Сумерки невежества. Технология лжи, или 75 очерков о современной фальсификации истории Украины - Александр Каревин

Вряд ли можно признать убедительными и доводы моего оппонента в пользу высокого, как ему кажется, уровня образованности Шевченко. Ссылка на посмертную опись шевченковской библиотеки ничего не доказывает. Опись состоит всего из 110 наименований, включая газеты, журналы, буквари, брошюры, инструкцию по гравированию, сочинения самого Шевченко и даже чистый альбом. К тому же большинство книг Тарас Григорьевич не покупал. Их дарили ему знакомые, и, по свидетельству очевидцев, валялись эти книги в беспорядке на полу, оставаясь непрочитанными.

Мало что дает для выяснения вопроса об образованности Кобзаря и так называемый «Дневник» Шевченко. Более чем странно, что профессиональный шевченковед именует это сочинение дневником (без кавычек). Настоящие специалисты знают, что сам поэт свои записки дневником не называл. Да они и не были таковыми. Дневник пишется для себя и не предназначен для посторонних глаз. Упомянутое же произведение изначально составлялось в расчете на будущих читателей. С помощью этих записок Шевченко хотел подать себя как образованного человека. Вот и сыпал именами писателей и других известных людей, названиями книг, суждениями на различные темы. И при этом часто попадал впросак.

Так, Тарас Григорьевич называет Фультона изобретателем паровоза («перепутал паровоз с пароходом», — комментирует это место Ефремов). Рассказывает о своем знакомстве со Львом Толстым, которого тогда не было в Петербурге. (Исследователи думают, что автор записок перепутал писателя с его братом.) Сообщает о встрече с декабристом Персидским (не существовало такого декабриста). В записи от 30 сентября Шевченко говорит, что только что прочитал «Рассказ маркера» Л. Толстого. Но произведение Льва Николаевича называется «Записки маркера». Вряд ли поэт ошибся бы в названии, если бы только вот-вот выпустил книгу из рук. Очевидно, он просто что-то слышал о произведении и по памяти воспроизвел название в «Дневнике». И т. д.

И конечно же совершенно неприемлемыми являются комментарии Павлюка к «истории с Машей». Он, правда, называет этот «инцидент» «неприглядным», но считает его исчерпанным на том основании, что Шевченко извинился перед Сошенко. Однако пострадавшей стороной был не только и не столько Сошенко, сколько Маша. История с ней — большое пятно на совести Тараса Григорьевича, которое еще более увеличивается в свете его творчества. Указания на «донжуанство» Пушкина никого не оправдывают. «Донжуанство» еще не синоним подлости. Кроме того, сравнивать двух литераторов неправомерно. Пушкина справедливо ценят как великого поэта. Но никто никогда не выставлял его в качестве образца для подражания, человека несомненных моральных принципов, могущего служить примером для юного поколения.

Отношение к Шевченко у нас принципиально иное. На него указывают как на пример, на котором надо воспитывать молодежь. Его тщательно оберегают от критики. Призывают «жить по Тарасу», сверять с ним каждый свой шаг. Когда-то так относились к Ленину. Чем закончилось? Когда правда о «самом человечном человеке» вышла наружу, многие испытали шок. Когда-нибудь выйдет на свет вся правда и о Шевченко. И что тогда? Опять шок для миллионов людей, в сознании которых сегодня насаждается образ непогрешимого Тараса.

Тарасу Григорьевичу, безусловно, нужно отдать дань уважения как поэту. Но нельзя делать из него кумира, формировать в обществе такое отношение к Шевченко, когда к нему на поклон идут «неначе грішники до Бога» (как поется в известной песне). Вот об этом написано в «Копытцах ангела».

Разумеется, свое мнение я никому не навязываю. Хочет кто-то молиться на «батьку Тараса»? Пожалуйста. Но не надо свои субъективные суждения выдавать за глас народа. Павлюк со своими «ослиными ушами» и Матиос с революционной кровожадностью — это еще не народ. Их мнение — не истина в последней инстанции. Никакого «повсеместного возмущения статьей А. Каревина» нет. Есть отклики — положительные, отрицательные. Каких больше? Никто не считал. Замечу только, что для справедливой оценки моей статьи нужно не вопрошать: «Как он посмел замахнуться на нашу святыню?» Следует ставить вопрос: «Насколько написанное в «Копытцах ангела» — правда?» И раз все изложенное там соответствует действительности (а никто до сих пор не смог опровергнуть ни одного приводимого мною факта) — возмущаться излишне. Правда все равно останется правдой.

