за любую помощь, которую вы сможете оказать Тео. Денег ему не нужно, только добрый совет.