Снег в августе - Пит Хэмилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Округа еще только начала просыпаться. На улицах еще были видны клочья утреннего тумана. Он пошел длинным путем через авеню Мак-Артур, из-за трости шел медленнее, чем хотелось, – ему нужно было, чтобы рабби Хирш поговорил с его мамой. Отца Хини больше здесь не было. Сообщать о произошедшем соседям он тоже не хотел, чтобы мама не испытывала стыда. Копов он тоже вызвать не мог. Ему нужен был рабби Хирш. Его мягкий голос. Его юмор. Его мудрость. И вот наконец он свернул на Келли-стрит.
И остановился перед дверью, будто прибитый.
Кто-то вырезал на двери свастику. Выдолблено было грубо, будто открывашкой для консервов. Он заколотил в дверь, зовя рабби Хирша, затем принялся стучать битой, чтобы погромче.
И тут он увидел его.
Рабби лежал в водостоке между двумя припаркованными авто. Как тот нищий, что умер во время бури. Там, в конце улицы, наискосок от арсенала – на углу, где никто не жил.
– Рабби Хирш! – Майкл заковылял к нему.
Но ответить рабби не мог. Его лицо было покрыто запекшейся кровью. Под правым глазом зияет рана. Челюсть бессильно отвисла. Передние зубы вылезли из десен. С левой стороны головы огромная шишка, из левого уха идет кровь – капает на асфальт, в лужу.
Майкл поднял биту, вскинул голову и зашелся криком.
Нееееееееееееееееееееееееееет.
Весь мир стал красным, как его ярость, и он бил битой по багажнику одной машины и по стеклам второй, бил по воздуху и по земле, изрыгал проклятия и скрежетал зубами и снова колотил по автомобилям, а рабби Хирш все лежал, и люди кричали что-то из окон, издалека, оттуда, где жилые дома, а он причитал, обращаясь к небу, выл, как волк, выл, как дух смерти – банши.
Нееееееееееееееееееееееееееет.
Приехали скорая и полиция, набежала толпа детей и женщин, подтянулись и владельцы авто. Санитар сказал: живой. Пока рабби Хирша уносили на носилках и грузили в карету, один из копов спросил его, не он ли это сделал с раввином, а кто-то закричал: смотри, что с моей тачкой сделали! Кто, мать вашу, заплатит за ремонт? Другой коп ему: не волнуйся, по страховке компенсируют. А тот: нету у меня твоей чертовой страховки! А потом появился мистер Галлахер, он ехал мимо на работу; он сказал копу: этот парень не мог этого сделать, мы с ним вместе свастики в последний раз отмывали, это хороший мальчик, и к тому же у него нога в гипсе, ради всего святого, и ведь его чертова бита – она же не в крови.
– А машины? – спросил коп. – Кто машины-то разбил?
Мистер Галлахер ему: найдете, кто избил этого раввина, и сами все поймете.
Пока они беседовали, в голове Майкла проносились сцены насилия. Он представил себе, как Шатун, Тормоз и прочие момзеры пинают дверь и ржут, а кто-то вырезает на ней свастику; вот рабби Хирш пытается сопротивляться, как он это пробовал на Эббетс-филд, и в конце концов падает между авто, и на него сыплются удары – кулаки, ботинки, палки. Эх, если бы он был там, да вместе с папой, и псом Стики, и отцом Хини, и Чарли Сенатором. Вот тогда битва была бы честной. Он представил, как мама рассказывает папе о случившемся на Эллисон-авеню и как они посмели тронуть ее. И представил, как папа взял свою М-1 и отправился охотиться на «соколов». Как жаль, что не вышло. Прийти и вломить им.
Полицейским он ничего такого не сказал. После того как рабби Хирша подняли в карету скорой, мистер Галлахер отвез Майкла домой. Не волнуйся, сказал старик. Копы их поймают. Майкл ему не ответил.
Поднимаясь по лестнице, он почувствовал, что все тело немеет и цепенеет: силы куда-то улетучились. Он схватился за перила, чтобы удержаться в равновесии, и с усилием преодолел последний пролет лестницы. Мама сидела на том же месте, на котором он ее оставил, но ее оцепенение вдруг прошло. Она встала на ноги и подошла к сыну.
