Прошлое и будущее - Шарль Азнавур

Читать, читать… Конечно, но только что? И с чего начать? Когда ты где‑то учишься, всегда есть учитель, который направит, заинтересует, укажет нужный путь. Но когда ты один и, кроме того, застенчив и закомплексован, то подбираешь авторов наугад, однако тебе так и не удается удовлетворить свой литературный голод. Такие имена, как Оноре де Бальзак, Эмиль Золя, Анатоль Франс, Вольтер или Рабле, — это прекрасные указатели, по которым можно определить, на какой улице вы находитесь, однако если бы на них, кроме дат рождения и смерти, были еще и списки произведений… К счастью, существует общение с теми, кто хочет приоткрыть для вас окошко, кто бросит луч света на участок поля, который еще предстоит вспахать. Первым из таких людей стал не кто иной, как Жан Кокто, и произошла эта удивительная встреча после того, как я получил послание из нескольких слов, написанное его тонкой, элегантной и породистой рукой. Записка, которую мне доставили на дом, прямо как во времена эпохи Просвещения, была очень короткой: он всегда считал, что самые лучшие письма — это письма короткие. В ней говорилось о том, что со мной хочет познакомиться его подруга, которой, писал он, понравились мои песни. Она должна была подойти за кулисы после моего выступления в казино «Болье». Через некоторое время после знакомства мадам Франсина Вейсвеллер пригласила меня на обед к себе в Кап — Ферра вместе с Жаном, который был другом дома. Она преподнесла мне просто царский подарок! Я немедленно был покорен его незаурядной личностью — личностью, выходящей за рамки нашего времени. Со мной он был таким, как обычно — простым и милым, и я, находясь рядом с ним, научился одной очень важной веши, которой впоследствии неизменно следовал. После обеда Жан каждый раз уходил, но не для того, чтобы вздремнуть: он шел работать. Однажды я поинтересовался, над чем он работает — над новой театральной пьесой или очередной книгой? Он ответил: «Нет, просто пишу каждый день. Очень важно каждый день писать, хотя бы понемногу». Сочинительство — это как мышцы, которые надо постоянно поддерживать в форме. С тех пор я ежедневно тренирую свое перо. В большинстве случаев из‑под него не выходит ничего интересного, одни тексты я сразу рву и бросаю в корзину, другие оставляю, мало ли что. Важен сам факт работы.

Люблю, не люблю

Страстно люблю все свои профессии. Им посвящаю почти все свое время. Я живу среди клавиатур, ручек и компьютеров, испытываю особую радость, подыскивая верное слово, рифму, интонацию, ноту, с беспокойством ожидая реакции публики.

Как актер, люблю ощутить себя «новым», свободным от лишнего груза, способным воспринять все что угодно, стать таким, каким меня хочет видеть режиссер — постановщик, и при этом выложиться, отдать всего себя, создавая новый образ. Я уе играю роль, я сам становлюсь этим персонажем.

Как певец, люблю по сто раз исполнять одну и ту же песню, каждый раз добавляя какую‑нибудь небольшую находку, чтобы удивить нас с вами — себя и публику. Странная вещь, но разные «Ах, сегодня вы пели лучше, чем обычно!» и другие подобные высказывания никогда не убеждают меня. Я не слишком полагаюсь на внешние оценки и считаю, что только мне одному на самом деле известно, действительно ли я был в лучшей форме на сегодняшнем представлении. Ужасно теряюсь, когда мне говорят комплименты, не спасают даже неловкие попытки отшутиться в ответ.

Как автор, я счастливейший из людей. Я влюблен во французский язык, но одновременно с тем не претендую на идеальное знание его. Несмотря на все старания, у меня еще полно пробелов. Люблю слова, их звучание, вызывающее образные ассоциации: например, слово «круглый» — действительно округляется во рту, а слово «острый» действительно становится колючим, когда его произносят. Когда я сочиняю, то выбираю не наиболее точное слово, а то, которое лучше звучит. Например, слово «торнадо», в котором можно с упоением раскатывать «р» — «тор — р-р- р — надо» — содержит в себе больше силы, чем, например, «тайфун» или «буран». Меня приводит в ужас только слово «триумф»: «У меня, у него, у нас вчера был такой триумф!» Это не рифмуется ни с чем. Само слово «триумф» ни с чем не рифмуется.

В силу обстоятельств, по воле событий случилось так, что я стал работать в четырех профессиях. Одна открывает двери для другой, другая подталкивает следующую, и, время от времени пересекаясь, эти четыре ипостаси, в конечном счете, дополняют друг друга: актер, певец, автор текстов, композитор. Я занимался ими немного беспорядочно, иногда урывками, но не как дилетант, хотя и не был до конца профессионалом. Главным для меня всегда было чувство добросовестно сделанного дела, «хорошая работа», как любили говорить одно время. Во всяком случае, что касается одной из них — профессии певца, я надеюсь, что после шестидесяти девяти лет на сцене честно выполнил контракт, связывавший меня с моим «хозяином» — публикой.

Осень

Лет в четырнадцать — пятнадцать от одной мысли о том, что рано или поздно придется встретиться со смертью, у меня волосы вставали дыбом. Позже я был слишком поглощен развлечениями, девочками, погоней за успехом, и эта мысль мало — помало отдалилась, возникая лишь в случае смерти кого‑то из родственников или друзей. Но наступает возраст, когда ловишь себя на том, что осенью с умилением глядишь на листья деревьев, которые постепенно краснеют, желтеют, а затем опадают, уносимые порывами ветра. Вот в этом‑то возрасте и начинаешь считать те немногие годы, что тебе отпущены для жизни! И тогда мысль о смерти становится спутницей твоих дней, а вернее, ночей. Ты пытаешься представить себе все это, начинаешь задумываться о вещах, которые прежде не приходили тебе в голову. Независимо от того, верующие мы или нет, мы все сомневаемся. Прошлое все чаще приходит в наши воспоминания, и мы начинаем менять свои привычки. Мне понадобилось много лет, чтобы полюбить природу, заинтересоваться деревьями и цветами, хотя я всегда хотел жить за городом. И только теперь мне интересно узнать название каждого растения, каждого насекомого, каждой мелочи, которую рождает земля. Только теперь я стал жалеть, что не умею рисовать. Может быть, это всего лишь попытка отсрочить неминуемый конец? А может, я вдруг стал понимать, что так и не успел познать истинной красоты?

Мы вошли в третье тысячелетие. Если многие рады тому, что вышли из второго, то я сожалею о тысячелетии, которое только что подошло к концу и которое видело рождение важнейших открытий, величайших изобретений. Мне кажется, что наступает эра, в которой каждый будет жить только для себя, эра отсутствия дружелюбия, бесстыдства и вульгарности. Теперь нет никаких табу, время стоит дорого, в то время как человеческая жизнь, похоже, ценится не дороже пули от револьвера «магнум 375».