Дневник заключенного. Письма - Феликс Дзержинский

Твой Феликс

С. С. Дзержинской

[Орел, Каторжный централ] 1 августа 1915 г.

Дорогая Зося моя!

Все твои письма и открытки, кажется, получил, последней была открытка от 25/VII… Каждое письмо твое было для меня праздником, ибо я узнавал хоть что-нибудь о тебе и Ясине нашем… Так ужасно иногда тоскую о нем, но пусть сердце молчит, – придет ведь время, а я так уверен, что скоро уже, и я увижу вас и буду с вами… Л теперь я живу в каком-то оцепенении, в какой-то душевной неподвижности, как во сне…

Обо мне не беспокойся, я здоров совершенно, и сил у меня много, и обеспечен всем. Сижу с другим, с человеком, с которым хорошо сидеть, и время быстро проходит.

Здесь лучше, чем было в Губернской. Тихо, нет пыли, нет паразитов, баня каждые 10 дней, чистое белье, прогулки /г часа. Не знаю, когда будет второе дело, обвинительный акт я получил уже 2 месяца тому назад, срок же моих 3 лет, по моим расчетам, закончится 29/Н 1916 года по ст. стилю, и тогда меня, вероятно, переведут обратно в Губернскую.

О ходе войны я знаю, дают нам телеграммы, а кроме того, разрешили теперь выписывать «Правительственный вестник», и я буду его получать с сегодняшнего дня. О Юльке[130] я писал из Губернской твоему отцу, думая, что он как-нибудь известит жену Юлька. Он умер, кажется, в январе, от чахотки. Все время, с момента приезда своего в Орел, выглядел ужасно, хотя ни на что не жаловался, умер в больнице, где пролежал несколько недель, среди чужих людей; умер тихо, не знал, что умирает. Числа не помню, кажется, в январе или феврале – пусть жена его напишет сама администрации; я думаю – ей ответят.

Я так давно не имею ни слова от Альдоны, что прямо беспокоюсь; писал ей месяц назад в ответ на ее письмо от 10/VI, и с тех пор от нее ни слова. Все карточки Ясика я переслал на хранение брату, потому что здесь нельзя их держать при себе, но я их помню и иной раз, когда лежу с закрытыми глазами, вижу эти карточки, и так больно, что не могу вызвать образ самого Ясика. Сынок мой милый, счастье мое, целую тебя и обнимаю крепко-крепко, мой мальчик: я приеду, мы увидимся, будь только терпелив, придет время, будь здоровым и хорошим, добрым мальчиком.

Пиши мне, милая, как только будет свободное время.

Твой Феликс

С. С. Дзержинской

[Орел, Каторжный централ] 1 сентября 1915 г.

Дорогая Зося моя!

Пишу открытку, чтобы письмо вернее дошло. Не беспокойся обо мне, я здоров совершенно и всем обеспечен. А тоска ужасная – ведь это мой удел, пока не кончится все это. Жду, и день за днем проходит, бегут недели, месяцы. Сегодня 3 года ровно. Я спокоен, не рвусь, как будто уже сил больше нет и совершенно одеревенел, и все мое существование было бы только кошмарным сном, а не действительностью.

И жду пробуждения и спокоен, потому что уверен, что оно придет. А ты, дорогая, пиши мне – все твои письма и печальные и радостные известия – это моя почти единственная действительность… Как ты устроилась теперь, когда урок уже кончился, нашла ли что-нибудь новое?

Иногда такая тоска охватывает меня по солнышку нашему Ясику, по его голосу, ручкам, которые бы обняли, по губкам его и всему ему, что просто не верится, что так есть, как есть, что вы там, а я здесь… Обнимаю его и целую. Когда придет это время?

Но не нужно быть слабым… Все, все, что жизнь нам шлет и принесет еще, перенесем… Пиши мне, Зося, как только будет желание и свободная минутка.

Что теперь с нашей семьей, могла ли она вернуться в Варшаву?[131] Что с отцом твоим, пошли ему мои сердечные приветы. От Альдоны я имел открытку, что она осталась в Вильно, но мое письмо к ней пропало. Я снова получаю «Правительственный вестник». Денег у меня достаточно. Книжки тоже есть, и время быстро проходит. Когда Роза вернется с отдыха,[132] пошли ей от меня самые сердечные приветы, ей и семье ее.[133]

Твой Феликс

С. С. Дзержинской

[Орел, Каторжный централ] 2 октября 1915 г.

Милая Зося моя!

Обо мне не беспокойся – здоровье сносное, питаюсь хорошо. По моим расчетам, через 4 месяца, 13/III (29/II) 1916 года, окончится мой срок,[134] и тогда, вероятно, переведут в Губернскую, где придется ждать конца войны, так как ожидать раньше суда нельзя. Здесь лучше, чем в Губернской, но я буду рад переводу, так как однообразие и стоглазая скука одолевают меня. От братьев и сестер я не имею теперь никаких известий. Альдона осталась в Вильно, но детей отослала. Игнась остался в Варшаве. О событиях войны знаю, так как выписываю «Правительственный вестник», но изнервничался настолько, что не читаю, а просматриваю только. Время убиваю чтением. Расшатались нервы. Да и состарился порядочно, через год, по всей вероятности, и без волос совсем останусь. Днем апатия – это обычное мое состояние. Теперь только письма твои прогоняют ее. А по ночам постоянно сны – настолько выразительные, как будто явь…

А теперь, Ясик мой любимый, солнышко, радость моя! Я смотрю на тебя, на карточки твои и крепко обнимаю тебя и целую. Когда мы будем вместе, мы будем смеяться и радоваться, играть и слушать, как мамуся будет играть на рояле. И пойдем все вместе, взявшись за руки, гулять, собирать цветы и слушать, как птички поют и деревья своими листьями шумят. Будем гоняться друг за другом и, обнявшись, сидеть и рассказывать друг другу. И это будет наш праздник, и радостно нам будет. А теперь, когда я должен быть в Орле и не могу еще приехать, я думаю о тебе и ты думаешь обо мне, и я знаю, что ты будешь рад, когда придут к тебе слова мои, как я был страшно рад твоему письму, твоим словам дорогим.

Ваш Феликс

С. С. Дзержинской

[Орел, Каторжный централ] 4 января 1916 г.

Зося! Моя дорогая!

Два месяца назад 15(2) XI 1915 года я написал тебе и Ясику большое письмо и с тех пор получил открытку от 6/XII и хорошую карточку. Значит, письма моего ты не получила, а выслал я его заказным и был уверен, что не пропадет; а теперь я себя попрекаю, что в декабре не выслал хотя бы открытки. Ты прости мне, что я так редко писал… Моя жизнь – без жизни, о ней нечего писать… Я тут сижу вот четвертый год – никому не нужный, бессильный во всем. Ясик благодаря твоему уходу вырос за это время такой большой. Когда мы увидимся, когда прижму его к стосковавшемуся сердцу? Шиву этой мыслью, а вместе с тем действительность каждого дня столь чужда и далека от этой надежды, что кажется, будто никогда не придет эта сладкая минута…

В моей жизни нового мало, сижу теперь один вот ужо 2 месяца, чем очень доволен. Через два месяца мой срок за побег кончается (29/11 по ст. стилю), и меня, по всей вероятности, переведут обратно в Губернскую, чтобы там, должно быть, ждать конца войны. Надеяться раньше на суд невозможно. Время коротаю чтением. Привет сердечный семье твоей и знакомым.