Щекочу нервы. Дорого (сборник) - Андрей Дышев

– Мне пожирней, пожирней наливай! – требовал Бывший, алчно глядя, как Полудевочка-Полустарушка черпает кружкой варево.

– Когда же ты подохнешь? – процедила Толстуха. – Без твоих льгот хоть вздохнем свободнее.

– Этот сдохнет, – философски заметила Полудевочка-Полустарушка, собирая кружкой жир, плавающий сверху супа, – а на его место новый придет.

– Но-но! – встрепенулась Толстуха и понесла к красненькому носику Полудевочки-Полустарушки свой распаренный огромный кулак. – Прошу без намеков на Командора!

Зойка Помойка вернулась с потухшими глазами и без пакетика. Кабанов заметил, что в ее ушах больше не было ни колечек, ни скрепок, и Зойка, стыдясь этого, неловко прикрывала уши руками. Она встала за Толстухой в очередь, но добралась до раздачи последней, после того как Полудевочка-Полустарушка, пользуясь своим положением раздатчицы, наполнила свою миску доверху да еще отхлебнула жиденького через край кастрюли. В общем, вместо двух порций Зойке досталась одна неполная. Она принесла миску Кабанову под стол. Тот сначала лихорадочно черпал ложкой, но потом стал пить как из пиалы. Мутные жирные капли стекали по его подбородку, Кабанов вытирал их рукой и облизывал пальцы. Опустевшую миску он тщательно протер кусочком хлеба, причем с обеих сторон, слопал его, а потом поднял воспаленный взгляд на Зою и спросил:

– Еще есть?

Зойка будто ждала этого вопроса и вынула из кармана две теплые расплющенные карамельки. Кабанов смахнул карамельки с ее ладони, развернул липкие фантики и сунул десерт в рот.

– А ты что ж не ешь? – спросил он, сочно чавкая.

– Не хочется, – ответила Зойка, подбирая с пола и разравнивая на колене фантики.

Кабанова стало клонить ко сну. Миску он спрятал под рубашку, чтобы никто не отнял, и решил пока не вылезать из-под стола – там ему было спокойнее. Удобно устроившись и невольно улыбаясь, он смотрел, как Зойка в одиночку, волоком таскает носилки с песком из штольни в кабинет Командора. Полудевочка-Полустарушка и Толстуха удалились в спальню на послеобеденную сиесту. Некоторое время оттуда доносилось их ленивое пение, затем все стихло. Бывший, как и Кабанов, тоже остался под столом. Он лежал на спине и разглядывал украденный оранжевый чулок. «Никогда так вкусно не ел, – думал Кабанов, проваливаясь в сладкую негу. – И чем меня кормили в дурацких ресторанах? В горло та еда не лезла!»

Ему приснилось, будто он маленький, сидит в шортиках и рубашечке в ряд с другими детьми и поет под аккомпанемент пианино: «Вот носочки, мы их постираем! Вот цветочки, мы их поливаем!» Причем Кабанов отчетливо помнил, что все это когда-то было на самом деле. Кабанов улавливал и вспоминал давно забытые запахи детского сада, где намешаны и молочный запах сонных детей, и тухлятинка корма для аквариумных рыбок, и приторный аромат диетического обеда, и аммиачный душок описанных матрацев… Он был маленький, хорошенький и совсем не толстенький. Воспитанный малыш, с которым девочки любили играть в дочки-матери. Кабанов вовсе не со стороны смотрел на себя; он присутствовал в поющем песенку малыше, осознавал себя ребенком, но в то же время мыслил так же, как и сейчас. И понимал, что ничего с годами не изменилось, не произошло качественного скачка, разве только масса тела увеличилась многократно. «Странно, – думал Кабанов во сне. – Что ж получается? Я не изменился? Я остался ребенком? Зачем же мне тогда все, если и так хорошо?» И звонким голосом подхватывал дружный куплет: «Вот цветочки, мы их поливаем…»

6

Проснулся он от нестерпимого голода. Выздоравливающий организм требовал калорий. Некоторое время Кабанов неподвижно сидел под столом, принюхиваясь к гамме запахов, но ничем съестным не пахло. Голову его тем временем все плотнее забивали мысли о еде. Осторожно высунувшись из своего убежища, Кабанов увидел, что Толстуха и Полудевочка-Полустарушка сидят за пяльцами, а Бывший, покряхтывая, ходит по мастерской кругами. Со стороны карьера доносился одинокий скрежет лопаты.

Голод брал верх над страхом, и Кабанов решился выбраться из-под стола. Убедившись, что никто не обращает на него внимания, он быстро пересек мастерскую и подошел к столику с керосинкой. Там он старательно обнюхал все кастрюли и сковородки.

– А где еда? – спросил он, конкретно ни к кому не обращаясь.

– Мы уже поели, – с удовольствием ответила Толстуха, прокалывая ткань иголкой. – А твоя красавица для тебя еще ничего не заработала.

