Русская весна - Норман Спинрад

Буфеты и бары располагались по всему периметру зала – круглого, кое-где с нишами для столиков, – а всю его середину освободили для танцев. Стены у зала как бы отсутствовали, его окружали голографические панорамы – рекламные виды Советского Союза: кишащая людьми заснеженная улица Горького переходила в жаркое черноморское побережье, за ним был весенний закат над тундрой , потом рассвет в Ташкенте и еще – вечерний Невский проспект. Высоко наверху, там, где описывала круги эстрадная площадка, громоздились мостики и переходы, вынесенные на кронштейнах с кольцевого балкона; прозрачный пластик, сияющий хром, матовая сталь. Решетки, укосины, имитирующие космические фермы, смотрелись как повисший над головой космоград, и те, кто не страдал головокружением, могли забраться туда, чтобы почувствовать себя настоящими космонавтами.

Верно говорили чьи-то предки: ничто так не приедается, как изобилие, думала Соня, без цели бродя по залу, потягивая перцовку, пробуя бутербродики с икрой и вареных крабов, перекидываясь словечком со знакомыми и наблюдая за публикой.

Здесь было почти все парижское отделение "Красной Звезды", включая секретарш и уборщиков. Был здесь и Илья Пашиков в обществе ослепительной рыжеволосой красотки – по его жестам и взглядам, которые он бросал на толпу, Соня поняла, что ему хотелось бы оказаться со своей спутницей в более укромном местечке и побеседовать с ней гораздо доверительней.

Судя по присутствию посла Тагурского с женой, никогда не посещавшего подобные приемы без сонма приближенных, хватало здесь и служащих посольства. Попадались полковники и генералы Красной Армии. Многие из присутствующих могли быть кем угодно – контрразведчиками, гэбистами, корреспондентами ТАСС, промышленниками, служащими Министерства по делам космоса. Казалось, тут собрались все русские парижане, которые хоть что-то собой представляли. Иностранцев же, видимо, было немного – почти все говорили по-русски, и в зале царила родная, русская атмосфера, какой обычно не бывает на международных приемах. Большинство пило водку, ее было море разливанное. Никто еще не успел заметно напиться, никто не горланил песен и не снимал курток и галстуков, но в воздухе витала непринужденность, официальные костюмы не могли скрыть славянской сердечности и радушия – все говорили громко, размахивая руками, иной раз и задевая соседа, всем было свободно, и никто никого не стеснял.

Все мы еврорусские, подумала Соня, но сегодня больше русские, чем европейцы. Ей понравилась идея сделать нынешний праздник подчеркнуто русским. Хоть сегодня и был великий день для всей Новой Объединенной Европы, но для русских – особенно собравшихся здесь, в этом тесном кругу – в нем была особая прелесть.

Со времен революции, которую Европа и Америка попытались сразу задавить, Советский Союз был парией среди государств – страна полуевропейская, полуазиатская и целиком коммунистическая, а Сталин, Хрущев и Брежнев не способствовали, разумеется, улучшению ситуации. Но сегодня, когда Европарламент раскрыл Советскому Союзу свои объятия, наконец-то завершился долгий-долгий процесс, начавшийся с Горбачева, – гласности и Русской Весны. Лозунг "Единая Европа, от Атлантики до Владивостока", пусть и не совсем географически оправданный, превратился из мечты в реальность. Советский Союз стал членом европейской семьи наций, и не в роли бедной приживалки, а как мощнейшая хозяйственная, военная и техническая держава, первая среди равных. И если вся Европа праздновала сегодня рассвет новой эры, то для русских это был еще и день победы – победы над целым веком остракизма и над темными силами русской истории. А для собравшихся здесь евро-русских, для тех, кто своим трудом вдали от России-матушки приближал эту победу, сегодняшний день был торжеством особенным – их собственным.

Так что, решила Соня, мы не запятнаем своего звания евро-русских, если проведем этот единственный, так много значащий для нас вечер в узком кругу, без иностранцев. И она бродила по залу, потягивая водку, беззаботно болтая по-русски со знакомыми из других отделов, с заведующим отделением ТАСС, с экономистом из посольства, с военным атташе, с секретарским людом, со всеми перекидываясь словечком и нигде не задерживаясь, и душу ее согревало приятное чувство душевного единения с заполнившими зал соотечественниками.

И тут она увидала его .

Или показалось?

Он сидел с кем-то, по лицу и одежде похожим на дипломата, да и сам походил на дипломата – белая сорочка, черный костюм. Волосы у него из черных стали почти совсем седыми, на лице появились морщины, но глаза были прежние, и форма носа, и иронический изгиб рта.

Это был он. Он, Юлий. Юлий Марковский. Здесь, в Париже. Через двадцать лет.

Соня, ошеломленная, замерла на месте. Юлий еще не заметил ее. Что делать? Разве она может не заговорить с бывшим любовником, с человеком, который едва не стал ее мужем? Со своей несбывшейся судьбой? Но, с другой стороны, все ведь кончилось так плохо – той последней пьяной ночью в Москве… Она подошла поближе, надеясь, что Юлий заметит ее и возьмет инициативу в свои руки, но он был поглощен разговором с коллегой. Тогда она повернула к ближайшему бару, взяла новый стакан водки и отпила половину для храбрости.

Повернулась к тому столику. Юлий был один. Что ж, ничего другого не остается. Сделала еще глоток и направилась к нему.

– Юлий? Юлий Марковский?

Юлий посмотрел на нее мутноватыми, покрасневшими глазами. Он был немного пьян. Но кто же сегодня вечером не пил?

– Соня?..

– Можно? – Соня, не дожидаясь кивка, отодвинула стул.

Они долго сидели, в неловком молчании глядя друг на друга.

– Ты еще в "Красной Звезде"? – спросил наконец Юлий.

– Замзав отдела экономической стратегии. Здесь, в Париже. А ты?

Непонятный смешок, по лицу Юлия скользнула тень прежней улыбки.

– Что ж я? Ты, наверное, слышала, министром иностранных дел пока не стал, – сказал он. – Но все еще в этом министерстве, в Москве, чиновник, признаться, средней руки, но надежд не оставил… – Он нахмурился и отпил глоток из полупустого стакана. – Хотя нынешняя политическая ситуация ничего хорошего не сулит.

– Женат? – спросила Соня, не зная, о чем еще говорить. Все получалось как-то натянуто и официально.

Юлий кивнул.

– Трое детей. А ты?

– Двое, – сказала Соня, решив не упоминать о муже-американце.

– Итак, Соня? – сказал Юлий.

– Итак, Юлий?

– Добилась ты в жизни того, чего хотела? Ты счастлива?