Варяго-Русский вопрос в историографии - Вячеслав Фомин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В приведённой цитате Байера оказались заложены и «этимологические» вариации норманистских толкований слова варяг, от «морских волков-разбойников» до «засчитителей, оборонителей» и пр. Когда «морские волки-разбойники» были стыдливо изъяты из научного оборота в силу выдающейся нелепости, то «оборонители от слова верна и засчитители от слова варда» оказались востребованными и трансформировались в принесших клятву верности ратников или наёмников – выходцев из Швеции – такая интерпретация появилась у А.А.Куника, от него заимствовалась М.Фасмером, затем перешла в работы современных норманистов[206].
Ведущая роль в стремлении доказать «скандинавское» происхождение варягов, т.е. в попытках наделить научным содержанием «причуды фантазии» Рудбека и его предшественников, сегодня принадлежит работам Е.А.Мельниковой и В.Я.Петрухина. С наибольшей полнотой система их доказательств представлена в статье, специально посвящённой этому вопросу «Скандинавы на Руси и в Византии в X–XI веках: к истории названия “варяг”», где основу составляет этимологический анализ имени варяг с утверждением, что первоначальное значение слова варяг – от var ’верность, обет, клятва’ – ’наёмник, принесший клятву верности’»[207]. Поскольку в данной статье авторами предпринимается попытка «обратиться к критическому рассмотрению происхождения, развития, содержания и функционирования слова варяг... в византийских, скандинавских и в первую очередь древнерусских источниках»[208], её критический разбор поможет, в соотвествии с задачей главы, показать генетическую связь между взглядами современных норманистов и утопическим наследием рудбекианизма и готицизма.
Итак, что видят авторы данной статьи в древнерусских источниках для доказательства своей концепции? Своё критическое рассмотрение Мельникова и Петрухин начинают с постулирования того, что в русских летописях совершенно бесспорны скандинавская этимология значения слова варяг как «скандинав на Руси». Поэтому, по их мнению, происхождение слова варяг и вызывало меньше споров «в связи с очевидностью его скандинавской этимологии и недвусмысленностью отнесения летописцем именно к скандинавам, ”норманнам” западных источников»[209]. Но единственным доказательством бесспорной очевидности оказывается ссылка на известные слова в этнографическом введении ПВЛ: «...ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си...», вернее, то, что сами авторы видят в этих словах: ПВЛ. «не содержит другого обозначения скандинавов, кроме слова варяг, хотя летописец, составивший космографическое введение к ней... знает и современные ему обозначения скандинавских народов: урмане (норвежцы), свеи (шведы), готе (готланды)...»[210].
Напомню, что это традиционное для норманистов толкование тоже восходит к Байеру и является простым воспроизведением его безграмотного, с точки зрения современных исторических знаний, перевода летописи: «Сказывают же, что варяги у руских писателей были из Скандинавии... потому все до одного шведы, готландцы, норвежцы и датчане назывались варягами»[211]. Как уже было сказано, убеждённость Байера в вопросе о варягах покоилась на книгах Магнуса, Верелиуса и на «Атлантиде» Рудбека, т.е. на нагромождении фантазий. Но здесь хотелось бы обратить внимание на другой момент, а именно использование Байером таких слов как «шведы», «норвежцы» для передачи текста летописи. Переводить сегодня летописные имена свеи как шведы или урмане как норвежцы – историческое искажение, поскольку в IX в. не было ни шведов, ни норвежцев, ни датчан: все эти этнонимы из другого тысячелетия. Байер в XVIII столетии мог себе позволить такую небрежность, но для современных учёных она непростительна. Логично предположить, что консервация норманистами Байеровского перевода свеи как шведы необходима для того, чтобы, опять же вслед за Байером, продолжать толковать в пользу своей концепции gentis esse Sueonum из Бертинских анналов как «от поколения шведы были». Подставь в этом источнике вместо Sueonum свеи, а не шведы, и норманистские построения рассыпаются как карточный домик: ПВЛ чётко говорит, что свеи были другим народом относительно варягов-руси.
