История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе - Равиль Бухараев

После многочисленных расколов в карматском движении на юге и севере Халифата в предыдущем веке, начало X века ознаменовалось укреплением идейного единства в рядах карматов. Как бы то ни было, для мусульманских историков деятельность карматов носит негативный характер из-за карматских отклонений от ислама и их практической деятельности, далекой от всякого философского идеала. Какие бы религиозно-эсхатологические, политические или экономические причины ни определяли повседневную жизнь карматов, их деяния тягостно поражали воображение современников и потомков.

В год предполагаемого паломничества булгарского царевича в Мекку, то есть, в 923 году, бахрейнские карматы под предводительством Абу Тахира ал-Джаннаби предприняли целый ряд разрушительных и кровавых военных кампаний, в ходе которых они не только грабили караваны паломников, но несколько раз брали приступом Куфу и Басру. Абу Тахир предрекал скорое явление Махди, толкуя совпадение Сатурна и Юпитера в 928 году как знамение конца эры ислама и наступление эры «последней религии». Воодушевленные таким пророчеством, карматы шли напролом, угрожая самому Багдаду, и были отбиты только с помощью тюркской гвардии под командованием евнуха Муниса.

Пока в аравийской пустыне хозяйничали карматы, паломничества были крайне опасны, хотя худо-бедно продолжались. Однако в 317 году Хиджры (929–930) год, паломничество не состоялось вовсе, так именно в этом году карматы совершили самое громкое и кощунственное свое деяние. Они ворвались в Мекку, перебили ее жителей[221] и паломников и увезли с собой в Бахрейн «Черный камень Каабы», тем самым практически демонстрируя «конец эры ислама».

Это было не первое несчастье, постигшее «Черный камень». Много ранее описываемых событий, во время междоусобицы 683 года, когда омеййядские войска Ал-Хусайна бин Нумайра осадили в Мекке «антихалифа» Абд Аллаха бин Зубейра, сам храм Каабы, «дом Аллаха», был сильно поврежден обстрелом из катапульт с окружающих Мекку холмов. Последовал пожар, и в пламени «Черный камень» раскололся на три части. Впоследствии он был скреплен серебряным обручем, и именно в таком виде был увезен карматами в Бахрейн, где с ним обращались в течение двух десятков лет безо всякого почтения и благоговения. Рассказывают даже, что Абу Тахир становился на него ногами, когда отправлял свои естественные надобности.

Кощунственное нападение на Мекку и осквернение «Черного камня» стали пиком карматских злодеяний. Активность карматов на юге Халифата и в Иране продолжалась в течение всего X века, однако их радикальная идеология потерпела крах вскоре после ограбления Мекки.

В 931 году, когда огнепоклонники Персии отмечали 1500 лет после Зороастра, Абу Тахир уступил власть молодому персу из Исфагана, признав в нем Махди. Ничего хорошего из этого, однако, не вышло, как и изо всех эсхатологических упражнений карматов.

Согласно прорицаниям зороастрийских астрологов, именно из Исфагана должен был выйти потомок персидских царей, который должен был восстановить персидскую династию и свергнуть власть арабского Халифата. Псевдо-Махди, избранный карматами, тотчас повелел предавать всех пророков проклятиям, восстановил поклонение огню, взялся поощрять всевозможную распущенность и приказал казнить некоторых видных карматских лидеров.

Через всего лишь восьмидесять дней такого самоуправства Абу Тахир ал-Джаннаби был вынужден признать, что выбрал на роль Махди самозванца, и казнил его, положив тем самым конец едва наступившей «эре последней религии». Однако само происшествие чрезвычайно смутило карматов и сказалось на их движении в целом. Многие карматы переменили свои убеждения и перешли на сторону войска Аббасидов.

Ведущие идеологи и проповедники карматов пересмотрели свои взгляды, утверждая, что «конец эры ислама» наступил не с первым приходом седьмого имама Мухаммада бин Исмаила, но должен наступить только после его эсхатологического пришествия «из укрытия». Благодаря этому проповедь карматов и исмаилитов вновь набрала силу, хотя в большей степени в литературной сфере, нежели в сфере революционной политики.

Карматы Бахрейна, оправясь от эксцессов своего лже-Махди, продолжали время от времени свои набеги на юге Халифата, создавая постоянную угрозу путям паломничества. Однако в 939 году Абу Тахир достиг соглашения с аббасидским правительством, обязуясь охранять паломников за ежегодную дань в 120000 динаров. Помимо этой дани, и сами паломники вынуждены были платить ему за охрану караванов. Боевой дух бахрейнских карматов значительно поостыл, и в 951 году братья Абу Тахира вернули «Черный камень» в Мекку в обмен на огромную денежную сумму – целый верблюжий караван, груженный золотыми динарами.

