Звезда перед рассветом - Екатерина Мурашова

Люше отчаянно хотелось стукнуть Марысю ребром ладони по шее, чтобы она пришла в себя, или хотя бы сбегать на кухню и посмотреть, как там договорились между собой Лукерья и молодой повар.

– Любовь Николаевна, вам скучно слушать про войну? – проницательно заметил Валентин Юрьевич.

– Я б им всем шеи посворачивала, – хмуро сказала Люша. – Тем, которые придумали всей Европой воевать. Всем против всех – это разве дело? Когда это кончится, Валентин Юрьевич, вы-то должны знать?

– А чем оно, собственно, кончится – вам безразлично? – уточнил Рождественский. – Исход этой войны вас совсем не заботит?

– У моей жены, к счастью или к сожалению, нет общественного чувства, – сказал Александр. – Сейчас ее скорее всего заботят не 235 тысяч русских солдат, погибших на фронте за этот месяц, а переживания нашей старой кухарки, которую мы привезли в Москву из деревни, на стажировку в трактир Марии Станиславовны.

– Какой же исход у войны? – пожала плечами Люша. – Кто-то на шинелях и солонине забогатеет, как вон те, что за соседними столами гуляют, кто-то обеднеет вконец, а иные и просто в землю костьми лягут. Что же еще?

Крепко выпившие подрядчики заказали певице «чувствительную» песню и она, закатывая глаза и причудливо заламывая кисть, завела:

«Положи свою бледную руку,На мою исхудалую грудь…»

Люша решительно поднялась:

– Я сейчас приду, только нос напудрю, – сказала она. – Марыська, напомни мне, как у тебя в кухню пройти!

Профессор Муранов посмотрел вслед Люше и от души рассмеялся:

– Александр, твоя жена удивительно органична!

– Во внешности Любовь Николаевны есть какая-то восточная нота? – полувопросительно заметил Валентин Юрьевич. – Это придает ей особый шарм.

– Безусловно, дядюшка, – согласился Кантакузин. – Именно органична, то есть легко осваивает любой подвернувшийся ей субстрат – от бриллиантов до навоза. Безусловно, вы правы, Валентин Юрьевич. Люба – наполовину цыганка. Так сказать, дитя природы…

Комнаты Марыси Пшездецкой располагались в непосредственной близости от кухни ее же трактира, и пахло в них всегда сдобными тестом, французскими соусами, запеченными окороками и прочими приятностями – от одних ароматов почувствуешь сытую тяжесть в желудке, и потянет прилечь на обширный диван с подушками, на которых переливаются шелковые кисти и цветут яркими красками вышитые жар-птицы. Сейчас хозяйке было, впрочем, не до кулинарных благоуханий. Она даже не бросила ни одного горделивого взгляда на любовно подобранную обстановку комнаты – что было ну никак не в ее обычае.

– Ну что, как там твоя кухарка? Понравилось ей? – рассеянно спросила у Люши Марыся, поглаживая розовыми, чисто вымытыми пальцами складки на красной люстриновой юбке и как будто бы собираясь с духом.

– Впечатлена и благодарствует весьма. Французу твоему нижегородскому от меня спасибо передай – врет он там тебе или не врет, но хороший человек, не побрезговал неграмотной деревенщиной. Лукерья один раз в Кремль к обедне сходила, а теперь ходит исключительно по московским кондитерским, глазеет на торты и пирожные. Старается все запомнить. Я ее пару раз пирожным угощала, так она говорит, что на красоту-то оно лучше, чем на вкус. И еще, если человек в кондитерской ей приветливым покажется, так она…

– К черту твою старуху! – решительно прервала Люшин рассказ Марыся. – Почему ты не познакомила меня с Валентином Юрьевичем раньше?!

– Окстись, Марыська! Я сама видела его первый раз в жизни. До войны он служил в Варшаве, потом воевал…

– Он поляк? Я сразу подумала… Стать, глаза, кровь…

– Обойдешься. Он не только не шляхтич, но даже не из родового дворянства. Его дед был православным попом где-то в провинциальной России.

– Моя прошлая жизнь протекла мимо кассы. Я никогда не видела таких мужчин!

– Действительно. Откуда бы тебе? Впрочем, если тебя это утешит, я тоже не видела. Только, пожалуй, в водевилях…

– Скажи мне названия, я завтра пошлю мальчишку купить билеты. Что мне сделать, чтобы он обратил на меня внимание?

– Мужчина не может не обратить на тебя внимания. Ты как сахарная голова на прилавке магазина. Другое дело: любит ли он сахар?

– Что мне сделать, чтобы полюбил?

– Заинтересоваться артиллерией.

– Уже. Люблю пушки, пулеметы и эти… калибры. Страшно возмущена нехваткой снарядов в наших войсках. Еще? – деловито спросила Марыся. – Говори все. Тебе оно ближе, ты с благородными да образованными больше зналась.

– Перестань на него облизываться, как кот на сметану. Это кого хочешь испугает. А Валентина Юрьевича особенно. Ты думаешь, военный на войне с кем воюет?

– Я думаю, с врагом.

– А я думаю, со своим страхом. Он и в армию-то от папаши своего сбежал, который все норовил его в блинчик раскатать.

– Ерунду ты говоришь. Это твой Арабажин-покойник и тот, другой, его приятель, который в Петрограде безумцев лечит, тебе мозги запудрили.

– Я потом еще журналы читала. Может быть, и ерунда. Но иногда очень похоже на правду.

– А что же делать?

– Марыся, помни, он на тебе не женится. У него есть жена.

– Мне все равно. Что же?

– Говори про артиллерию. Держись прохладней и выжидай. Можно еще проявить женскую слабость, слегка пустить слезу, вояки да и вообще мужчины на это покупаются. В подходящий момент – прыгай.

– Непременно. Ага. Ты ему скажешь, что теперь он должен вас с Алексом в театр на водевиль сводить?

– И тебя прихватить? Это как Гришка Черный с Ноздрей нас с тобой в ресторан водили? – Люша нехорошо усмехнулась. – А что, подруга, мне потом Валентина резать не придется? (эта трагическая история времен хитровского детства обеих подруг описывается в романе «Пепел на ветру» – прим. авт.)

– Только тронь. Я тебя саму зарежу, – сумрачно пообещала Марыся.

И оглядела таки комнату – но не с гордостью, а сердито, будто искала глазами подходящий кинжал.

– Если ты не хочешь сесть к ним, тогда пошли в ложу! – решительно сказал Александр Кантакузин. – Мне надоело бродить в фойе, как тень отца Гамлета…

– Да, да, Алекс, – рассеяно подтвердила Люша. – Кажется, они все-таки как-то зацепились…

– Люба, может быть, ты обратишь внимание, что мы в театре, а не на рыбалке или ловле скворцов…

– Конечно, ты прав, это действительно театр, кто бы мог подумать! – послушно согласилась Люша и, уцепившись за локоть мужа, повлекла его к устланной бордовой дорожкой лестнице в ложи. – Пойдем теперь в зал, тем более, что второй акт уже давно начался…