Кабанов едва сдержался, чтобы не выдать Толстухе нечто отчаянно-дерзкое, вроде: «Да подавись ты своей едой!» Голод был слишком силен, чтобы решиться на подобное самоотречение, а последствия могли быть трагическими.

– А в долг нельзя попросить? – вроде как в шутку спросил он.

– В долг можно, – подтвердила Толстуха, любуясь только что вышитым ею глазом. – Но под проценты.

– И много процентов?

– Сто в сутки.

– Да это же грабеж! – возмутился Кабанов. – Мои самые наглые кредиторы дают мне бабло под двадцать процентов в месяц!

– Ну так иди к своим кредиторам, – легко ушла от дискуссии Толстуха.

Он все же согласился и получил восьмушку черствого хлеба, обгрызенного по краям мышами. Хлеб слегка пригасил голод.

– Проще заработать, – дала добрый совет Полудевочка-Полустарушка. – Терпение и труд все перетрут. Как потрудился, столько и получил.

– А я против монетизации, – отозвался Бывший и, пользуясь тем, что Толстуха отвлеклась, стащил с ее стола кем-то использованный и давно утративший клейкость кусочек медицинского пластыря. – Мне по душе льготы. Пожизненные и незыблемые, как троглобионт.

Кабанов постоял рядом с Полудевочкой-Полустарушкой, глядя, как она ловко управляется с иголкой и ниткой, и подумал, что если за эту расшитую фигню его будут снабжать жрачкой, то можно попробовать. Взяв в руки пяльцы, он начал тыкать иглой, но тотчас проколол себе мизинец.

– И сколько дают за эти мучения? – спросил он, возвращая пяльцы.

– За маленький вымпел две, а за большой – три пачки супа да пару буханок хлеба, – ответила Полудевочка-Полустарушка. – Можно еще горсть конфет выклянчить. Но это уже трудно.

– Всего-то? – воскликнул Кабанов.

– Так никто же не верит в будущее и не хочет на него работать! – пожала воробьиными плечиками Полудевочка-Полустарушка. – И правильно делают! Сколько раз уже обманывали! Молишься, веришь, постишься до глубокой старости, ждешь, ждешь, а потом – пшик! И исчезло все, что ты годами намоливал. И поди сыщи, куда это все подевалось. Ни фонда, ни полиса, ни обещанных благ, ни того дяди, который тебя агитировал и убеждал за рай в будущем.

«Этак с голоду помрешь!» – подумал Кабанов и глянул в темноту коридора, откуда доносились атлетические стоны: «Эть! Геть! У-уфа!»

– А за песок? – спросил он.

– За песок дают намного больше, – подключилась к разговору Толстуха. – Но там надо надрываться.

Кабанов боролся с искушением выпросить еще хлеба под проценты. Идти в мрачный карьер, похожий на могилу, ему не хотелось. Но голод усиливался с каждой минутой. Вскоре Кабанов уже ни о чем не мог думать, кроме как о еде. Весь его организм, словно многоголосый хор, требовал пищи. Митинг становился стихийным и набирал обороты. Мысленно матеря кого-то, Кабанов схватил лопату и вышел из мастерской.

В коридоре он едва не налетел на груженые носилки, которые волочила за собой Зойка Помойка. Взялся за ручки и не без усилий оторвал их от земли.

– Что ж ты столько навалила? – прохрипел он, уже жалея, что не попросил хлеба под проценты.

Работа оказалась намного более тяжелой, чем он представлял. Каторга, другим словом ее не назовешь. Он плелся вслед за Зойкой, ноги его подгибались, сердце колотилось со страшной силой, а голова ходила кругом. Очень скоро он понял, что надолго его не хватит. Он непременно свалится, сломает позвоночник и скончается в страшных муках. Зойка Помойка пыхтела, дрожала вся от напряжения, но пёрла вперед с необыкновенным стоицизмом. Когда они зашли в кабинет Командора и высыпали песок в люльку, у Кабанова перед глазами плыли темные круги. Он качнулся и, чтобы не упасть, сел на борт люльки.

– Вышел на работу? – услышал он голос Командора. – Давай-давай. Песок подорожал, большой спрос. За семь кубов ого сколько дают!

Кабанов сплюнул вязкой слюной, посмотрел по сторонам. Из потолочных щелей струился тусклый свет, и в его лучах вдруг что-то блеснуло. Кабанов успел увидеть, как Командор торопливо одернул тряпку на стеллаже, из-под которой выпирало нечто рогатое и бесформенное. Да это же бутылки! Настоящие бутылки из темного стекла, с яркими этикетками! Наверняка наполнены вином. Вином! Вином! Уже тысячу лет Кабанов не пробовал вина. Он уже забыл, как выглядит бутылка, какой у нее благородный, женственно-изящный изгиб, сколько в ней притягательной силы!

– Ты видела? – спросил Кабанов, когда они вернулись в карьер. – У него на полках бутылки! Может, у этой сволочи и колбаска водится? И паштет? И сыр?