– Боже правый, сынок. Что стряслось? – спросила она.
Он ей рассказал. И разревелся, а затем снова пришел в ярость. Он бил кулаками по воздуху. Скрежетал зубами.
– Я их поймаю! – кричал Майкл. – Пойду в бильярдную и поубиваю всех! Мне плевать, что они со мной сделают. Я их убью, убью, убью!
– Не связывайся с ними, сынок, – прошептала она, обнимая его, пока ярость не утихла. – Мы уедем.
Она отвернулась от него, сложив руки, и впервые с тех пор, как пришла весть о гибели Томми Делвина, она заплакала. Звук ее рыданий был полон глубокой и скорбной беспомощности. И Майкл подумал: их нужно наказать. Здесь. На земле. Не в чистилище и не в аду. Прямо здесь.
И тут он вспомнил о том, что есть один способ сделать наказание неотвратимым.
32
На следующее утро Кейт Делвин встала пораньше. Майкл услышал, как мама говорит ему, что пропустила смену и пропустить сразу две нельзя, но для него это были лишь слова. В комнатах повсюду был рабби Хирш – его кровь на стенах, на столе, в ванной. Он услышал, как мама говорит ему, что нужно торопиться в больницу, в этот день с его ноги должны были снять гипс, однако и эти слова утонули где-то там, за сплошной завесой крови. Он жевал хлопья и видел вываливающиеся из десен зубы. Он слышал звук радио и видел кровь, вытекающую из уха рабби. Он открыл кран, чтобы умыться, и вместо воды увидел кровь. Начал расчесываться и увидел в зеркале громадную шишку на черепе рабби.
– Я должен пойти к нему, – сказал Майкл. – Мне нужно увидеть рабби Хирша.
Он услышал объяснение мамы: если состояние критическое, посетителей могут к нему не пускать. Голос ее доносился будто бы издалека. Она говорила о том, что поинтересуется состоянием рабби у бывших коллег в больнице Уэсли. Майкл слышал, как она подыскивает слова, чтобы успокоить его.
– Говорят, когда нога заживет, будет совсем как новая, – сказала она. – Оказывается, в месте перелома кости становятся даже крепче прежнего.
Майклу хотелось бы в это верить – верить в то, что когда выздоровеет он, и выздоровеет мама, и, если удастся, рабби Хирш, то все они станут еще сильнее. Но если рабби Хирш умрет, то Майкл не выздоровеет. Перед глазами снова встало лицо рабби, и все прочее показалось совершенно неважным. Я ведь сижу точно там же, где он сидел в тот вечер, подумал Майкл. На том же месте, с которого он поведал свою историю. Он здесь, с нами. Я должен в это верить.
Они вышли в жаркое утро; ход замедляла гипсовая глыба на ноге Майкла и необходимость пользоваться стикбольной битой в качестве трости. Он услышал, как из невидимого радиоприемника доносятся звуки «Сонной лагуны» Харри Джеймса, и подумал: интересно, а как прозвучит вещь, если сыграть ее на пачке из-под «Чиклетс». Или на шофаре. И снова перед ним встало лицо рабби Хирша – кровь, распухшая шишка. Надо верить, сказал он себе. Верить, чтобы он смог выздороветь.
Перед баром Кейсмента на складном стуле расселся толстяк в одной майке, обмахиваясь газетой. Асфальт был мягким. Одинокий голубь лениво нарезал круги над крышами. Кейт взяла Майкла за руку, чтобы помочь забраться в трамвай, а когда они проезжали мимо Пирс-стрит, он увидел из окна Фрэнки Маккарти.
– Мама, смотри.
– Святый боже.
Маккарти в компании других «соколов» выписывал по улице с небольшой холщовой сумкой в руках. Его второй раз выпустили из тюрьмы. Рядом были Шатун и Тормоз, они смеялись и шутили. Там же был и Русский. И Хорек. Фрэнки Маккарти шел с видом ветерана, который возвращается домой с войны. Майкл подумал о том, сообщили ли они Фрэнки о том, что сделали