В год прибытия булгарского царевича в Багдад история с «Черным камнем» была еще совершенно непредставимой, хотя другие бесчинства карматов создавали в столице Халифата атмосферу постоянной тревоги и идеологической смуты. В любом человеке, чьи рассуждения напоминали проповедь исмаилитов и карматов, могли заподозрить карматского шпиона. По подозрению в связях с карматами в тюрьму попал блистательный поэт ал-Мутаннаби, однако самой главной жертвой анти-карматских настроений пал в 922 году Мансур ал-Халладж, чье имя вошло в историю ислама как имя великого суфия, положившего начало традиции, воспетой через полтора века основоположником тюркской ветви суфизма Ходжой Ахмедом Яссави (ум. в 1166), и тем самым вошедшей в историю российского суфийского ислама.

Жизнеописание ал-Халладжа, суд на ним и его страшная казнь в 922 году рисуют эпоху упадка власти Аббасидов и раскола Халифата не менее яркими красками, чем борьба багдадских властей с карматами и крайними шиитами. Надо полагать, что в дни пребывания булгарского царевича в Багдаде недавняя казнь ал-Халладжа была еще чрезвычайно свежа в памяти жителей Города Мира, при всем их жизнелюбивом легкомыслии и занятости обычными мирскими делами. В жизни ал-Халладжа и его мученической смерти, как в удивительном зеркале, отразились все политические, философские и богословские проблемы той эпохи, когда северный ислам еще только укреплялся на берегах Волги и Камы вдалеке от религиозных противоречий тогдашней исламской ойкумены.

Эта удаленность Северного ислама от богословских междоусобиц и идеологической борьбы окостенелого религиозного консерватизма со свежим религиозным мышлением и впоследствии не раз спасала его от прельстительной смуты и идейного хаоса «исламского мира», где в моменты государственных трудностей религия так легко становилась орудием сиюминутной, а потому, как правило, близорукой и насильственной политики.

Однако ислам – это не политика, которую можно исчерпать несколькими лозунгами и традициями, и сложность личности и деяний ал-Халладжа являются убедительным историческим примером этой мусульманской аксиомы. Абу Мугит ал-Хусейн бин Мансур бин Махамма ал-Байдави ал-Халладж родился около в 244 году Хиджры (857–858) в Фарсе в семье чесалщика шерсти[222]. Вскоре семья переселилась в город Васит, один из центров текстильной промышленности и консервативного ханбалитского богословия, где Мансур в возрасте 12 лет выучил наизусть Коран, то есть стал хафизом, и уже тогда в стремлении постичь сокровенный смысл коранических сур стал учеником местного суфия Сахла ал-Тустари. В возрасте 20 лет он оставил кружок ал-Тустари и переехал в Басру, где стал учеником другого суфия, Амра Макки, и женился на Умм ал-Хусейн, которая осталась его единственной женой, родив ему трех сыновей и дочь. Эта женитьба стала причиной ревности со стороны учителя Мансура, Амра Макки, и породило между ними конфликт, который изрядно отравил его аскетическую и богобоязненную жизнь в Басре.

В это же время начались странствия: через посредство своего шурина Мансур ал-Халладж сблизился с людьми, которые поддерживали пропитанное идеологией крайнего шиизма восстание чернокожих рабов-зинджей. Это послужило причиной последующих обвинений в том, что ал-Халладж стал странствующим шиитским проповедником – да’и.

Однако, несмотря на некоторые вкрапления шиитской фразеологии в высказывания ал-Халладжа, обвинения в том, что он был шиитским или карматским миссионером согласно Энциклопедии ислама не находят себе подтверждения. Сразу после подавления восстание зинджей ал-Халладж совершил свой первый хадж в Мекку, где дал обет провести целый год в молитвах и посте во дворе Каабы. Именно тогда он, вопреки правилам хранить суфийские переживания втайне от непосвященных, впервые начал провозглашать свое единение с Богом, что стало причиной его полного разрыва с Амром Макка и другими видными суфиями его времени.

Позднее ал-Халладж странствовал по Ирану, где в городах и пограничных крепостях-рибатах проповедовал возможность единения каждого мусульманина с Богом. Эта деятельность заслужила ему ненависть и подозрительность многих видных сановников Халифата, хотя некоторые из них и стали его последователями. После переселения в Багдад ал-Халладж совершил второе паломничество в Мекку во главе четырехсот своих последователей. Как рассказывает Энциклопедия ислама, в Мекке некоторые из его бывших друзей-суфиев обвинили его в чародействе и союзе с джиннами. В третий и последний раз ал-Халладж побывал в Мекке уже после длительных странствий в Индию и Туркестан, в места, еще не охваченные исламом, где он, по всей видимости, изучал практику индуизма, буддизма и манихейства.