Начав свои рассуждения с постулата: «ПВЛ не содержит другого обозначения скандинавов, кроме слова варяг...», Мельникова и Петрухин заканчивают их повтором того же постулата: «Слово варяги в этом контексте (в контексте введения. – Л.Г.) выступает как собирательное обозначение скандинавов»[212]. «Собирательным обозначением» для «скандинавов» варяги здесь быть не могут хотя бы потому, что в перечне народов отсутствуют как даны, так и юты – предки современных датчан. На эту неувязку неоднократно обращалось внимание[213]. Однако удовлетворительного объяснения до сих пор не имеется[214]. Но если это так, то вывод авторов о том, что варяги – это собирательное обозначение скандинавских народов, необоснован, вернее, он основан на вере в постулат Байера, а не на летописных данных. То же самое видно и из других летописных фрагментов, приводимых авторами.
Вот один пример: «После неудачного похода руси в 941 г. Игорь “нача совокупляти вое многи, и посла по варяги многи за море, вабя е на греки”. Здесь впервые после призвания князей говорится об обращении за море к варягам – видимо, скандинавские (? – Л.Г.) дружины Аскольда и Дира, равно как и Олега, считаются летописцем русью, осевшей в Восточной Европе»[215]. Почему дружины Аскольда и Дира должны быть «скандинавскими», авторы не утруждают себя разъяснениями, уверенные в том, что выше приведённого бездоказательного вывода о «собирательном значении» вполне достаточно. Аналогично преподносится и следующий пример: «В 977 г... Владимир бежит из Новгорода за море, а в 980 г. возвращается с варягами и идёт сначала на Полоцк... Состав войска Владимира традиционен: “варяги и словени, чудь и кривичи”. ... Варяги называют Киев “своим городом” и требуют откупа. Владимир обещает собрать деньги, но сам обманывает варягов. Части “добрых и смыслёных” скандинавов (? – Л.Г.) он раздаёт “грады”; другую часть отправляет в Византию...»[216]. Как видно, Мельникова и Петрухин, по примеру Рудбека, подставлявшего вместо гипербореев слово шведы, подменяют слово варяги на скандинавов, доводя читателя до томления неустанным повтором того, что варяги – это скандинавы. Приведя несколько таких летописных фрагментов, авторы безапеляционно заявляют: «Во всех рассмотренных контекстах наименование варяги недвусмысленно (? – Л.Г.) применяется к скандинавам...»[217]. Но ни малейшего намёка нет об этом в приведённых летописях!
После летописей Мельникова и Петрухин переходят к правовым текстам и обнаруживают, что в «Русской правде» слово варяг используется также как собирательное обозначение скандинавов. Вот как обосновывают они свой вывод: «В древнейшей... редакции “Русской правды” варяги наравне с колбягами... получают... статус иностранца, чужака. ... А.А.Зимин... интерпретировал название варяг как обозначение чужеземца, иностранца. ... Исходя из летописного словоупотребления, можно было бы уточнить, – указывают Мельникова и Петрухин, – что этим чужеземцем является скандинав, как наиболее частый иноземец на Руси, представляющий иноземцев вообще...». Завершая этим замечательным силлогизмом (варяг – это иностранец, скандинавы – наиболее частые иностранцы, следовательно, варяг – это скандинав) рассмотрение русских источников, Мельникова и Петрухин с удовлетворением заявляют, что «в русских летописях и памятниках права слово варяги выступает как единственное собирательное обозначение скандинавских народов»[218]. Но если не заниматься тенденциозным передёргиванием сведений из русских летописей, то совершенно очевидным выступает тот факт, что в русских летописях и других русских источниках нет никаких указаний на то, что варяги – это скандинавы, следовательно, утверждение: варяг значит «скандинав на Руси» – плод авторской умозрительности!
Для обоснования своего тезиса Мельникова и Петрухин привлекают далее скандинавские и византийские источники. Их цель – доказать, что варяги – это не то «военный отряд», не то «торговая организация» со Скандинавского полуострова, отправившаяся безымянной в Византию, но транзитом через Русь и уже на Руси придумавшая себе название варанг, по версии авторов, группа людей, объединённых взаимными обетами верности, которое на Руси трансформировалось в варяг, но дойдя до Византии, вернуло себе форму варанг, однако покидая Византию по пути домой в Скандинавию, переменилось на вэринг как более «продуктивную» форму. Вот такой круговорот варангов в норманистской концепции. Проиллюстрирую приведённое резюме выдержками из статьи Мельниковой и Петрухина.