Забытый замок - Антонина Клименкова

— Зря. Ночь была лунная? Тогда все ясно. В такие вампирские ночи любая нечисть немножко не в себе. Я не исключение. Венера, ты что предпочитаешь к завтраку — чай или кофе?

— Какао!

Но ни я, ни Энтони не двинулись с места. Он сидел на самом краю постели, обхватив колени руками. Рассматривал меня, как обложку книги, будто решая, стоит ли прочесть. Я тоже его изучала, в точно такой же позе — на противоположном углу кровати.

Зазвонил телефон. Тони не шелохнулся.

Включился автоответчик. Это оказался его отец. Старательно сдержанным голосом он сообщил, что позавчера две бабушки, Сандра и Линда, попали в автокатастрофу. Вдвоем они отправились за покупками, и на обратном пути в их такси врезался мусоровоз. Таксист не пострадал. А вот бабушкам не повезло — одна в реанимации, вторые сутки в критическом состоянии. Похороны другой состоятся сегодня.

Автоответчик пискнул и отключился.

В комнате ничего не изменилось. Только солнце за окном стало холодным. И старые часы в прихожей тикали нестерпимо громко.

ГЛАВА 39

Про фатализм

Печаль всегда бродит вокруг нас. Она похожа на глубокое синее море, которое тебя медленно топит, когда ты устал и больше не можешь бороться…

«Этого не может быть. Здесь какая-то ошибка».

Мы ждали в приемной, пока тощая медсестра, рывшаяся в бумагах за конторкой, скажет наконец номер палаты, куда определили Линду.

«Венера, поверь мне — этою не должно было случиться! Я точно знаю. У меня доступ к спискам Дэкстера, я проверял — там не было ни Линды, ни Сандры. В ближайшие десять лет вообще никто из моих родных не мог умереть!»

— Все будет хорошо, — пыталась я его успокоить, — Наверно, здесь действительно кто-нибудь что-нибудь перепутал.

«Невозможно никаких „кто-нибудь“ и „что-нибудь“. Провидение случайностей не допускает. Этому может быть только одно объяснение — авария кому-то понадобилась. Кому-то настолько могущественному, что он смог вмешаться в ход судьбы и изменить ее за один день».

— И кому же это нужно? — задала я банальный вопрос.

— Господи Боже! — послышался дребезжащий голос.

Я обернулась: уставив на Энтони немигающий взгляд выцветших глаз, сморщенный пенсионер, сидевший в кресле-каталке, мелко крестился костлявой рукой. Улучил минутку, пока сестра-сиделка отошла поговорить с врачом.

— Чего это он?

— Не обращай внимания, Венера. Ненормальных везде предостаточно.

Я бы рада не обращать, да только старик вдруг заверещал дурным голосом:

— Слуга диавола! Посланник смерти! Зачем ты здесь?! Не за моей ли душой ты пришел?!

На этот крик обернулось несколько человек.

— Не пугай народ, дед, — тихо сказала я, подойдя к пенсионеру. — Никто тебя не трогает, чего тебе надо?

— Избавления, — вздохнул он, разом затихнув.

— Рано, — отрезал Тони. — Не пришло еще твое время.

— Устал я, сил больше нет…

— Не ропщи, Им лучше знать. Не торопи смерть, иначе потом сам пожалеешь, но поздно будет. Твой путь пока не закончен, не все дела завершены.

Пенсионер задумался. Но когда вернулась сиделка и хотела его увезти, старик снова разразился криком:

— Оставь меня, сестра, я хочу умереть! Забери моки душу, слуга дьявола! Я хочу избавления!

— Извините, он немножко не в себе, — кивнула нам сиделка.

— Я не сумасшедший! Я в здравом уме и твердой памяти! Я буду ждать тебя, посланник смерти!

Но, слава пернатому богу Кетцалькоатлю, в тот мига нас позвала сестра-регистраторша.

Линда действительно выглядела крайне нездоровой. Замотанная бинтами, почти как мумия, подсоединенная к каким-то проводам и трубкам, подключенная к попискивающим аппаратам.

Войдя и увидев такое, Тони невольно сжал мою руку.

Не хочу описывать те минуты, когда он стоял у постели больной. Только сердце мое от такого зрелища разрывалось от жалости и сочувствия.

— Ей очень больно? — осторожно спросила я.

— Она ничего не чувствует. Если б это была просто боль, я мог бы ее снять, взять на себя. Но вылечить, исцелить я не могу. Это моя вина, — сказал он. — Если б не я, ничего бы не произошло.

— Не надо, ты здесь ни при чем.

— Нет, Венера, — покачал он головой, — если б я не связался с Джеймсом, они были бы живы. Но у меня не было выбора, я не мог иначе. Прости меня, Линда. — Он взял бабушку за руку.

Попискивающий аппарат запнулся и выдал бесконечно длинный сигнал. Вместо черточек и зигзагов на экране появилась сплошная линия.

Взглянув на бабушку, я открыла рот и, забыв его закрыть, ухватилась за плечо Энтони.

— Тони, ты пришел? Как я рада тебя видеть!

— Линда, не надо, вернись обратно в тело.

— Зачем? Мне так гораздо лучше. Ты давно меня не навещал. Я соскучилась, а у тебя все дела, конечно…

— Линда, перестань! Возвращайся сейчас же! Я не хочу, чтобы ты умерла.

— Вздор! Я вовсе не собираюсь умирать. Наоборот, сейчас я чувствую себя гораздо лучше. Я скоро понравлюсь, не переживай.

Послышалось вежливое покашливание: в дверях стоял некто в помятом черном костюме-тройке, в шляпе-котелке с траурной лентой.

— Извините, господин граф, — начал этот субъект, — с прискорбием должен сообщить…

— Иди к черту!

— Но позвольте, я обязан… — возразил было тот с деловитым видом подходя к постели умирающей.

— Не дождешься, — прошипел Тони.

И в мгновение ока субъект в черном оказался в весьма неудобной позе: на полусогнутых ногах, едва не падая, хрипя, оттого как шея его подверглась умелому приему «захват сзади». Котелок с головы, конечно, упал, обнаружив блестящую лысину, украшенную маленькими тупыми рожками.

Но в сущности это дело не меняло. Распахнулись два воронки: одна в полу, черная, пугающая, и вторая — сияющая, под потолком.

— Что происходит, Энтони? — растерялась бабушка.

— К свету! Иди к свету! — крикнул Тони, с трудом удерживая брыкающегося и извивающегося беса. — Иди, не медли, умоляю! — поторопил он сомневающийся дух. — Прощай, Линда. Я буду скучать по тебе.

— Береги себя, мальчик мой! — донеслось тихо, еле слышно, как будто через всю Вселенную.

Воронки захлопнулись.

Черный субъект высвободился из недружелюбным объятий. С обиженным видом напялил шляпу, поклонился и ушел.

В палате остались мы, пищащий аппарат и тело под белой простыней.

Тони шмыгнул носом, отвернувшись, неловко вытер глаза.

— Спрячь свою жалость в карман, Венера. Она режет меня больнее тупого ножа.

— Постараюсь, — промямлила я.