170000 километров с Г К Жуковым - Александр Бучин

Коль скоро разговоры со мной в "нутрянке" ничего не дали, видимо, меня признали безнадежным и на воронке свезли в Лефортово. Было это уже летом 1951 года. В Лефортове следователи как с цепи сорвались, казалось, трудно было превзойти ту брань и угрозы, которые они обрушивали на меня во внутренней тюрьме, однако Мотавкин оказался способным на это. Как я понял, дело шло к развязке, применению средств физического воздействия, проще говоря, мерзавцы в форме МГБ собрались избивать меня. К чему и рекомендовали подготовиться "жуковскому холую". Под градом угроз я твердо решил - умереть, но маршала в обиду не давать.

Подготовился к худшему, тоскливо шел на очередной допрос. Однако ничего не случилось, довольно скоро меня вообще оставили в покое. Не вызывали несколько месяцев, а когда осенью 1951 года допросы возобновились, они велись вяло, без больших угроз. Нельзя сказать, чтобы Мотавкин переродился, но он определенно изменился.

Н. Я.: МГБ чутко реагировало на то, что происходило в наших "верхах". Я недаром сравнил происходившее с вами с судьбой генерал-лейтенанта В. В. Крюкова. Генерал опередил вас на два года, то есть был арестован примерно на два года раньше и успел испить горькую чашу до дна, попал под избиения в Лефортове. Вам повезло. Летом 1951 года был арестован Абакумов, который и добивался "изобличения" Г. К. Жукова. Повезло по-крупному. Иначе пришлось бы искалеченному утешаться тем, чем утешался В. В. Крюков - не виновата-де партия и Советская власть, а некие "враги" истязают вас в лефортовских застенках, и оглашать их приличествующими случаю возгласами. Согласитесь, утешение очень слабое.

А. Б.: У меня тогда сложилось впечатление, что возвращение следователей в человеческий образ продиктовано какими-то обстоятельствами, над которыми они не властны. Следствие пережевывало одно и то же, шло все по тому же заколдованному кругу. Полюбуйтесь на извлечение из протокола одного из допросов на заключительном этапе моего пребывания в тюрьме. Вот мои показания: "В беседах со своими знакомыми я лично всячески превозносил Жукова и наряду с этим заявлял, что он якобы находится в опале, сравнивал его с Суворовым, а руководители Советского правительства несправедливо отнеслись к нему, в частности также и глава Советского государства. Я утверждал при этом, что придет время, когда глава правительства поклонится Жукову. Когда речь шла о предательстве Тито и его фашистской клики, я также высказывал клеветнические измышления о главе Советского правительства, его недальновидности...

Припоминаю, что в беседах о моих встречах в Германии с американскими шоферами я восхвалял и их внешний вид, и одежду, в то же время плохо отзывался об одежде и внешнем виде советских шоферов.

Я высказывал антисоветские измышления по поводу предстоящей поездки Маршала Жукова в Америку и клеветнически утверждал, что Жукова не пустили будто за границу. Что касается предъявленного мне обвинения о преступной связи с американским военным атташе Файнмонвилем, то этого я не признаю. Я с Файнмонвилем встретился в 1937 году при обстоятельствах, изложенных мною следствию на предыдущих допросах. После этой встречи я с ним никогда не встречался и никакой преступной связи не имел. Более подробное показание я дал следствию ранее".

В апреле 1950 года я рассказал кому-то о том, что в 1946 году я возил с маршалом Жуковым прилетевшего в СССР тогда генерала Эйзенхауэра в подмосковный колхоз "Заветы Ильича" и высказал при этом, что этот колхоз является очень богатым, образцовым и якобы он организован для того, чтобы пускать пыль в глаза иностранцам.

Он согласился с моим клеветническим выпадом и, со своей стороны, добавил, что надо было бы свозить Эйзенхауэра в Щелковский район Московской области, тогда стало бы понятно иностранцам, что собой представляют наши колхозы".

Ради этих "сведений" меня почти два года продержали в тюрьме как важного государственного преступника! Помимо прочего, сколько здоровых мужиков - им бы пахать и на них пахать можно - кормились на моем "деле", получая сытую зарплату. В тюрьме на собственной шкуре я прочувствовал все лицемерие разглагольствований насчет моих прав как советского гражданина.

Н. Я.: Наверное, крах иллюзий касательно сути нашего строя был самым страшным, что испытывал человек, пройдя через тюрьмы МГБ СССР. Помимо истязаний, на это, как ни парадоксально, была направлена вся система "воспитания" в застенках. Не только от следователей приходилось выслушивать дикие, ни с чем не сообразные суждения, как вы, Александр Николаевич, о Г. К. Жукове, но и тюремный персонал брался при случае "воспитывать" заключенного.

Когда я оказался в тюрьме, то, естественно, был во власти иллюзий не только о чекистах, ожидая от них справедливости, припомнил еще хрестоматийные примеры, как в царских тюрьмах революционеры пополняли свое образование. Посему спросил у солдата-библиотекаря, явившегося в камеру со стопкой книг, принести мне "Капитал" К. Маркса. В институте я не очень внимательно проштудировал монументальный труд, за что корил себя. Солдат шепотом (в "нутрянке" так говорили) прошелестел: "Нет". - "Как нет "Капитала"?" удивился я. "Не достоин", - был ответ. "А если так, у вас водятся романы Дюма." - "Конечно". - "Тогда несите".

А. Б.: Вот это точно. Книги совали иной раз с прибаутками и рекомендациями, как будто мы неучи, а они грамотеи. Подбирали, олухи, на свой вкус.

В марте 1952 года вертухай отвел меня к какому-то бородатому прокурору, который дал расписаться в бумажке: решением ОСО МГБ СССР я осужден на 5 лет ИТЛ по ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР. Одновременно отобрал подписку "не разглашать". Чуть не на следующий день отвезли меня в воронке в Бутырскую тюрьму на пересылку. Для начала сунули в громадную камеру, где было человек 50, многие такие же "преступники", как я, иные странные люди и, увы, несколько уголовников, терроризировавших при поощрении администрации осужденных по 58-й статье. Стоит ли все это вспоминать теперь, когда только ленивый не поносит культ Сталина. О моем годе с небольшим в лагере можно написать книгу. Книгу о человеческих страданиях. Людей ни в чем не повинных. Написали, пишут и еще напишут. Я же ограничусь несколькими штрихами к тому, что ныне хорошо известно.

Год этот - странствование в безумном мире несчастных, оказавшихся в лапах садистов. Первые впечатления в пересылке в Бутырке. Я, отвыкший за два года в основном одиночного заключения от людей, присел на нары, оглушенный гулом голосов и задыхаясь от зловония. Подкатил безногий, на досочке с колесиками стрельнуть покурить. "А тебя за что, сердечный?" Невероятный ответ: "В метро на Кировской кричал: "Да здравствует Трумэн!" Червонец и пять по рогам!" Значит, 10 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах жалкому обрубку человека, место которому в психиатрической клинике - показывать как экспонат, а не в тюрьме.