Культ «великого Кобзаря»

«Мы знаем действия многих причин, но не знаем причины многих действий», — заметил еще в ХVIII веке американский мыслитель Калеб Колтон. В своей заметке «К поэту по-научному» (Киевский телеграф. 2003. № 36), поданной как отклик на мою статью «Копытца ангела» (КТ. № 16 того же года), Евгений Турчин попытался докопаться до причин существующего в нашей стране культа Тараса Григорьевича Шевченко. Он считает, что «Шевченко — это своеобразная компенсация невостребованных желаний безгосударственной нации. Почему в России Пушкин только поэт? Да потому, что россияне имели свое государство, а вместе с ним свои национальные символы — своих царей и своих императоров, своего патриарха как предстоятеля православной церкви, своих ученых, свой герб и другие государственные регалии. У украинцев всего этого не было, но было сильное желание как великой европейской нации иметь все это. Спрашивается, кто, кроме Шевченко, в окраине мог временно компенсировать эти желания?»

Можно согласиться с пояснением Турчина, но с одной существенной поправкой: не об украинской нации должна тут идти речь. До 1917 года огромное большинство украинцев (малороссов) в национальном отношении не отделяло себя от великороссов. «Всякую украинофильскую пропаганду мы отвергаем, ибо никогда не считали и не считаем себя нерусскими; и с какой бы хитростью ни старались услужливые господа Милюковы вселить в нас сознание розни с великороссами, им это не удастся. Мы, малороссы, как и великороссы, суть люди русские», — говорил на заседании Государственной думы депутат от Подольской губернии крестьянин Андрийчук в ответ на попытку лидера российских либералов Павла Милюкова вбить клин между велико- и малороссиянами.

Соответственно и русское государство украинцы воспринимали как свое («Малорусы никогда не были покорены и присоединены к России, а издревле составляли одну из стихий, из которых складывалось русское государственное тело», — отмечал Николай Костомаров). Русский монарх в представлении украинских крестьян являлся таким же отцом народа, как и в представлении крестьян-великороссов. Государственный герб был общим («Орле наш двоглавий», — называл его тот же Костомаров в одном из написанных на украинском языке стихотворений). Не делили по племенному признаку и ученых, писателей, деятелей искусства. И уж тем более не делили православную церковь. Что касается патриархов, то их с петровских времен и до революции в России просто не было. Церковью управлял Святейший синод, первенствующее положение в котором занимал митрополит Киевский (то есть и с этой стороны украинцы не чувствовали себя ущемленными). Таким образом, говорить о культе Шевченко как о «компенсации невостребованных желаний безгосударственной нации» не приходится. Не было нужды у украинцев в такой компенсации.

Иное дело — украинофилы, деятели так называемого украинского движения. Руководствуясь политическими соображениями, они объявили русскую культуру чужой Украине. Проблема, однако, состояла в том, что русская культура (как и русский литературный язык) была общерусской, общей для всей исторической Руси. В ее развитии украинцы принимали участие наравне с великороссами. Отрекаясь от этой культуры, приходилось отрекаться и от украинского вклада в нее, отрекаться от писавших на русском языке украинских писателей. Здесь действительно возникала потребность в компенсации. Украинофилам предстояло убедить украинское общество, что общерусское культурное наследие можно заменить чем-то не менее ценным. Так на литературном небосклоне стала восходить звезда Тараса Шевченко.

Одаренный, но все-таки не гениальный, Тарас Григорьевич не смог, в отличие, скажем, от Николая Гоголя, занять место в общерусской литературе (хотя очень к этому стремился и поэтому писал по-русски свои повести и «Дневник»). Он так и остался провинциальным поэтом. Но эта провинциальность, необщерусскость как раз и устраивала украинофилов. Шевченко принялись возводить на пьедестал мирового гения, пытались поставить его вровень с Шекспиром, Гете, Пушкиным и нисколько не заботились о том, что такие попытки выглядят по меньшей мере комично. Забегая вперед, надо сказать, что нынешние разговоры об украинском происхождении Иисуса Христа, объявление украинцев изобретателями письменности, отождествление древней Трои с Троещиной и т. п. — явления того же порядка.

Возвращаясь же к «великому Кобзарю», следует отметить, что до Октябрьской революции не только в мире, но и на Украине он был мало известен (несмотря на все старания украинофилов). «На вопрос: «Чья это могила?» — всякий ответит вам: Тарасова! «Хто ж такий був той Тарас?» — «А хто його знає!.. Мабуть, який чиновник важний»[51], — вспоминал смотритель могилы поэта Василий Гнилосыров. Когда, незадолго до сотой годовщины со дня рождения Шевченко, украинофилы пошли по крестьянским хатам с целью собрать средства на памятник юбиляру, их встретили с недоумением. «В каждой хате приходилось рассказывать про Шевченко и читать его биографию, потому что к кому ни зайдут — каждый спрашивает: «Кто ж он такой был, этот Шевченко?» — писала украинофильская газета «Дніпрові хвилі». Миф о всенародном поклонении «батьке Тарасу», начавшемся будто бы сразу после его смерти, получил распространение позднее.