Повесть о страннике российском - Роберт Штильмарк

— Неужто Захарыч? — с радостью воскликнул Баранщиков. — Боцманом на судах компании лет, поди, тридцать ходил?

— Он самый, — подтвердил сторож. — Да вот и он как раз в контору жалует с корабля!

Так бывший матрос Василий Баранщиков встретился со своим старым боцманом, и эта встреча избавила Василия от поисков жилья и стола: Захарыч приютил нижегородца в своем домике, в Матросской слободе. Это была первая удача питерской экспедиции Василия.

На другой день переправился он с Малой Охты на Калашниковскую пристань, зашел в Александро-Невскую лавру, узнал, что преосвященный владыка Гавриил сможет самолично принять его на той неделе, и отправился далее на Невскую перспективу поглядеть на Гостиный двор.

Медленно брел он по великолепной улице, казавшейся ему и теперь, после того как он объездил полмира, самой величавой и прекрасной улицей на свете. За семь лет она стала еще лучше. Случайно бросилось ему в глаза такое объявление:

«На Невской першпективе, против Гостиного двора, суконной линии, подле аптеки, в доме Векнера, под нумером девять, в новозаведенной книжной лавке у купца Ивана Глазунова продаются книги — „История Миллота“ и прочие».

Имя купца Глазунова Баранщиков вспомнил сразу, но не петербургского, а московского, Матвея.

Василий ясно помнил московскую книжную лавку Глазуновых на Красной площади, близ Покровского собора, что на рву и зовется церковью Блаженного Василья.

Купцам Глазуновым Василий Баранщиков привозил тонкую кожу для переплетов. Ведь московские переплетчики прославлены на всю Россию. Даже из Питера везут в Москву книги в переплет.

В Москве лавка Глазуновых стояла на самом Спасском мосту, что перекинут через ров с водой от Покровского собора к Спасской башне. Другой каменный арочный мост для проезда в Кремль был у Никольской башни.[45]

Все эти мысли и воспоминания о прежних своих занятиях, встречах и знакомствах смутно мелькнули в сознании Василия Баранщикова, пока он брел вдоль Гостиного двора.

Оказавшись против аптеки, он поднял голову, и взгляд его упал на вывеску: «Книжная торговля Ивана Глазунова».

Зайти, что ли? Здесь хоть человеком меня, может, припомнят…

В лавке было тихо и тепло. С первого взгляда на хозяина, еще молодого, энергичного и спокойного мужчину, Василий узнал его — это был младший брат Матвея-книготорговца, Иван Петрович Глазунов, только возмужавший. Василия он не вспомнил, но приветливо заговорил с ним. Он рассказал, что намерен не только заниматься книготорговлей, но и типографию свою завести, как только средства позволят. Затем Иван Петрович осведомился о делах Василия, прежнего поставщика фирмы московских Глазуновых.

Василий вздохнул и начал рассказывать. Сперва Иван Петрович слушал из одной вежливости, затем повествование заинтересовало его, а заключительную часть, насчет цели прибытия в Питер, он попросил изложить точнее. Наконец он спросил:

— Так рукопись, вами написанная о ваших приключениях, у вас сейчас при себе? Позвольте мне взглянуть, велика ли она.

Нижегородец достал из сумки свои писания, занимавшие около полусотни страниц, испещренных с обеих сторон крупным, неровным почерком. Иван Петрович со вниманием углубился в рукопись. Он листал страничку за страничкой, изредка делал одобрительные замечания, качал головой и только было намеревался высказать Василию свое окончательное суждение, как дверь лавки широко распахнулась и вошел человек в добротной шубе, собольей шапке и тонких дорогих сапожках, подбитых мехом. Он сам прикрыл дверь, сберегая тепло, и Василий заметил, что на улице у самой лавки стоит крытый маленький возок на железном ходу с рессорами.

Иван Петрович поклонился вошедшему дружески и почтительно.

— Почтение мое Захару Константиновичу, — сказал он, ставя перед гостем стул. — Не угодно ли раздеться и ко мне в заднюю комнату пожаловать? Там теплее, и книжки есть, для вас отложенные нарочно.

— Временем нынче не располагаю, Иван Петрович, другой раз посидеть зайду. А что касаемо до книжечек, что вы мне нарочно отложили, — примите за то наисердечнейшую мою благодарность и извольте-с показать! Люблю сочинения чувствительные, чтобы слезу, благодетель мой, вышибало.

— Извольте посмотреть Николая Федоровича Эмина сочинение «Роза», повесть очень чувствительная.

— Это Федора Эмина сынок? Знаю его, но, скажу вам, Иван Петрович, до отца ему далеко! «Мирамонда похождения» — вот книга была истинно занимательная. А эти, нынешние… не то! Одни сентименты резонабельные. Поищите, благодетель, что-нибудь редкостное, чтобы вроде «Мирамонда» было. Вот уж этим бы разодолжили!

— А вот, Захар Константинович, сам «Мирамонд» перед вами стоит и такое сочинение принес, что, ежели напечатать, мигом расхватают, три издания выпустить можно. И что главное — без вымысла истинные нещастные приключения нижегородского мещанина. Чувствительная будет повесть, но надобно еще сочинителя более умелого сыскать, чтобы повесть маленько подправить, а то сам-то наш «Мирамонд» — из купцов и не горазд на сочинительские тонкости.

— Кто сие? — шепнул Василий Ивану Глазунову. Тот всплеснул руками.

— Захар Константинович! Сей провинциал не ведает, какую встречу ему фортуна уготовила.

— Так вот, Василий Яковлевич, — обратился Глазунов к Баранщикову, — перед вами почтеннейший друг семейства моего Захар Константинович Зотов, лицо, приближенное к самой государыне, а точнее сказать, ее величества камердинер. Его, почитай, вся столица знает, равно как и сам он знает в столице всех.[46] Вот уж коли он что-либо присоветовал бы в вашем деле, то можно заранее льстить себя надеждой на успех.

— Что же вам посоветовать, молодые люди? — в раздумье сказал Зотов. — Сочинителей преславных я, правда, знаю немало и к иным мог бы и с просьбицей подойти… Для примера, вот хоть бы к Гавриле Романычу или Денису Ивановичу… Эх, жаль Александр Петрович Сумароков богу душу отдал, царствие ему небесное! Он-то частенько со мной душевно беседовал, раньше у нас ведь попроще было… Только, ежели я правильно суть дела понял, вам желательно книгу тиснуть с обозначением имени вашего и звания купеческого, так ли?

— Точно так. Мне эдак сам наместник нижегородский посоветовать изволил…

— А, его превосходительство Иван Михайлыч, как же, преотлично его знаю!.. Раз он посоветовал, стало быть, нечего нам преславного сочинителя и в мыслях держать. Станут ли, к примеру, Державин или Фонвизин книжку чужую выпускать? Вестимо нет! Тут нужна рука иная… Где вам, государь милостивый, побывать случалось?